— Вы очень добры, — ответил старик, — очень добры. Я не знаю, почему вы с таким интересом относитесь к этому. Теперь уже ничего нельзя сделать, но все же я вам очень благодарен.
Терсфильду казалось, что у старика в голове не все благополучно. Пока он говорил, руки его все время шарили в ящике. Продавец следил за ним с нетерпеньем.
— Вы меня поняли? — спросил он. — конечно, я знаю, что это обвинение нелепо. Вас не было дома всю ночь. Можно представить доказательства, а в случае, если… — Он круто оборвал, слова замерли на губах: старик вытащил из ящика какой то предмет и положил его на стол между ними.
Это была дубовая палка с толстым набалдашником. Ошибиться было невозможно.
— Господи! — вскрикнул Терсфильд, — откуда вы это достали?
Викстед с минуту смотрел на палку, потом поднял глаза на своего посетителя.
— Я нашел ее в кустах, в сквере, — сказал он, — я не знаю, как она туда попала.
— Это та самая палка, которой я убил Марстона.
Все было сказано так просто, что Терсфильд не поверил своим ушам.
— Что такое? — закричал он, наклонившись вперед и с диким изумлением смотря на старика.
— Боюсь, что я слишком поразил вас, — ответил тот, — да, это я убил его. Я заметил, что там, на допросе они подозревали меня. Во всяком случае, завтра я сознался бы сам. Напряжение оказалось слишком сильным. Вы вряд ли сможете понять, что я вынес за последние два дня.
— Но… но… — Терсфильд не находил слов. Почва заколебалась у него под ногами. — Ведь, это же невозможно!
— О. нет! Это так. Видите ли, я не на всю ночь уходил. Я вернулся неожиданно около двух часов и чувствовал себя слегка возбужденным. Я поднялся наверх, никак не ожидая застать там Марстона в такой поздний час. Я хотел взять там свои бумаги, которые он удержал у меня.
Я ненавидел его сильно. Когда я открыл дверь, в комнате было темно. Только на столе горела лампа и освещала Марстона, сидевшего спиной ко мне. Входя, я наткнулся на палку; вероятно, ее забыл у двери кто-нибудь из посетителей. Внезапно во мне проснулась непреодолимая ненависть к этому человеку. И я убил его палкой на том самом месте, где он сидел.
Он передавал эту историю ровным, спокойным голосом, почти без всякого оттенка волнения или какого-либо другого чувства. Терсфильд слушал его, в нем крепло сознание, что все это — правда, и чудовищное сооружение, воздвигнутое им самим, начало рушиться вокруг него. Он задрожал.
Старик продолжал говорить, казалось, не замечая, какой эффект производят его слова.
— Как только это было сделано, я бросился вон из дома. Несколько часов я бродил по улицам, Было раннее утро, когда я вернулся, но я недолго мог оставаться в комнате. Исчезновение палки поразило меня. Теперь я знаю, что захватил ее с собой. Вы видите, я могу объяснить все.
Терсфильду выяснилась вся цель событий. Старый клерк нанес смертельный удар своему хозяину, пока он, Терсфильд. лежал в пьяном забытьи на диване, с милостивого разрешения Марстона, В этом заключалась вся его роль, а он-то считал себя главным действующим лицом, чуть ли не сверхчеловеком, восхищаясь собственной смелостью и ловкостью. Разочарование охватило его.
— Но подумайте, — заметил старик, с первым проблеском чувства. — ведь, этот человек был негодяем. Я не жалею. что убил его.
— И я не жалел, — ответил Терсфильд. Он тяжело двинулся к двери.
— Там, на улице стоит полисмен, — сказал он, — может — быть, он вам нужен?
К ПОЛЮСУ
Юмористический рассказ К. Брисбена.
— К СЕВЕРУ? — повторил старый Билль Кэрью, протягивая ноги к солнцу, (мы сидели в тени у береговой стены). Да, раз. Большей частью я ездил по теплым широтам, а тут меня уговорил один чудак, по имени Спукенс. Дед его ушел с Джоном Франклином — тем, что пропал со своей экспедицией; но Спукенс вдолбил себе в голову, что они вовсе не погибли от стужи как думали все, а просто заехали так далеко, что уж и вернуться нельзя было. Взяли себе эскимосок в жены и остались там жить. Что же деньги нашлись, Спукенс выстроил по всем правилам, особый корабль, какой нужно было по его расчету, чтобы пуститься на поиски, и пригласил меня, потому что слышал обо мне, как о моряке надежном, а я как раз в ту пору не имел работы.
— Опыта ведь у меня нет насчет ледовитых морей, мистер Спукенс, — говорю я ему.
— И незачем, — говорит;—мне нужно только человека с головой на плечах. А подштурмана, из бывалых сыщем — не велика хитрость. К тому же я сам еду с вами, и хоть я по вашему и не моряк, но прочитал все книги, какие только написаны про северный полюс, и знаю, где концы найти. А чего не знаю, то говорит все можно написать на вашем одном ногте.
— Ладно, говорю. А где корабль?
— В Соутгемптоне. Поедем вместе— посмотрим.
Так и сделали на другой же день. Ну, и чудной же корабль — другого не сыщешь такого! Нижняя половина из железа, верхняя — из дерева — где это видано? А с боков и у кормы большие круглые ящики, да такие неуклюжие.
— Это на что?
— Это? А это, говорит, колеса. Разве я не сказал, что судно на колесах?
— Не говорили. Но как же это на колесах?
— Да! это, говорит моя собственная затея. Что случается почти со всеми судами в полярных водах? Льдом затрет — и корабль ни туда ни сюда— иди пеший! А у нас того не будет. Нельзя на парусах по воде — мы сейчас колеса опустим, на лед вскатимся и марш вперед.
— Затея то недурна! — порадовался я. — И придумали же вы! Ну, а, скажем, если противный ветер будет, — можно лавировать?
А как же! Вон на корме колесо это руль.
— А если затишье?
— Все-равно будем по тому курсу ехать к северу, только медленнее. Но не скажу, какое у меня для этого припасено средство, пока сам не испытал его. Вы еще глазам своим не поверите.
И подлинно оказалась потом удивительная штука, но об этом после, а сначала надо рассказать о другом. Пришел новый подштурман наш, можно сказать, выросший на китоловных промыслах, и ему тоже все в диковину. Звали его Жуль Блонжер, французское имя; но он был такой человек, как вы или я, потому что смолоду плавал всегда на английских китоловах. Иногда только прорывалось в нем; что нибудь его, бывало взбаламутит, он и давай руками этак страшно махать и по своему что то говорить язык свой вдруг вспомнит. Так с ним случилось и при виде «Шустрой обезьяны» — это мистер Спукенс назвал так свое судно, потому что ему нипочем было взбежать на самый полюс.
Жуль руками тычет во все стороны чуть не заехал мне по уху.
— Мон дю! кричит: ке дябль? Это что за кругляши такие вдоль бортов?
А как услышал, что это колеса, так с ним чуть припадок не сделало нехорошо, что я догадался сказать слово «бир», которое, я знаю, по французски значит пиво, и налил ему кружку, потому у м-ра Спукенса на этот счет было хорошо. Помогло он согласился что выдумка удачная, хотя и совершенно нова для него.
Ну, распустили мы паруса, и только что вышли из пролива и взяли курс на север, как м-р Спукенс позвал меня и Жуля в каюту и говорит:
— Хочу посоветоваться с вами. Эта поездка, говорит, стоит мне денег и мне важно знать, нельзя ли в пути чем-нибудь так, между делом, приработать?
— Есть киты, — отвечает Жуль: но их поубавилось, потому что последнее время за ними слишком усердно охотились. Потом тюлени есть, но и с ними не лучше, А потом можно выручить кое-что на ловле белых медведей — для продажи их в зверинцы, хотя, по правде, не каждый умеет за это взяться.
— Вот это дело! — воскликнул м-р Спукенс. — Киты — чепуха, а из-за тюленей стоит ли мараться? Но ловля медведей — вот дело занятное и нравоучительное. Сейчас засяду, чтобы обдумать все по плану.
С той поры, как забрался он вниз в свою каюту так и не показывался несколько дней. Только за столом и встречались. Льды начались. Вышел наконец, на палубу.
— Не видно ли медведей? спрашивает, да так озабоченно.
Мы говорим нет, а Жуль поясняет что в этих местах они еще редки, надо дальше к северу. И надо же так случиться, что в эту самую минуту вахтенный кричит:
Белый медведь под правым галсом!
Гляжу в трубу — правда, идет себе по льду.
— Га! Га! — заорал м-р Спукенс, искоса посмотрев на зверя. — Сейчас изловим тебя, красивый бездельник! А ну-ка, правьте прямо на лед, капитан Кэрью, — испробуем наши колеса да сцапаем этого приятеля.
— Есть, сэр, — говорю я и подаю команду открыть ящики и опустить колеса на изготовку. — Только как же вы его поймаете? Я слышал, тигров вот ловят на пальмовый лист и птичий клей они будто слепнут от него и дуреют; но листьев здесь взять негде, а птиц хоть и много, — опять-таки надо уметь приготовить из них клей. Вы как же думаете поступить?
— Га! га! отвечает он. Подождите-ка! Ну, вот и лед. Следите за штурвалом — влево на румб! Держитесь крепче, молодцы!
В ту же минуту переднее колесо уже коснулось льда.
Представьте, мы шли со скоростью скажем, семи-восьми узлов — встряхнуть нас ведь должно было? Ничуть! У м-ра Спукенса корабль был со всеми затеями — с пружинами и этакими буферами на манер как в поездах — судно только подскочило слегка как резиновый мячик, и раньше чем вы успели бы сказать «вот тебе раз!» мы уже взъехали на лед и корабль мчался с прежней быстротой, повинуясь малейшему повороту штурвала, соединенного с колесом под кормой — совсем по настоящему, как на воде.
Сначала медведь стоял на месте посматривая на нас и, вероятно, расчитывая, что мы разобьемся и тогда ему будет лакомая пожива, но увидев, что мы выпрыгнули на лед с легкостью воздушного поцелуя и подъезжаем к нему, я думаю, он понял, что пора ему задать стрекача. Но куда там! ветер все крепчал, и нам нетрудно было за ним угнаться.
М-р Спукенс спустился к себе и вскоре вернулся с толстым двуствольным ружьем.
— Заряжается эта штука воздухом расход невелик, — заметил он, накачивая рычагом. — А вот и снаряд, добавил он, загоняя в ствол стеклянную трубку, наполненную чем-то прозрачным, как вода. Потом прицелился в медведя, летевшего во весь опор под левым галсом на расстоянии одного кабельтона впереди нас выстрелил.