— Вам нравятся эти шары в один шиллинг с снежной бурей, сэр? — продолжал приказчик, невидимому обращаясь ко мне. — Они у нас идут сейчас в большом количестве. Очень подходящий подарок для ребенка, сэр, и только по шиллингу штука в этом размере, хотя у нас имеются и более крупные.
Я купил шар, который я держал, — но я не подарил его крестнику. Я предпочел сохранить его для себя.
Конечно, мое приключение может быть только сон на яву.
Один друг, натуралист, которому я рассказал это происшествие, утверждает, что это обыкновенный случай самогипноза, вызванный продолжительным рассматриванием стеклянного шара.
Но я не знаю. Я не могу не думать, что за этим скрывается нечто большее.
Я все еще временами смотрю в шар, когда я бываю один по вечерам. Но хотя я иногда снова оказывался в снежной мятели, мне не удалось пока ни разу попасть в замок.
Быть может, это к лучшему; ибо, хотя я не отказался бы увидеть снова принцессу, но она, по всей вероятности, благодаря мне уже давно покинула это место, — а я не могу сказать, чтобы мне очень хотелось встретиться с волшебником.
КОСА КИТАЙЦА
Рассказ С. Ромера
МИНОВАВ доки, я побрел дальше под упорно моросившим дождем; шел я параллельно набережной и направлялся к китайскому кварталу. Было это в двенадцатом часу и в один из тех сентябрьских вечеров, когда в глухих местах столицы какое-то удушье наполняет воздух и становится трудно дышать. Над рекой плыл туман, и трудно было сказать, продолжается ли еще дождь или же это туман оседает на набухшем от сырости платье.
Звуки заглушались, огни горели тускло и доносившийся с реки частый визг сирен усиливал жуткое настроение сцены.
Моя неутолимая жажда наблюдений над характерными типами нередко заставляла меня бродить по этим унылым улицам от полуночи и почти до рассвета; но хотя я хорошо знал и самую местность, и тех странных, а зачастую и опасных людей, которые ютятся здесь в темных норах, однако, на этот раз меня охватывала какая то особая, отчасти физическая, отчасти боязливая дрожь; может показаться странным, но я ускорил шаги, чтобы пораньше притти в подозрительную трущобу, которую я наметил себе, — «Китайский кабачок Чарли» — место, отмеченное красным карандашом на карте преступлений и совершенно неподходящий приют для честного путника. Но холод, которым веяло от реки, и какое-то впечатление полного безлюдия, исходившее от опустевших верфей и ветхих сараев, гнали меня туда, потому что я знал, что там меня, по крайней мере, ожидает какое ни на есть человеческое общество и стакан хорошего вина из запасов, спрятанных от завистливой таможни.
Я только-что хотел свернуть направо, в узкий безымянный переулок, идущий от Темзы под прямым углом, но вдруг остановился и, сжавши трость, стал прислушиваться.
Откуда-то из темноты доносился смутный и непрерывный шум, как-будто там барахтались сцепившиеся рассвирепевшие собаки: какая-то возня, рычанье, схватка и притом схватка между людьми, хотя и дошедшими до звериного состояния. Первое мгновенье я колебался, но расслышав в шуме борьбы несомненный, хотя и полузадушенный крик о помощи, я бросился вперед и очутился среди дерущихся.
Это происходило у подножья высокой, облупившейся кирпичной стены. Фонарь на железном кронштейне тускло мерцал справа, но самое место драки было залито полнейшим мраком, так что никого нельзя было различить.
— Помогите!.. Душат!..
Стон этот раздался почти у моих ног, но тотчас был заглушен тарабарщиной китайских слов. Однако, узнав теперь местоположение, я разглядел, что борьба шла между плечистым английским матросом и двумя юркими китайцами. Желтолицые, видимо, осилили, и мне выбирать было нечего.
Трость, которую я беру с собою во время подобных экскурсий, обладает двумя достоинствами: набалдашник у нее свинцовый, а наконечник из стали и заострен. Удар по голове китайца, продолжавшего душить свою жертву, повалил его навзничь в грязь. Товарищ его выпустил руку лежавшего и вскочил, словно на пружинах. Другим концом трости я кольнул его, как рапирой. Он испустил пронзительный крик, как взвизгивает подстреленный заяц, и быстро убежал — точно, растаял в тумане.
— Спасибо, друг! — раздался с земли придушенный голос, и спасенный, высвободившись из-под тела оглушенного противника, поднялся на ноги и нетвердой поступью подошел ко мне.
Как я и думал, это был моряк в грубой синей саржевой куртке и в затасканных шароварах, всунутых в голенища тяжелых морских сапогов, из чего заключил, что он лишь недавно вернулся из плаванья. Он нагнулся, чтобы поднять свою шапку. Она была вся в грязи, как и весь его костюм, но он лишь слегка отряхнул ее, словно стряхивая пылинку, и нахлобучил ее себе на голову.
Сжав мою руку железным кольцом, он заглянул мне в лицо. Его дыхание было красноречивее слов.
— Пропустил, друг, чарку или две, — признался он сиплым голосом, — все вышло из-за тех двух, что я выпил в «Синем Якоре», не будь этих двух последних, я бы обоих китайцев потащил за собой связанными.
— Отлично. На будущее время вам урок: не пейте лишнего, отправляясь в такие места. Посмотрим, что с китайцем, — добавил я, стараясь высвободить свою руку, которую он продолжал сжимать, как в тисках. — Не слишком ли сильно я его ударил?
Но как-будто для успокоения моей встревоженной совести, распростертая фигура вдруг вскочила и безмолвно метнулась в темноту, исчезла, как призрак. Мой новый приятель и не пытался бежать в догонку и лишь промолвил конфиденциально, все еще не выпуская моей руки:
— Да разве мыслимо прикончить проклятого китайца? Что вы! Легче убить кошку. Пойдем вместе, дернем. Расскажу вам кое-что. Кое-что узнаете.
Моряк выпустил мою руку и, проявив неожиданную при такой перегруженности вином способность к равновесию, взял меня под руку и разными, знакомыми мне тесными переулками повел меня в одну из пивных, где собирались обычно его товарищи по профессии. Мой костюм не должен был возбудить ни в ком подозрений, и хотя мне казалось, что мой новый знакомый и без того уже слишком подгулял, однако, я не возражал, — мне хотелось узнать обещанную им историю. Мы уселись в углу пивной, — посетителей почти не было, — перед нами поставили объемистые кружки, и мой новый друг открыл беседу:
— Я только что уволился с «Юпитера», — объяснил он. — Пароходные рейсы Самуильсона. Я по кочегарной части.
— Из Сингапура в Лондон?
— Да. А случилось это в Суэце. Да, в Суэце.
Я не перебивал.
— В Суэце я сошел на берег… Мы все получили отпуск — потому, вышла задержка с Суэцкой кампанией… Из-за денег, понятно. Они заставляют платить вперед — иначе не пропускают. Знаете.
Я кивнул головой.
— Суэц такое место, — продолжал он, — где продают не виски, а настоящий яд. Бывали там?
Опять я кивнул головой, желая избежать всего, что могло дать другое направление мыслям моего друга.
— О, в таком случае вы должны знать греческий трактир Джимми… я туда хаживал. Так вот, в такое же время ночи, только жара была страшная, выхожу я как-то от Джимми и иду на пароход. Иду я, значит, сам по себе по набережной, — как, к примеру, вы сегодня шли, немного накренившись влево, но в общем ничего, — веселый такой и счастливый, счастливый и свободный… счастливый и свободный… Как нынче с вами, так тогда со мной, — натыкаюсь на китайцев, — сцепились клубком и барахтаются в пыли. Я врезался в самую средину, дал им встряску и раскидал их, как кегли. Показалось мне тогда их человек десять, но, если принять в рассуждение выпивку у Джимми, их, может, было не больше трех. Как бы то ни было, они улепетнули и оставили меня посреди пустой улицы, а в руках у меня оказалась вот эта штука.
Тут он запустил руку в один из глубоких карманов своей куртки и вытащил китайскую косу, ровно отрезанную, повидимому, дюйма на три от затылка. Мой знакомый, от которого не укрылось мое изумление, повертел ею перед моими глазами, наслаждаясь произведенным впечатлением.
— Кому из них она принадлежала, — продолжал он, засовывая косу в другой карман и громко стуча по столу, чтобы подали еще пива, — сказать не могу, не знаю. Но это не все. Да, не все. Я решил сохранить ее на память. Что же вышло? Сейчас расскажу. В числе нашей команды было три китайца. И вот не успели мы уйти из канала, как один из них, по имени Ли-Пинг, предложил мне пять шиллингов за косу, которую он как-то заметил у меня, когда я ее разглядывал. Я дал ему щелчка по носу и он больше не возобновлял разговора; но в ту же ночь (мы стояли в Порт-Саиде) он попробовал стибрить ее у меня! Я чуть не своротил ему шею, и он после того отвязался. Нынче вечером, — и он простер руку наподобие оратора, — у входа в доки меня встретила депутация китайцев; они заявили, что почитают своим долгом откупить у меня эту косу и предложили мне соверен — золотой! Очень надо.
Он презрительно щелкнул пальцами и осушил свою кружку. Я уже начал предчувствовать, что будет дальше. Возможно, что нападение и не было разыграно по уговору, тем более, что такие происшествия часты в этих местах. Но во всяком случае я имел основание допустить, что рассказ о косе не более, как «подход» к моему карману.
— Я посоветовал им убираться в свой Китай, — продолжал предмет моих догадок, ударяя снова по столу. — И вы сами видели, что из этого вышло. Скажу только: если они так уж патриотичны, то я им нисколько не препятствую. Вы мне оказали сегодня услугу. Я вас хочу отблагодарить. Вот рыжая коса, а вот пустая кружка. Прикажите ее наполнить, и коса ваша. Вы всегда ее можете сбыть за соверен.
Мои подозрения исчезли; любопытство разгорелось еще больше. Приказав наполнить кружку моего приятеля, я уговорил его принять от меня соверен и отправился домой, аккуратно уложив косу во внутреннем кармане моего непромокаемого пальто.
До следующего вечера я не мог улучить время рассмотреть это странное приобретение; но часов в десять я зажег лампу, уселся за стол и, достав косу из ящика, начал ее с любопытством разглядывать.