Интересно знать, кто они и какое отношение имеют к делу? Может-быть, это иностранные корреспонденты, собирающие интересный материал? Они имеют вид иностранцев. Один из них очень высокого роста — подсудимый видел его, когда он вставал; другой, тонкий и стройный, кажется почти юношей, хотя волосы у него седые. Оба гладко выбриты, одеты в черное, а на коленях держат черные мягкие шляпы с широкими полями.
Судья кашлянул, и подсудимый снова обернулся к нему.
— Джефри Стор, — начал судья, — я вполне согласен с приговором суда. Ваше заявление, что Стедлэнд захватил ваши сбережении и что вы, приняв на себя функции правосудия, проникли в его дом с целью вернуть свои деньги и документ, характер которого вы не определили, — ни один суд присяжных не будет рассматривать серьезно. Похоже на то, что вы начитались об этой знаменитой или, вернее, гнусной ассоциации, известной под именем «Четверо Справедливых», которая существовала несколько лет тому назад, но теперь, к счастью, рассеялась. Эти люди поставили себе целью наказывать преступников в тех случаях, когда правосудие оказывается несостоятельным. Это предположение, допускающее несостоятельность правосудия, чудовищно! Вы совершили очень серьезное преступление, а заряженный револьвер, найденный у вас в момент ареста, усугубляет вашу вину. Суд приговаривает вас к семи годам каторжных работ.
Джефри Сюр поклонился и, бросив взгляд в сторону молодой женщины, спустился по ступенькам и вышел.
Два человека, похожие на иностранцев, первыми вышли из залы суда.
Очутившись на улице, высокий остановился.
— Я думаю мы подождем здесь эту даму— сказал он.
— Это его жена? — спросил другой.
— Они поженились за неделю до этого печального случая. — ответил высокий.
— А это было забавное совпадение, когда судья упомянул о четырех справедливых.
Его товарищ улыбнулся.
— В этой самой зале суда вы были приговорены к смерти, Манфред. — сказал он, — и человек, которого звали Манфредом, утвердительно кивнул головой.
— Удивляюсь, как старик-сторож не узнал меня, — он известен поразительной памятью на лица. Очевидно, исчезнувшая борода совершила чудо: я даже обратился к нему с каким-то вопросом… А вот и она!
Молодая женщина была одна. «Красивое лицо», подумал Гонзалес, младший из двух «справедливых». Она шла с высоко поднятой головой, и на лице ее не заметно было и следа слез. Пройдя Ньюгэт-Стрит, она повернула к Гэттон Гарден, и тут Манфред заговорил с ней.
— Простите меня, мистрис Стор, — начал он.
Она обернулась и бросила на него подозрительный взгляд.
— Если вы — репортер….. — проговорила она.
— О нет, я не репортер, — улыбнулся Манфред; — но, к сожалению, я и не друг вашего мужа, как я собирался было сказать вам, чтобы чем-нибудь извинить свою назойливость.
Его искренность заинтересовала ее.
— У меня нет никакого желания говорить о несчастья, которое стряслось над моим бедным Джефри, — сказала опа.
Манфред кивнул головой.
— Я понимаю, — сказал он сочувственно — но я хотел бы быть другом вашею мужа, и, может-быть, мне удастся помочь ему. История, которую он рассказал в зале, суда, совершенно правдива, вы думаете также, не правда ли, Леон?
Гонзалес кивнул утвердительно.
— Несомненно, правдива, — ответил он — я обратил особенное внимание на его веки. Если человек лжет, он мигает каждый раз, когда ему приходится повторять свою ложь. Вы заметили, дорогой друг, что мужчины не могут лгать, если руки их сжаты, тогда как женщины лгут всегда с крепко сжатыми руками?
Она с недоумением взглянула на Гонзалеса.
Она была отнюдь не настроена выслушивать лекцию по физиономике и психологии жеста, даже если бы ей было известно, что Леон Гонзалес — автор трех больших сочинений, которые можно смело поставить на одну доску с лучшими творениями Ломброзо и Мантегацца.
— Дело в том, мистрисс Стор, — сказал Манфред, приходя ей на выручку, — что мы считаем вполне возможным освободить вашего мужа и доказать его невиновность. Но нам нужны факты, на которые мы могли бы опереться.
Поколебавшись с минуту, она предложила им зайти к ней.
— Я живу на Грэй-Пи-Род, мы нанимаем гам меблированную квартиру, — сказала она, может-быть, вы будете настолько любезны, что зайдете ко мне. Мой адвокат не советует мне обжаловать приговора, — продолжала она, когда они зашагали по обеим сторонам ее.
Манфред покачал головой.
— Апелляционная палата оставит жалобу без последствий, — сказал он спокойно, — с. теми данными, которыми вы располагаете, нет никакой надежды освободить вашего супруга.
Она испуганно повернулась к нему, и он заметил, что она близка к слезам.
— Я думала… вы говорили… — начала она надорванным голосом.
Манфред кивнул головой.
— Мы знаем Стедлэнда, — сказал он, — и…
— Любопытно, что у шантажистов затылочный бугорок почти не заметен, — перебил Гонзалес, — я освидетельствовал шестьдесят две головы в испанских тюрьмах и убедился, что он представляет незначительное костяное возвышение, тогда как на головах убийц затылочный бугорок достигает размеров голубиного яйца.
— Мой друг обладает большими познаниями в области строения человеческих голов, — улыбаясь, пояснил Манфред. — да, мы знаем Стедлэнда. Время от времени до нас доходили слухи об его операциях. Вы помните случай в Веллингфорде, Леон?
Гонзалес кивнул головой.
— Значит, вы — сыщики? — спросила молодая женщина.
Манфред рассмеялся.
— Нет, мы не сыщики, мы только интересуемся преступлениями. Я думаю, мы обладаем самым полным списком неуличенных преступников во всем мире
Некоторое время они шли молча.
— Стедлэнд, несомненно, дурной человек, — заявил Гонзалес, как будто бы это убеждение неожиданно созрело в нем, — обратили вы внимание на его уши? Они необыкновенно длинные, с заостренными наружными краями: этот кончик называется Дарвиновским бугорком, Манфред. И вы заметили, дорогой мой друг, что его ушная раковина разделяется на две отдельные полости, а мочка кажется прилепленной? Настоящее ухо преступника. Этот человек совершил убийство. Невозможно иметь такие уши и не стать убийцей…
Квартира, куда они вошли, была маленькая и бедно обставленная. Окинув взглядом крошечную столовую, Манфред заметил все необходимые атрибуты гак называемой «меблированной» квартиры.
Мистрисс Стор села к столу и пригласила сесть обоих мужчин.
— Я знаю, что буду болтливой, — сказала она, слабо улыбнувшись, — но я чувствую, что вы, действительно, хотите помочь мне, и мне почему-то кажется, что вы можете это сделать. Я не могу сказать, что полиция отнеслась недобросовестно или несправедливо ко мне и к бедному Джефу. Напротив, они нас очень ободряли. Мне кажется, что они подозревали Стедлэнда в шантаже и надеялись получить недостающие улики. Но улик не оказалось. Теперь, скажите мне, что я должна рассказать вам?
— То, о чем не говорилось в суде, — ответил Манфред.
С минуту она сидела молча.
— Я расскажу вам, — сказала она наконец. — Только защитник моего мужа знает об этом, но мне показалось, что он скептически отнесся к моим словам. А если он не поверил мне, — воскликнула она в отчаяньи — то как я могу надеяться убедить вас?
Горячие глаза Гонзалеса впились в нее, когда он ответил:
— Мы уже убеждены, мистрисс Стор.
А Манфред утвердительно кивнул головой.
Снова наступила пауза. Видимо ей было трудно начать рассказ, который, как угадывал Манфред, мог ее отчасти скомпрометировать.
— Когда я была девочкой, — начала она, — я училась в школе в Суссексе; это была большая школа, я думаю, там училось около двухсот девочек. Я не буду оправдывать своих поступков, — продолжала она быстро — я влюбилась в одного мальчика. Он служил у мясника. Это ужасно, не правда ли? Но я была еще совсем ребенком, и очень впечатлительным. Мы встречались с ним в саду; я прибегала туда после уроков, а он перелезал через забор, чтобы попасть на эти свидания, и мы болтали с ним без конца, иногда целые часы. Это был обыкновенный флирт мальчика и девочки, и я совершенно не могу объяснить, почему я делала такие глупости.
— Мантегацца очень просто объясняет это дело в своем сочинении о влечении. — пробормотал Леон Гонзалес, — Но простите, я перебил вас…
— Как я уже сказала, это была просто дружба между мальчиком и девочкой; я относилась к нему, как к герою, и боготворила его, потому что он казался мне великолепным. Вероятно, он был лучшим из всех мальчиков, служащих у мясников — улыбнулась она — он никогда не обидел меня ни одним словом. Дружба наша прекратилась месяца через два, и тем дело и кончилось бы, если бы я не написала ему несколько писем. Сознаюсь, это была величайшая глупость с моей стороны. Письма были очень обыкновенными глупыми любовными записками, и совершенно невинными, по крайней мере, тогда они казались мне такими. Теперь они снова попали ко мне и при чтении их я прямо испугалась своей опрометчивости.
— Так, значит, они у вас? — спросил Манфред.
Она покачала головой.
— Когда я говорила «их», я подразумевала, собственно, одно письмо, и у меня есть только копия его, переданная мне мистером Стедлэндом. Это единственное письмо, которое не было уничтожено и попало в руки матери мальчика: она отнесла его начальнице школы, и вышел крупный скандал. Начальница пригрозила мне написать моим родителям, жившим в Индии, и только, когда я дала клятвенное обещание прекратить знакомство с мальчиком, это дело замяли. Каким образом письмо попало к Стедлэнду, я не имею представления; я услыхала об этом человеке за неделю до моей свадьбы. Джеф скопил около двух тысяч фунтов, и мы уже назначили день свадьбы, когда над нами разразилась беда. Я получила письмо от совершенно неизвестного мне человека, в котором он просил меня зайти к нему в контору. Так произошла моя первая встреча с этим негодяем. Я захватила с собой его письмо и отправилась к нему отчасти из любопытства, недоумевая, зачем я ему понадобилась. Но недоумение мое вскоре рассеялось. У него небольшая контора на Риджент Стрит. Взяв у меня письмо, которым он вызывал меня в контору, он объяснил точно и ясно, что ему нужно от меня.