В общем, когда я явился в кают-компанию, обед кончился, и обсуждение началось. Я взял себе супу, сел в сторонке и стал есть и слушать.
– Не могу я принять метеоритную гипотезу совсем без оговорок, – укоризненно говорил Вандерхузе. – «Пеликаны» прекрасно защищены от метеоритного удара, Геннадий. Он бы просто уклонился.
– Не спорю, – отвечал Комов, глядя в стол и брезгливо морщась. – Однако предположите, что метеоритная атака произошла в момент выхода корабля из подпространства…
– Да, конечно, – согласился Вандерхузе. – В этом случае – конечно. Но вероятность…
– Вы меня удивляете, Яков. У корабля абсолютно разрушен рейсовый двигатель. Огромная сквозная дыра со следами сильного термического воздействия. По-моему, каждому нормальному человеку ясно, что это может быть только метеорит.
У Вандерхузе был очень несчастный вид.
– Ну… Хорошо, – сказал он. – Ну, пусть будет по-вашему… Вы просто не понимаете, Геннадий, вы не звездолетчик… Вы просто не понимаете, насколько это маловероятно. Именно в момент выхода из подпространства огромный метеорит огромной энергии… Я просто не знаю, с чем это сравнить по невероятности!
– Хорошо. Что вы предлагаете?
Вандерхузе оглядел всех в поисках поддержки и, поддержки не обнаружив, сказал:
– Хорошо, пусть будет так. Но я все-таки буду настаивать, чтобы формулировка имела сослагательный оттенок. Скажем: «Указанные факты заставляют предположить…»
– «Сделать вывод», – поправил Комов.
– «Сделать вывод»? – Вандерхузе нахмурился. – Да нет, Геннадий, какой тут может быть вывод? Именно предположение! «…заставляют предположить, что корабль был поражен метеоритом высокой энергии в момент появления из подпространства». Вот так. Предлагаю согласиться.
Несколько секунд Комов думал, шевеля желваками на скулах, потом сказал:
– Согласен. Перехожу к следующей поправке.
– Минуточку, – сказал Вандерхузе. – А ты, Майка?
Майка пожала плечами.
– Честно говоря, не ощущаю разницы. В общем, согласна.
– Следующая поправка, – нетерпеливо произнес Комов. – Нам не надо запрашивать мнение базы, как поступить с останками. Вообще этому вопросу не место в экспертном заключении. Надо дать специальную радиограмму, что останки пилотов помещены в контейнеры, залиты стеклопластом и в ближайшее время будут переправлены на базу.
– Однако… – с растерянным видом начал Вандерхузе.
– Я займусь этим завтра, – прервал его Комов. – Сам.
– Может быть, следовало бы похоронить их здесь? – негромко сказала Майка.
– Не возражаю, – сейчас же сказал Комов. – Но, как правило, в таких случаях останки пересылаются на Землю… Что? – повернулся он к Вандерхузе.
Вандерхузе, открывший было рот, помотал головой и сказал:
– Ничего.
– Короче говоря, – сказал Комов, – этот вопрос из заключения я предлагаю выбросить. Согласны, Яков?
– Пожалуй, – сказал Вандерхузе. – А ты, Майка?
Майка колебалась, и я понял ее. Как-то все это происходило слишком по-деловому. Правда, я не знаю, как это должно происходить, но, по-моему, такие вопросы нельзя решать голосованием.
– Прекрасно, – произнес Комов как ни в чем не бывало. – Теперь относительно причин и обстоятельств смерти пилотов. Акт о вскрытии и фотоматериалы меня вполне удовлетворяют, а формулировку я предлагаю такую: «Положение трупов свидетельствует о том, что смерть пилотов наступила вследствие удара корабля о поверхность планеты. Мужчина погиб раньше женщины, успев только стереть бортжурнал. Выбраться из кресла пилота он был уже не в состоянии. Женщина, напротив, была жива еще некоторое время и пыталась покинуть корабль. Смерть застигла ее уже в кессонной камере». Ну а дальше – по вашему тексту.
– Гм… – сказал Вандерхузе с большим сомнением. – Не слишком ли все это категорично, как вы полагаете, Геннадий? Ведь если придерживаться того самого акта о вскрытии, против которого вы не возражаете, бедняжка была просто не в состоянии доползти до кессона.
– Тем не менее она оказалась там, – холодно произнес Комов.
– Но ведь именно это обстоятельство… – проникновенно начал Вандерхузе, прижимая руки к груди.
– Слушайте, Яков, – сказал Комов. – Никто не знает, на что способен человек в критических условиях. И особенно женщина. Вспомните историю Марты Пристли. Вспомните историю Колесниченко. И вспомните вообще историю, Яков.
Наступило молчание. Вандерхузе сидел с несчастным видом и безжалостно таскал себя за бакенбарды.
– А меня как раз не удивляет, что она оказалась в кессоне, – подала голос Майка. – Я другого не понимаю. Почему он стер бортжурнал? Ведь был же удар, человек умирает…
– Ну это как раз… – неуверенно проговорил Вандерхузе. – Это может быть. Агония, шарил руками по пульту, зацепил ключ…
– Вопрос о бортжурнале, – сказал Комов, – вынесен в раздел фактов особого значения. Лично я думаю, что эта загадка никогда не будет разрешена… Если, впрочем, это загадка, а не случайное стечение обстоятельств. Продолжаем. – Он быстро перебрал разбросанные перед ним листки. – Собственно, у меня, пожалуй, больше нет замечаний. Земная микрофлора и микрофауна, по-видимому, погибла, следов ее, во всяком случае, нет… Так… Личные бумаги. Разбирать их – дело не наше, кроме того, они в таком состоянии, что мы можем только напортить. Завтра я их законсервирую и привезу сюда… Да! Попов, тут есть кое-что по вашей части. Вам известно кибернетическое оборудование кораблей типа «Пеликан»?
– Да, конечно, – сказал я, поспешно отодвигая тарелку.
– Будьте добры, – он перебросил мне листок бумаги, – вот опись всех обнаруженных кибермеханизмов. Проверьте, все ли на месте.
Я взял опись. Все выжидательно глядели на меня.
– Да, – проговорил я, – пожалуй, все на месте. Даже инициаторные разведчики на месте, обычно их всегда некомплект… А вот этого я не понимаю. Что такое: «Ремонтный робот, переоборудованный в шьющее устройство»?
– Яков, объясните, – распорядился Комов.
Вандерхузе задрал голову и выпятил челюсть.
– Понимаешь ли, Стась, – как бы в задумчивости произнес он. – Трудно тут что-либо объяснить. Просто ремонтный кибер, превращенный в шьющее устройство. В устройство, которое шьет, понимаешь? У кого-то из них, видимо, у женщины, было несколько необычное хобби.
– Ага, – сказал я, удивившись. – Но это точно – ремонтный кибер?
– Несомненно, – уверенно сказал Вандерхузе.
– Тогда здесь полный комплект, – сказал я, возвращая Комову опись. – Просто на редкость полный. Наверное, они ни разу не высаживались на тяжелых планетах.
– Спасибо, – сказал Комов. – Когда будет готов чистовик заключения, я попрошу вас подписать раздел об утечке выжившей кибертехники.
– Но ведь утечки нет, – возразил я.
Комов не обратил на меня внимания, а Вандерхузе объяснил:
– Это просто название раздела: «Утечка выжившей кибертехники». Ты подпишешь, что утечки нет.
– Так… – проговорил Комов, собирая в пачку разбросанные листы. – Теперь я очень прошу вас, Яков, привести все это в окончательный порядок, мы подпишемся, и уже сегодня можно будет радировать. А теперь, если ни у кого нет дополнительных соображений, я пойду.
Дополнительных соображений не было, и он ушел. Вандерхузе с тяжким вздохом поднялся, взвесил на ладони пачку листов заключения, посмотрел на нас, откинув голову, и тоже удалился.
– Вандер явно недоволен, – заметил я, накладывая на тарелку жаркое.
– Я тоже недовольна, – сказала Майка. – Как-то недостойно все это получилось. Я не умею объяснить, может быть, это я по-детски, наивно… Но должно же быть… Должна же быть минута молчания какая-то… А тут – раз-два, завертели-закрутили колесо: положение останков, утечка кибертехники, топографические параметры… Тьфу! Как будто в школе на практических занятиях…
Я был полностью с нею согласен.
– Ведь Комов никому рта не дает раскрыть! – продолжала она со злостью. – Все ему ясно, все ему очевидно, а на самом деле не так все это ясно. И с метеоритом неясно, и особенно с этим бортжурналом. И не верю я, что ему все ясно! По-моему, у него что-то на уме, и Вандер это тоже понимает, только не знает, как его зацепить… а может быть, считает, что это несущественно…
– Может быть, это и в самом деле несущественно… – пробормотал я неуверенно.
– А я и не говорю, что существенно! – возразила Майка. – Мне просто не нравится, как Комов себя ведет. Не понимаю я его. И вообще он мне не нравится! Мне о нем все уши прожужжали, а я теперь хожу и считаю дни, сколько мне с ним работать осталось… В жизни больше никогда с ним работать не буду!
– Ну, не так уж много и осталось, – примирительно сказал я, – всего-то еще дней двадцать…
На том мы и расстались. Майка пошла приводить в порядок свои измерения и квартирьерские кроки, а я отправился в рубку, где меня ожидал маленький сюрприз: Том сообщал, что закладка фундамента закончена, и предлагал принять работу. Я накинул доху и побежал на стройплощадку.
Солнце уже зашло, сумерки сгустились. Странные здесь сумерки – темно-фиолетовые, как разведенные чернила. Луны нет, зато в изобилии северное сияние, да еще какое! Гигантские полотнища радужного света бесшумно развеваются над черным океаном, сворачиваются и разворачиваются, трепещут и вздрагивают, словно под ветром, переливаются белым, зеленым, розовым и вдруг мгновенно гаснут, оставив в глазах смутные цветные пятна, а потом вновь возникают, и тогда исчезают звезды, исчезают сумерки, все вокруг окрашивается в неестественные, но чистейшие цвета – туман над болотом становится красно-синим, айсберг вдали мерцает, как глыба янтаря, а по пляжу стремительно несутся зеленоватые тени.
Яростно растирая мерзнущие щеки и нос, я осматривал в этом чудном свете готовые фундаменты. Том, неотступно следовавший за мной по пятам, услужливо сообщал необходимые цифры, а когда сияние гасло – не менее услужливо включал прожекторы. И было, как всегда, мертвенно-тихо, только похрустывал у меня под каблуками смерзшийся песок. Потом я услышал голоса: Майка и Вандерхузе вышли подышать свежим воздухом и полюбоваться небесным спектаклем. Майке очень нравилось северное сияние – единственное, что ей нравилось на этой планете. Я был довольно далеко от корабля, метрах в ста, и не видел их, но голоса слышал совершенно отчетливо. Впрочем, сначала я слушал их вполуха. Майка говорила что-то о поврежденных верхушках деревьев, а Вандерхузе гудел об эрозии бортовой квазиорганики – по-видимому, они снова обсуждали причины и обстоятельства гибели «Пеликана».