Он высморкался в изодранный платок, посмотрел опасливо в сторону барана и продолжал:
— Мне приходится сознаться, дорогой сэр, что мои служебные успехи были весьма посредственны. Увы, отец мой пользовался каждым удобным случаем, чтобы напомнить мне о блестящей карьере Вильфреда в министерстве иностранных дел. Я хорошо помню, что в среду я получил письмо от моего родителя, переполненное с начала до конца Вильфредом. Я размышлял о нем целый день в банке, и те же мысли терзали меня, когда в семь часов вечера я сел в омнибус, чтобы ехать к себе домой в Голловей. В омнибусе, кроме меня, был только один господин. Теперь, сэр, я попрошу вас слушать с особым вниманием. Мой попутчик, о котором я упомянул, сидел напротив меня в самом отдаленном от кондуктора углу скамьи. Я затрудняюсь объяснить, почему он привлек мое внимание, по факт этот очень знаменателен. Несколько раз я замечал, что глаза его устремлены на меня с каким-то зловещим выражением. Он был одет в тяжелую шубу с большим воротником, поднятым до ушей, окружавшим, как каракулевая воронка, его лицо. Его можно было принять за индуса, но потом я стал приписывать ему божественное происхождение. Может-быть, странный эффект производили фонари, мимо которых мы проезжали, или же виною тому было мое напряженное, состояние, но факт тот, что лицо его казалось мне окрашенным то черным, то желтым, то красноватым, то снова черным или желтым цветом.
Дорогой мой сэр, как раз в тот момент, когда я уловил в нем необычайное сходство с Мефистофелем, как его обычно изображают, он поймал мой взгляд и улыбнулся. Тогда я увидел, что он отнюдь не похож на Мефистофеля, а выглядит как уроженец Индии. Но глаза его смотрели насмешливо.
Он наклонился, тронул меня за колено и сказал:
— Был один человек, который надоедал мне, я превратил его в быка, и все неприятности окончились.
Согласитесь, сэр, что это довольно необычайный предмет разговора между двумя незнакомцами в Лондонском омнибусе. Я ответил ему на это:
— Извиняюсь, сэр.
— Тайная сила — сказал он — помогает читать мысли. Я прочел ваши. Я замечаю ваше изумление и умею ценить его. Боюсь, однако, что вы не сможете постичь Власть и Кольцо, даже если я попытаюсь объяснить их вам.
Дорогой сэр, эти необычайные замечания произвели на меня впечатление — и, смею думать, вполне естественное — что человек этот — сумасшедший. Я всегда был склонен думать, что к сумасшедшим следует приноравливаться. и, поступая согласно этому правилу, с полной симпатией отнесся к тому. что считал его безумными бреднями. Он сообщил мне, что он — так называемый, Семьдесят Первый. Старший сын в их роде наследует Власть и Кольцо на двадцать первый год, младший сын получает Власть и Камень. Он описал довольно неопределенно свою родину, находящуюся где-то за Тибетом и признался, заметно удрученный, что он только младший сын и что Камень значительно ниже Кольца, — «С Кольцом можно возвысить дух», сказал он: Камень же совершает только превращения. Так, я могу перевести ваш дух в кошку, но не смог бы облечь дух кошки в человеческую форму.
Я ответил, стараясь быть любезным, что это должно быть тяжело, и я вполне сочувствую ему.
Дорогой сэр, с моей стороны это была плачевная ошибка. Он догадался, что я не верю ему, и действительно тогда я не поверил, о чем не перестаю жалеть до сих пор. Он впился в меня глазами, и, как я ни старался, я не мог отвести от него взгляда. Я пытался крикнуть кондуктора, вскочить с места, но не мог сделать ни того, ни другого.
— Что касается Власти, — сказал он, — вы находитесь под ее влиянием и можете заметать, что вы совершенно беспомощны. Власть помогла мне прочесть ваши мысли, когда я обращался к вам. Вы думали с великой горечью о каком-то человеке, который чрезвычайно надоедает вам. Теперь вам остается убедиться в могуществе Камня.
Дорогой сэр, я был серьезно встревожен. Тарабарщине его я не верил, а невозможность двинуться под его взглядом приписывал своему воображению или слабому гипнотическому внушению. Мои мысли он мог угадать, правильно истолковав выражение моего лица. Пугало меня то, что он казался мне несомненно сумасшедшим и легко приходящим в раздражение. Я боялся припадка или даже нападения и, чтобы умиротворить его, начал самым серьезным образом уверять, что теперь я вполне убежден.
— Хорошо, тогда я вознагражу вас, — ответил он, — вы познаете могущество Камня. Ваш друг, существование которого причиняет вам столько неприятностей, не будет вас больше тревожить. Камень воплотит его дух в иную оболочку. Во что желаете, вы превратить его?
— Случилось так, дорогой мой сэр, что в этот момент мы проезжали как раз мимо ярко освещенной мясной лавки, где был выставлен плакат, объявляющий, что владелец ее поставляет лучших кентерберийских ягнят. Без сомнения, вам известен этот крайне интересный феномен, именуемый ассоциацией идей. Вследствие простейшего процесса в мозговых центрах, мой ответ на странное предложение этого человека был уже готов.
— Превратите его… — сказал я… Простите меня, сэр, я дошел до трагического момента в моей истории, и потому чувствую крайнюю необходимость прочистить нос и слезные железы, с вашего разрешения.
Он снова проделал всю операцию, попрежнему искоса поглядывая с опаской в сторону барана, который мирно щипал траву в нескольких шагах от нас, и с тяжелым вздохом возобновил прерванный рассказ.
«Превратите его в барана», сказал я.
— Он вытащил из кармана камень, похожий как две капли волы на обычный детский шарик, которым играют школьники, повернул его три раза пальцами и заявил: «Готово». Затем он встал, поклонился и выпрыгнул из омнибуса. У меня было такое чувство, дорогой мой сэр, как будто я очнулся после глубокого сна. Вздрогнув, я вскочил на ноги и громко расхохотался над нелепостью всего происшедшего. Но могу вам поклясться, что я смеялся последний раз в своей жизни. С тех пор я забыл, что такое улыбка.
Омнибус остановился на углу моей улицы. Я вышел и направился к дому. Еще издали я заметил у парадной двери небольшую группу людей. На пороге стоял баран. Вообразите себе мои чувства, дорогой сэр, напрягите все внимание, чтобы представить момент, к описанию которого я сейчас, приступлю. Перед бараном стоял человек, маленького роста, в штиблетах, с палкой в руке. Я принял его за погонщика. Когда я поравнялся с ним, он круто повернулся, задел мой зонтик и выбил его из рук. Я наклонился поднять его, и голова моя пришлась в уровень с головой барана. Можете представить себе мои чувства, когда баран шепнул мне, несомненно голосом Вильфреда: «Ради всего святого, спаси меня, Артур».
Такая чудовищная ненормальность произвела на меня потрясающее впечатление. Чувство тяжелой ответственности еще усиливало мое волнение. Я прислонился к перилам, чтобы удержаться в равновесии, и, очевидно, на моем лице ясно отразилось душевное и физическое мое состояние, потому что погонщик спросил, не болен ли я. Я ответил ему, что болен и осведомился, что он намеревался сделать с бедным бараном, расположившимся теперь на моем пороге. Нечестивец сообщил мне, что вел его на скотобойню.
«Я не могу этого позволить», — сказал я, — на что погонщик грубо ответил, что баран принадлежит ему, и в его дела я вмешиваться не смею. В то время, как несчастное животное хриплым шопотом умоляло меня спасти его, погонщик нанес ему страшный удар палкой и, приговаривая — «ступай, ступай, не ночевать же нам здесь», схватил его за хвост и потянул с моего порога.
— Погонщик, пощадите этого барана, — умолял я. — Я — вегетарианец и, по своим принципам, не разрешаю вам тащить его на бойню. За сколько вы хотите продать его?
Из его ответа, переполненного отталкивающими непристойностями, я вывел заключение, что он не продаст этого барана даже за четыре фунта. Я предложил ему пять; эту сумму я получил как раз в тот день за неделю усердной работы в банке. И погонщик, взяв пять фунтов, оставил меня наедине с бараном.
Представьте себя меня, дорогой мой сэр, у порога лондонских меблированных комнат, с Вильфредом Брабазоном из министерства иностранных дел, превращенным в барана, окруженного толпой, которая заполнила тротуар и обменивалась замечаниями по моему адресу.
— Возьми меня с собой, — умолял баран — уведи меня в дом. Что это за беда случилась со мной?
— Мой дорогой Вильфред, — возразил я, — нет никакой возможности взять тебя в дом. Что скажет моя квартирная хозяйка?
Вильфред, вместо того, чтобы помочь мне разобраться в нашем положении, объявил, что он чувствует запах собаки и это приводит его в необычайное волнение, доходящее до панического страха. Если я не помещу его немедленно в безопасное место, он свернет себе шею. Что мне оставалось делать? Я вставил ключ, открыл дверь и влетел в дом, подталкиваемый сзади головой Вильфреда. Я умолял его взять себя в руки, но он ответил, что совершенно не владеет собой, так как его беспокоит запах собаки, и кроме того ему хочется блеять. С его согласия я обмотал ему голову пальто, которое снял с вешалки, и он облегчил свои чувства, издав три странных звука, которые в передней лондонского дома показались мне очень жуткими.
Где-то внизу открылась дверь. Я начал уговаривать Вильфреда собраться с силами и подняться наверх. Он ответил, что попытается, если я буду его подталкивать, и, опираясь задней частью на мое плечо, он кое-как вскарабкался на третий этаж, где помещались мои комнаты.
Дорогой сэр, обычно я очень воздержанный человек, но теперь я налил себе полстакана виски и выпил его залпом.
— Расскажи мне, — сказал я — что с тобой случилось.
Вильфред был всецело поглощен своим несчастьем и не обращал ни малейшего внимания на мое печальное положение, хотя относительно моего участия в беде у него не могло возникнуть никаких подозрений. Он ответил, что если я только не дурак, то и сам могу видеть, что с ним случилось. По его словам, он только что вышел из министерства иностранных дел, как вдруг почувствовал, что начинает уменьшаться и в следующую минуту увидел, что в образе барана бежит по мостовой в обществе пяти таких же баранов. Он узнал угол моей улицы и повернул к моему дому.