Пастор с изумлением глядел в могилу.
— И это… христианское погребение? — пролепетал он.
— Нет, — проговорил я — это современные похороны с Красными Самокатчиками!
Я сел на ящик, втиснул в глаз монокль и уставился на этих господ. Я был в пиджаке, но так как боялся озябнуть в могиле, то захватил с собой шубу. И это импонировало им — шуба в развал лета! Наверное, у их старого тайного обер-регирунгсрата не было шубы…
— Убирайтесь-ка прочь! — продолжал я. — Эта могила мной оплачена и принадлежит мне! Я законным образом умер и могу хоронить себя, как мне угодно. Ступайте же! Здесь, в этой яме и в этом ящике, я хозяин и советую вам не нарушать неприкосновенности жилища!
— Да это скандал! — проговорил господин с орденами. — Беспримерный скандал!..
Подошел прокурор.
— Надо прекратить это паясничество! — прошипел он мне. — Я арестую вас именем закона! Прошу полицию исполнить свой долг!
Шуцманы спустились в яму и положили мне на плечи свои широкие лапы. Но я гневно посмотрел на них и сказал:
— Что-ж вы, потеряли уважение к святости смерти?..
— Да он не умер! Это мошенничество! — вскричал некий храбрый лейтенант запаса.
— Вот как! — засмеялся я. — Прошу покорно! — И я протянул шуцману мое свидетельство о смерти. — Извольте убедиться! — А кроме того, — продолжал я, — если вам мало удостоверения районного врача, то… понюхайте-же, старый осел!
Господин в орденах выставил нос.
— Фу, дьявол! — вскричал он и подался назад.
— Держитесь в границах приличия. милостивый государь! — остерег я его. — Сегодня знойный июльский день, сейчас самый полдень… я покойник… и, стало-быть, имею право смердеть!..
Но королевский прокурор не успокоился.
— Это меня не касается. — заявил он, — я вижу только, что здесь учинено грубое бесчинство. И это грубое бесчинство требует кары закона. Прошу шуцманов положить этого господина в его ящик и убрать его отсюда; прочие имеют следовать за мною!
Шуцманы взялись за дело; я оборонялся, как мог. Но они были много сильнее меня, ловко засунули меня в ящик и понесли с кладбища к повозке. Все последовали за мной; господа сели в кареты, а Красные Самокатчики вскочили на велосипеды. Даже могильщики пошли за нами. Я радовался только тому, что тайный обер-регирунгерат, так обеспокоивший меня своим старомодным погребением, теперь остался в полном одиночестве, всеми покинутый. То-то, верно, досадовал, дурак!
Мой ящик поставили на козлы, а сверху сел толстый шуцман. К счастью, я имел возможность поглядывать в щелку. В город мы ехали бодрой рысью и, наконец, остановились перед зданием суда.
— В сорок первый зал! — скомандовал прокурор. Шуцманы понесли меня с ящиком, все устремились за нами.
Судья сидел на возвышении среди своих шеффенов. Господин прокурор произнес длинную речь: он извинялся, что прервал судебное заседание, но у него спешное, срочное, совершенно неотложное дело. И он рассказал обо всем.
— Бездельник утверждает, что он мертв, — закончил он, — и имеет даже правильно составленное свидетельство о смерти!
Господин судья приказал мне вылезть из ящика.
— Нет ли среди публики врача? — спросил он.
Тотчас же вышли вперед: обыкновенный врач, штабной лекарь и доктор медицины, начальник уездного богоугодного заведения.
Они выслушали меня, причем держали платки у самого носа. Приговор их был краток: «Без сомнения, покойник»!
Я торжествовал.
— Я возбуждаю против господина прокурора дело по осквернению трупа! — заявил я.
— Пока что, вы здесь присутствуете в качестве обвиняемого, — оборвал меня председатель.
— Уже нет, милостивый государь! — Ответил я. — Я нахожусь в стадии…
— Уважайте же достоинство суда! — прервал он меня. — Я вас оштрафую за нарушение порядка!
— Позвольте же.. — кричал я.
— Молчать! — кричал он.
— Нет! — сказал я. — Как пруссак, я имею право свободно высказывать свое мнение словесно, письменно или в наглядной форме!
Он засмеялся.
— Мы здесь не в Пруссии. Кроме того, вы уже не пруссак, а покойник.
— Я уже не пруссак?..
— Нет.
— В таком случае, я мертвый пруссак!
— А мертвый пруссак не имеет никаких, даже самомалейших прав! Это вам должен подсказать простой здравый смысл.
Я подумал — он безусловно был прав! К великой досаде, пришлось замолчать.
— Вас обвиняют, — начал он, — в совершении грубого бесчинства, в возбуждении общественного соблазна, в оскорблении должностных лиц и в сопротивлении государственной власти. — Что вы можете привести в свое оправдание?
— Я покойник! — простонал я в полном унынии.
— Это не оправдание! — заявил председатель. — Славно было бы, если бы покойники, и к тому же прусские покойники, могли безнаказанно совершать разные проступки! Напротив, именно покойники обязаны к совершенно мирному и нравственному поведению; в известной степени они должны служить для живых светлым примером всех гражданских добродетелей. Как покойному пруссаку, вам должно быть известно изречение, что покой — есть первейший долг гражданина. И это прежде всего касается так называемых покойников. Совершенно неслыханное дело, чтобы против этого восставал скончавшийся индивидуум; откровенно должен сказать, что в моей долголетней практике подобные случаи вообще не встречались! — Подвергались ли вы судебным наказаниям?
— Да, — сознался я, — семнадцать раз. За оскорбление личности, за дуэль, за распространение непристойной литературы… — А кроме того, за все проступки, в которых я сейчас обвиняюсь.
— Значит, рецидивист! — подчеркнул он. — И вы все еще, невидимому, не хотите утихомириться?
— Я всегда был невиновен! — пролепетал я.
— Всегда невиновен!.. — издевался судья. — Воображаю… — А теперь, сознаетесь вы в содеянных проступках? Или хотите, чтоб я выслушал свидетелей?
Тут меня взорвало:
— Мне решительно все равно, оставьте меня в покое! Я покойник, а вы дурак, и все ваши свидетели тоже дураки!..
Председатель чуть не задохнулся; но прежде, чем он раскрыл рот, поднялся прокурор:
— Я предлагаю, в виду несомненного расстройства душевного состояния обвиняемого, заключить его на шесть недель в уездный дом для умалишенных!
Тогда вперед поспешно вышел советник медицины, директор упомянутого учреждения, и заявил:
— Уездное богоугодное заведение при существующих обстоятельствах вынуждено отклонить заключение обвиняемого на шестинедельный срок; я вообще не могу взять на себя ручательства… что он этот срок выдержит!..
Наступила небольшая пауза; один из шеффенов спросил:
— Да — но что же нам с ним делать?
— Мы подвергнем его денежному взысканию! — сказал судья.
— Это вам не поможет, — заметил я, — я умер, и так же мало располагаю деньгами, как и при жизни. Последнюю свою наличность я израсходовал на достойное человека погребение!
Начальник Красных Самокатчиков отвесил мне поклон.
— В таком случае, в виду его несостоятельности, его нужно посадить в тюрьму! — вставил прокурор.
— Но тюремное управление так же не примет покойника, как и богоугодное заведение. — заметил судья. Он был в полном отчаянии.
Я уже готов был торжествовать, как вдруг вперед вылез велеречивый пастор.
— Позвольте мне. господа, внести скромное предложение, — проговорил он. — Я думаю, лучше всего будет, если мы возьмем труп господина обвиняемого… и предадим его христианскому погребению…
— Я не хочу быть погребенным но христиански! — дико завопил я.
Но пастор не обращал на меня внимания.
— Стало быть, по-христиански, и как доброго гражданина, — продолжал он. — Я полагаю, что таким манером мы явим всем благомыслящим людям милость и достоинство суда в правильном свете, а с другой стороны это подействует, как наказание на заблуждающийся, к сожалению, дух господина обвиняемого. Кроме того, мы получим, я думаю, гарантию, что покойник. преданный земле таким способом, впредь будет вести себя тихо и смирно, и таким образам не подаст больше повода властям предержащим к дальнейшему вмешательству…
— Очень хорошо! Очень хорошо! — кивал господни председатель. Закивал прокурор, закивали оба шеффена — все кивали.
Я кричал, бесновался. в отчаянии обращался к господину обер-самокатчику. Но он нажимал плечами.
— Мне очень жаль, — сказал он, но нам заплачено только за два часа, и они уже истекли. Красные Самокатчики устраивают все — это наш первейший деловой принцип— но только за плату!
Никто не пожалел меня.
Я сопротивлялся, сколько мог, но меня скоро одолели. Меня положили в черный гроб и понесли вон. И пастор держал надо мною — бесплатно — надгробную речь. Я не знаю, что он именно говорил, я заткнул себе уши…
Грубая сила победила… Чти толку мне от того, что я трижды переворачиваюсь в гробу, когда мимо проходит прокурор или судья?..
ЧЕТВЕРО СПРАВЕДЛИВЫХ
Серия рассказов Эд. Уоллеса
«СУД присяжных не может принять во внимание совершенно необоснованное предположение, выдвинутое обвиняемым только в зале суда, что мистер Ноа Стедлэнд — шантажист, получивший путем вымогательства крупную сумму денег от подсудимого. Этот способ оправдания мог быть внушен перекрестным допросом. Защита не могла сказать нам, к какого рода угрозам прибегал Стедлэнд».
Дело казалось совершенно ясным, и присяжные, даже не удаляясь для совещания, вынесли приговор — «виновен».
На местах для публики послышалось перешептывание и движенье, в то время как судья надел пепснэ и начал писать.
Подсудимый повернулся в сторону публики и с ободряющей улыбкой взглянул на обращенное к нему бледное, осунувшееся лицо молодой женщины.
Судья продолжал усердно писать. Подсудимый терпеливо ожидал конца дела; ему хотелось уйти из залы суда, не видеть этих равнодушно-любопытных лиц, невозмутимых судей, а главное — этих двух мужчин, сидящих около скамьи защиты и все время зорко наблюдающих за ним.