– Благодарю вас, – любезно промолвила Беверли.
Он захлопнул за ней дверь и двинулся вглубь здания.
– И еще два вопроса. Во-первых, как вас зовут?
– Джексон, – неохотно изрек он.
– И во-вторых, я хотела бы знать код замка. Я собираюсь пробыть здесь некоторое время, и если я буду постоянно отвлекать вас от ваших обязанностей, Джексон, то это будет не очень удобно и для вас, и для меня.
Она с удовольствием отметила отвращение, с которым он проглотил эту пилюлю.
– Два-четыре-пять-девять.
Беверли записала цифры в блокнот и кивнула.
– Прекрасно. А теперь проводите меня, пожалуйста, в кабинет инспектора Сорвина, и я его подожду там.
Сержант двинулся вперед, и Беверли оказалась в воздушной струе, образованной перемещением его туши в пространстве. Дойдя до конца коридора, они оказались в большой комнате, где находились четыре письменных стола. Однако сотрудники участка отсутствовали. Прямо перед ними виднелась еще одна дверь, которая, как догадалась Беверли, вела в кабинет Сорвина.
Однако Джексон не спешил открывать ее.
– Можете подождать его здесь…
Ну вот, опять начинается.
Конечно, это все была игра. На его месте она вела бы себя точно так же – демонстрировала бы непрошеной гостье, насколько та неуместна и нежеланна здесь. Беверли прекрасно умела играть в такие игры.
– Думаю, нет, сержант.
Она обогнала остановившегося сержанта и двинулась к кабинету Сорвина.
– Вы не имеете права, – донеслось из-за ее спины, но Беверли уже открыла дверь в кабинет и вошла внутрь, доказав тем самым, что ее проводник ошибался.
В кабинете царила такая чистота, что она была потрясена до глубины души. Все находилось на своих местах в идеальном порядке и тем не менее производило странное впечатление. У полицейских всегда куча дел и куча поручений для младших чинов, а потому чистый стол выглядел по меньшей мере подозрительно. Текущие документы обычно лежали сверху, а если дело было крупным и расследовалось на протяжении уже нескольких дней, то на столе громоздились целые горы бумаг и папок. А появление компьютеров не только не облегчило участь зеленых насаждений, но, напротив, сделало ее еще более печальной.
Так что Сорвин, судя по всему, был исключением.
Беверли обошла стол и села в кресло, а Джексон замер в проеме двери, словно его не пускали в кабинет злые чары.
– Не могли бы вы принести мне кофе? Черный, без сахара.
У сержанта приоткрылся рот, и он издал какой-то странный звук, однако ничто не указывало на то, что до него дошла просьба Беверли.
– Сержант! Кофе, – повторила она, прежде чем он успел собраться с мыслями.
Он пребывал словно в тумане, поэтому неудивительно, что реакция у него была замедленной.
– Да… да, – наконец выдавил из себя он.
Он развернулся, мало при этом походя на слугу, который спешит выполнить просьбу хозяина, и скорее напоминая человека, погруженного в глубокий транс.
Однако Беверли не испытала никакого сочувствия, глядя ему вслед, и принялась оглядываться по сторонам. У двери стояли три шкафчика с документами, и Беверли подумала, что едва ли Сорвин запирает их на ключ, уходя с работы. Не может же он быть настолько скрупулезным. Настолько анально зажатым.
Но, похоже, именно таким он и был.
Фетр гладила блузку, понимая при этом, что опаздывает. Ей не нравилось это занятие, да и жизнь в целом ей в этот момент не нравилась.
Она не знала, почему ей не нравится гладить, это была какая-то бессознательная антипатия, точно такая же, какую у нее вызывали тараканы, агенты по недвижимости и владельцы «БМВ». Однако отсутствие интереса к жизни было для нее чем-то новым. Когда она поступила на службу в полицию, большинство ее сверстников сочли ее ненормальной, а некоторые даже стали обвинять в предательстве. Диплом по социологии, полученный в средней руки университете, был не лучшей основой для полицейской карьеры, поскольку его обладатели могли усомниться в принятых методах отправления правосудия, но Салли Фетр всегда была свободомыслящей девушкой. Она спокойно отнеслась к реакции друзей, которая варьировала от удивления до презрения, ибо понимала, что ее выбор не всем придется по вкусу. Перед социологами открывался широкий круг возможностей, и поэтому мало кто из них задумывался о работе в полиции.
И тем не менее Фетр нравилась ее работа. Конечно, и у нее случались ситуации, когда она впадала в отчаяние или была напугана, когда ее унижали и причиняли боль, но они составляли резкий, выразительный контраст основному времени службы. Она чувствовала, что делает нечто полезное для общества, и всякий раз, когда она участвовала в задержании, ей казалось, что она одерживает очередную маленькую победу.
Она всегда знала, что поступает правильно, и это придавало ей сил. Это, в свою очередь, довольно быстро привело к тому, что она стала работать под прикрытием, а затем была переведена в Ньюфорд, где, как ей казалось, неплохо устроилась.
Она была здорова, ее родители были живы и не бедствовали, и к тому же у нее был кот.
Причин для недовольства жизнью у нее не было.
Она с яростью набросилась на блузку. Она ненавидела блузки. Наверняка их дизайнеры никогда не пробовали брать утюг в руки. Они не шили, не стирали и не гладили. Для них было важно только одно – чтобы их шмотки хорошо смотрелись на тощих шлюхах, у которых сиськи были не больше мозгов – а что происходит в реальной жизни, их не интересовало.
– И кто такая эта Уортон? – осведомилась она у телеведущего, который не мог ее слышать, а если бы и услышал, вряд ли смог бы дать ей удовлетворительный ответ.
Судя по отзывам Эндрю, Уортон была выдающимся детективом, с которой Фетр должна была брать пример.
Мне не нужен образец для подрожания, мне нужна горничная.
Она чувствовала, что Сорвину нравится эта Уортон. Однако, когда он рассказывал ей о деле Итон-Лэмберта и о том, как Уортон нашла последнюю улику, которая позволила уличить преступника, Фетр ощутила какую-то неловкость, причину которой в тот момент не смогла объяснить. И лишь позднее она поняла, в чем дело.
Он был влюблен в нее.
И теперь, борясь со своей блузкой и видя, как фальшиво подмигивает ей ведущий теленовостей, Фетр уже ни в чем не сомневалась. Сорвин считал, что часы и фотография связаны с делом Итон-Лэмберта; это могло быть правдой, а могло и не быть. В любом сдучае, по мнению Фетр, Сорвину совершенно не было нужды звонить Уортон и вести с ней долгую беседу.
Но та откликнулась очень быстро. Может быть, им действительно удалось наткнуться на улики, которые имели отношение к двойному убийству, происшедшему восемь лет назад? Но с чего бы Уортон срываться с места, приезжать сюда и влезать в чужое расследование?
Сорвин ничего не говорил и не объяснял насчет своих отношений с Уортон.
Но с какой стати им ни с того ни с сего возобновлять знакомство?
Фетр выключила утюг и надела блузку.
Пора было познакомиться с инспектором Уортон.
Когда Джексон вернулся с кофе, Беверли сидела за столом и расчесывала волосы. На кружке была надпись: Полицейские делают это, не снимая наручников и не отстегивая дубинки. Однако Беверли это почему-то не рассмешило. Отчасти потому, что кружка выглядела настолько грязной, словно ее не мыли несколько десятилетий.
– А когда инспектор Сорвин должен вернуться?
Джексон пожал плечами, причем из-за отсутствия шеи в этом движении оказалась задействована вся верхняя часть его туловища.
– Он не говорил, – ответил сержант, продолжая стоять в дверном проеме. Беверли, которая уже попыталась открыть все ящики в кабинете Сорвина и выяснила, что они либо забиты всяким хламом, либо заперты, испытывала желание перенести свои поиски в соседнюю комнату.
– Вы можете идти, сержант. Вам ведь надо дежурить в приемной.
Вдруг у кого-нибудь котенок потеряется.
Джексону не хотелось оставлять ее одну, но он знал, что она права. Он собрался уходить, и Беверли, испустив вздох облегчения, уже начала подниматься из-за стола, но в тот момент, когда сержант открыл дверь в коридор, в комнату вошел Сорвин. За ним появилась молодая женщина с волосами мышиного цвета и большими темными глазами. Она была ниже Сорвина почти на фут.
Джексон замер. Беверли могла видеть лишь его спину, а его сложение не способствовало успешной дешифровке языка тела, но, судя по всему, он пытался извиниться и в то же время предупредить начальство. Но Сорвин уже перевел взгляд на Беверли, и та с улыбкой двинулась к нему, заметив по пути, как волна раздражения на его лице сменилась гостеприимной дипломатической улыбкой.
– Беверли.
– Привет, Эндрю. Я взяла на себя смелость подождать в твоем кабинете. Надеюсь, ты не возражаешь…
– Конечно нет. – Он развернулся и указал на свою спутницу. – Это детектив Салли Фетр.
Обе кивнули, но не сделали ни единого движения навстречу друг другу. Они прекрасно поняли друг друга без слов.
– Твой сержант Джексон был столь любезен, что сделал мне кофе, – сказала Беверли, обращаясь к Сорвину. – И вообще всячески обо мне заботился.
У стоявшего в стороне Джексона от изумления глаза полезли на лоб.
– Может, он тогда и нам принесет кофе? – ответил Сорвин.
Сержант мрачно кивнул и покинул кабинет.
Беверли вышла из-за стола, и Сорвин опустился в кресло.
– Садись, – указал он на кресло напротив.
Беверли села, с неудовольствием заметив, что Фетр сделала то же самое.
– Я очень рада, что ты позвонил мне, – скрестив ноги, промолвила она.
– Честно говоря, Беверли, я не вполне понимаю, зачем ты приехала.
– По-моему, это очевидно.
Сорвин улыбнулся. Улыбка вышла кривоватой, но от этого не менее обаятельной.
– Из-за часов и фотографии? Согласен, они представляют определенный интерес, ну и что из того? Ведь дело Итон-Лэмберта закрыто, не так ли?
Лицо Сорвина ничего не выражало, однако пауза, которую он выдержал, была достаточно красноречивой.