Внезапно я чувствую себя неловко.
—Спасибо… Наверное.
—Ты не хочешь выглядеть великолепно с крыльями?
—Боюсь, что это может стать предметом насмешек, что я, гм, похожа на морщинистую собаку с крылышками, но я же хороший человек или что-то такое,— я смотрю на потолок, пока размышляю об этом.— Ладно, это не смешно, получилась действительно плохая шутка.
—О, не беспокойся. Ты в безопасности,— уверяет он.— Я никогда никому не скажу, что ты хороший человек.
Я неодобрительно смотрю на него, и он хихикает над своим собственным комментарием. И в этот миг он снова становится тем же Раффи, которого я знала на дороге.
Мы нагреваем воду на газовой плите, которая все еще работает, если ты можешь зажечь ее спичкой.
После этого мы сидим у камина, попивая горячую воду из кружек, пока я рассказываю, что происходило со времени нашей последней встречи. Тепло такое приятное, что я хочу свернуться калачиком и уснуть.
—Где мой меч?
Я глубоко вздыхаю. Я не упоминала о сновидениях меча. Будет немного чересчур, если я признаюсь, что я совала нос в его жизнь.
—Мне пришлось оставить его в куче хлама на тридцать девятом пирсе в Сан-Франциско, когда меня поймали.
—Ты оставила ее?!
Я киваю.
—У меня не было выбора.
—Она не заслужила одиночества.
—Думаю, никто из нас не заслужил.
Мы встречаемся взглядами, и через меня пробегает электрический заряд.
—Она скучает по тебе,— шепотом говорю я.
—Правда?— его голос смягчается. Он так пристально вглядывается в мои глаза, что, клянусь, смотрит прямо мне в душу.
—Да,— тепло приливает к моим щекам. Я…— Она постоянно думала о тебе.
Свет от свечей мягко мерцает на линии его подбородка и губ.
—Ненавижу терять ее,— его голос теперь — низкое рычание.— Я и не осознавал, какую поддержку получил.— Он тянется и убирает мокрую прядь волос с моего лица.— Как опасно может быть привыкание.
Его взгляд приковывает меня к месту, и я не могу ни пошевелиться, ни вдохнуть.
—Может, девушка должна услышать это. Может, она тоже хочет быть с тобой,— слова сливаются в поспешном шепоте.
Он закрывает глаза и глубоко вдыхает. Качает головой.
—Этому не бывать.
—Почему?
—Правила. Традиции. Опасность. Со мной быть опасно.
—Опасно быть без тебя,— я ближе придвигаюсь к огню.
Он тянется и набрасывает одеяло мне на плечи.
—И все равно это не меняет правила.
Я закрываю глаза и чувствую тепло его пальцев, пробегающих по моей щеке.
—Кому нужны эти правила? Конец света, помнишь?
—Нам нужны. Ангелы — раса воинов.
—Я заметила. Но зачем они вам?
—Единственный способ сдерживать общество убийц вместе на веки вечные — это строгая субординация и нулевая терпимость к нарушению правил. Иначе мы бы давным-давно поубивали бы друг друга.
—Даже если правила бессмысленны?
—Иногда они имеют смысл,— он ухмыляется.— Но это не относится к делу. Главное — чтобы воины исполняли приказы, а не судили о них.
—Но если они отделяют тебя от вещей и людей, которые тебе небезразличны?
—Особенно тогда. Часто это самое эффективное наказание. Смерть — не большая угроза для настоящего воина. Но забрать твою Дочь Человеческую, твоих детей, друзей, твой меч — вот это действительно наказание.
Не могу ничего с собой поделать. Придвигаюсь ближе к нему так, что мое лицо находится на расстоянии поцелуя.
—Мы правда такие страшные?
Он практически нечаянно смотрит на мои губы. Но не отодвигается ни на миллиметр. Он приподнимает бровь.
—Дочери Человеческие действительно опасны. Не говоря уже о раздражительности,— он пожимает плечами.— Хотя, их болтливость — довольно мило.
Я откидываюсь назад.
—Я начинаю понимать, почему твой меч ушел от тебя.— Ой. Вышло неправильно.— Прости, я не имела в виду…
—Она ушла, потому что делала то, что приказано было делать, почувствовав тьму.
—Почему?
Он смотрит в кружку.
—Потому что Падший с ангельским клинком слишком опасен. Их крылья со временем изменяются и, в конечном счете, отрастает их собственное оружие, если они переживают достаточно сражений. Иметь оба крыла Падшего и ангельский меч — это слишком опасное оружие, чтобы оно было дозволено.
—Но ты же не Падший, так? Почему тогда твой меч бросил тебя?
—Ее запутали крылья,— он берет питье, выглядя так, словно желает, чтобы это было что-то покрепче воды.
—Она частично понимает, но это не похоже на разум,— он наполовину улыбается.
Я вздыхаю и опускаю кружку.
—Твой мир отличается от моего. Разве у вас есть что-то общее с людьми?
Он смотрит на меня этими глазами убийцы на идеальном лице.
—Ничего, чтобы мы могли допустить.
—Нет никакого пути избежать этого, правда?— спрашиваю я.— Мы — смертельные враги, и я бы должна пытаться убить тебя и тебе подобных.
Он прислоняется ко мне, прикасаясь своим лбом к моему и закрывает глаза.
—Да,— его нежное дыхание ласкает мои губы, когда он говорит.
Я тоже закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться на тепле его кожи.
Глава 64
С поисков пищи Раффи возвращается с коробкой злаковых хлопьев и банкой арахисового масла. Я хотела отправиться в путь, но он настоял на том, что солдатам нужна пища, чтобы лучше бороться. Кроме того, он сказал, что ему нужно время на обдумывание следующего шага. Таким образом, он взлетел в ночное небо со своим удобным ночным зрением, а я сидела в доме у свечи.
Каша из отрубей и изюма на вкус как небеса, ну, то есть нирвана или что-то еще столь же замечательное и не напоминающее о смертоносных ангелах.
На этот раз у нас чистые руки и мы едим горстями хлопья и слизываем арахисовое масло прямо с наших рук. Я думаю, в этом месте на кухне есть посуда, но зачем она нам? Есть что-то забавное в том, как мы зачерпываем пальцами клейкое совершенство и слизываем его с наших пальцев, словно мороженое.
Отруби с изюмом и арахисовое масло. Кто знал, что это может быть таким вкусным? Если бы могли добавить немного шоколада, то, вероятно, сделали бы наивкуснейшую арахисовую пасту с хрустящей шоколадной крошкой для школьной распродажи. Ладно, может быть это бы не казалось нам таким вкусным в Мире До, но прямо сейчас это восхитительно.
—Мне нужно вернуться в обитель,— говорит Раффи, засовывая свои пальцы в банку.
Горстка хлопьев останавливается на пути к моему рту.
—Серьезно? В место, полное сумасшедших, кровожадных неандертальцев, от которых мы едва сбежали живыми?
Он смотрит на меня, выгнув бровь. Облизывает арахисовое масло со своих пальцев.
Я сую хлопья в рот и начинаю хрустеть.
—Просто потому, что ваши люди симпатичные, не означает, что они не неандертальцы внутри.
—Основываясь на том, что ты мне рассказала, я могу предположить, что Ури имел в виду вовсе не бунт. Любой солдат мог сказать ему, что должно случиться то или иное. Поговори об апокалипсисе перед разочарованными солдатами, понятия не имеющими о своей миссии, и ты получишь небольшую драку.
—Небольшую драку?
—Слишком старомодно?— Он зачерпывает больше арахисового масла.
Кажется, он предпочитает не смешивать его с хлопьями.
—Людей разорвали на куски. В буквальном смысле. Кровавые, маленькие кусочки. Это не очень похоже на небольшую драку.
—И мне жаль, но я не мог ничего сделать, чтобы остановить это.— Не похоже, чтобы он сожалел.
Его голос холодный, расчетливый и прагматичный.
—Что это вообще за восхищение апокалипсисом? О, ура, мы можем поубивать бедных, беспомощных людей?— Мой голос звучит капризно.
Я погружаю горсть хлопьев в арахисовое масло, убедившись, что оставила немножко в нем. На всякий случай кидаю в него еще пару изюминок.
—Ажиотаж вокруг апокалипсиса не имеет ничего общего с людьми.
—Ты можешь обманывать меня.
Он вглядывается в загрязненную банку арахисового масла. Бросает на меня взгляд исподлобья и опускает его обратно, но масло не зачерпывает.
—Люди — всего лишь случайность.
—Убийства и уничтожение целых видов — просто случайность?— Я не могу убрать обвинение из голоса, хоть и знаю, что он не согласен с планом нашего уничтожения.
Ну, или, по крайней мере, я думаю, что он не был лично вовлечен, хотя и не могу точно утверждать, не так ли?
—Твой народ делал то же самое со многими видами животных.— Он хватает коробку с хлопьями.
—Это не то же самое.— Я беру банку с арахисовым маслом.
—Почему нет?
—Не могли бы мы вернуться к тому, как твой народ празднует убийство моего?— Я зачерпываю побольше арахисового масла.
Он смотрит, как я слизываю арахисовое масло со своих пальцев.
—Они празднуют возможность освободить своих друзей.
—У ангелов есть друзья?— Я облизываю каждый палец, наслаждаясь каждым граммом этого удовольствия.
Он неловко ерзает на своем месте и впивается в меня взглядом.
—Когда бок о бок сражаешься с другими войнами, они становятся для тебя братьями. У каждого из нас есть брат, который пал. Единственная надежда для них — Судный день. В этот день они наконец-то предстанут пред судом.
—Вечные наказания доходят до суда?
Я собираюсь вновь опустить пальцы в банку, когда он насыпает туда хлопьев. Мне придется сперва съесть хлопья, и только потом я смогу вновь облизывать арахисовое масло.
—Система специально так жестока, чтобы держать нас в узде. Это то, что держит сообщество наших воинов вместе.
Я тычу пальцем в смесь хлопьев и арахисового масла, задаваясь вопросом, раздражен ли он.
—И если их признают виновными?— Я вытаскиваю палец с арахисовым маслом на кончике.
Я облизываю его, наслаждаясь последней сладостью.
Он резко встает и начинает ходить по комнате.
—Тогда вечность станет длиннее.
Я знаю ответ на свой следующий вопрос, но все же не могу не спросить.
—И когда же придет Судный День?
—В конце апокалипсиса.
Я киваю.
—Понятно. Того, которого все так ждут.