эту столь внезапно завязавшуюся дружбу: Вадье был женат и жил в поселке вместе с женой. А его дочь Жервеза, служившая модисткой в лучшем магазине дамских шляп в Нумеа, навещала родителей аккуратно каждую неделю.
Если бы история Франции не знала того узла трагических событий, который известен под именем восстания Коммуны, жизненный путь Жервезы, вероятно, остался бы однообразным и ровным от колыбели до могилы. Ее выдали бы замуж, скорее всего за какого-нибудь чиновника, младшего сослуживца отца. Она занималась бы хозяйством, входила в интересы мужа и одевалась бы скромно, но с настоящим парижским вкусом. В ее жизни были бы легкие увлечения, однако, ни одно из них не возвысилось бы до степени драмы. Молодой Мопасан, тоже служивший в морском министерстве, мог заметить ее мимоходом и впоследствии рассказать в краткой новелле какой-нибудь гривуазно-комический или печальный казус, с нею случившийся.
Но ей едва успели исполниться семнадцать лет, когда отца посадили в подвалы Венсенского замка. Она с матерью остались без всяких средств. Пришлось поступить в мастерскую и трудиться с утра до ночи. Среди новых подруг она узнала, а отчасти и испытала много такого, о чем и не подозревают молоденькие девушки ее круга.
Теперь никто не спрашивал у нее отчета в ее поведении и не преподавал ей ригористических правил буржуазной морали. Не до того было. В течение двух лет шляпная мастерская служила для нее школою жизни.
Она была легкомысленна и влюбчива, отважна и великодушна. На парижской улице она чувствовала себя, как птица в родном лесу. Конечно, ей пришлось встретиться со многими соблазнами. Она отвечала смехом, без тени лицемерного негодования, и не упускала случая повеселиться; но последнего безвозвратного шага все-таки не сделала. Тем временем отца ее отправили в ссылку с одним из первых эшелонов. Мать последовала за ним. Немного поколебавшись, Жервеза решила сделать то же самое. И вот теперь ее башмачки, так легко и проворно ступавшие по асфальту бульваров, вязли в песках Новой Каледонии.
Само собою разумеется, что подобная девушка должна была влюбиться в Рошфора с первого взгляда. Как могло быть иначе? Он сам был бы весьма удивлен, если бы этого не случилось.
В описываемую эпоху Рошфору шел сорок четвертый год. В нем сразу чувствовался светский человек и большой барин. Он обладал безупречными манерами, с легким оттенком блестящей, талантливой дерзости, неизменно отличавшей все его писания и каждое слово, им произнесенное. Его разговор был увлекательно интересен. Заключенные коммунары боготворили его, а чины администрации относились к нему весьма почтительно, т. к. было известно, что все подробности его пребывания на полуострове Дюко заботливо отмечаются во французских и иностранных газетах. Вдобавок он был графом, хотя и отказывался носить этот титул. Всего этого было совершенно достаточно, чтобы вскружить голову Жервезе.
Она не старалась скрывать своих чувств. Каждое воскресенье она тащила отца с матерью в гости к постояльцам уединенной хижины. За обедом кончик ее ботинка касался парусиновых туфель Рошфора. Когда, при наступлении вечера, все общество направлялось осматривать гроты, созданные в обрыве берега последовательным опусканием и поднятием моря, она всегда опиралась на руку писателя. Заметив одного из тех огромных крабов, которыми кишат тамошние воды, она кокетливо взвизгивала и льнула к своему кавалеру, словно ожидая его защиты.
Однажды, при зное в пятьдесят пять градусов, она бегом пробежала по солнцу четверть мили только для того, чтобы увидеть Рошфора в течение двух минут с глазу на глаз. Воспользовавшись этою встречею, она назначила ему свидание на тот же самый вечер. При наступлении темноты они должны были встретиться у входа в долину. Тут, под снисходительными лучами Южного Креста, они могли обменяться клятвами, а может быть и кое-чем получше.
Жервеза исправно явилась на условленное место. Но Рошфор не пришел. В последнюю минуту им овладели сомнения. Она прождала до полуночи и вернулась в родительскую хижину, глубоко огорченная и обиженная.
Граф Анри был очень избалован женщинами. В Париже его любили элегантные светские дамы и известные актрисы. Жервеза ему нравилась. Но, конечно, сердце его оставалось совершенно спокойным. Изнемогая от скуки, он позволил себе увлечься этим флиртом и. вероятно, не вздумал бы остановиться на полдороге, если бы чрезвычайные обстоятельства не сообщили совсем нового направления его мыслям.
Новая Каледония ему окончательно опротивела, хотя он заканчивал здесь всего третий месяц. Во Франции у него остались дети, которых он нежно любил.
Его энергический, нервный и страстный темперамент томился от бездействия. А впереди лежали целые годы, унылые и однообразные. Он слишком хорошо знал политические кулисы, чтобы, подобно своим товарищам, ожидать скорого помилования.
Раз в неделю, по средам, перед закатом солнца, с островка Ля Ну, где помещались каторжные тюрьмы, долетал протяжный, плачущий вой, далеко разносившийся над гладкой морской поверхностью. То кричали провинившиеся арестанты-каторжане, которых секли воловьими жилами. Рошфор скрежетал от бешенства, слушая эти вопли. Жажда мщения душила его. Здесь, в ссылке, он чувствовал свое бессилие. Но на свободе, пусть заграницей, в Англии или в Швейцарии, с пером в руках, он вновь становился страшен.
И вдруг, совсем неожиданно, ему пред ставился случай единственный — исключительный, неповторяемый. Можно ли удивляться, что накануне предприятия, долженствующего иметь решительное влияние на всю его судьбу, он не захотел связать себе руки мимолетной интригой, не имевшей к тому же ничего особенно заманчивого в его глазах.
Неделю спустя после несостоявшегося свидания, Жервеза вновь появилась в поселке у родителей. На пороге их домика — она заметила рыжего и долговязого Оливье Пэна. У него был очень озабоченный вид. Не обратив на это внимания, она весело поздоровалась и сказала, что лишь только свалит жара, она вместе с отцом и матерью хочет навестить его, Рошфора и Груссэ.
Нисколько о том не догадываясь, сна повергла Оливье Пэна в жесточайшее беспокойство этим сообщением. Существовали важные причины, по которым Рошфор и его друзья желали избегнуть всяких визитов в тот день и особенно в тот вечер. Впрочем, Пэн сейчас же нашелся.
— Удивляюсь, сказал он, делая значительную мину, — как вы после всего случившегося решаетесь идти к Рошфору. Он вне себя и дал честное слово никогда не видеться с вами. Если вы попадетесь ему на глаза, произойдет ужасная сцена. Он совсем бешеный и никогда не умел владеть собой.
Жервеза смутилась:
— Право не понимаю, на что вы намекаете — пролепетала она. — За что сердится на меня г. Рошфор? Клянусь вам, что тот молодой человек, которого он, вероятно, имеет в виду, нисколько меня не интересует. Пожалуйста, убедите его в этом.
Итак, здесь и впрямь замешался какой-то молодой человек. Оливье Пэн, восхищенный тем, что его выдумка так удачно совпала с действительностью, обещал Жервезе все, о чем она просила. Он переговорит с Рошфором и уверит его в неизменности ее чувств. Пусть только она сама, пока что, держится подальше. Рошфор ревнив и вспыльчив до безумия. Нужно дать ему время остыть.
Жервеза была очень обескуражена этим инцидентом, тем более, что ее собственная совесть хоть и не очень сильно, но все же укоряла ее. В конце концов, не взирая на строгий наказ Оливье Пэна, она решила в тот же день объясниться с Рошфором. Причины его гнева были так ясны для нее, и теперь она понимала, почему он не прибыл на свидание. Конечно, какой-нибудь сплетник назвал ему имя Гастона Ляпоша. Но она могла поклясться всеми святыми мира, что отношения между нею и Гастоном не имели ничего предосудительного. Правда, почти каждый день они прогуливались по главной улице Нумеа. Раза два он вальсировал с нею на танцовальных вечерах, а однажды позволил себе явиться с визитом. Она приняла его чинно, словно светская дама, и угостила чашкой кофе в присутствии мадам Клэр, своей квартирной хозяйки.
Гастон Ляпош — молодой человек благовоспитанный и солидный. Впрочем, весьма возможно, что ему пришлось на родине: «съесть лягушку» — как это говорится. Иначе, он вряд-ли попал бы в Новую Каледонию. Всё же, он резко отличается от своих товарищей. Нынче он только писец в канцелярии адмирала Готье де ла Ришери, управляющего колонией. Однако, при благоприятных условиях он может пойти далеко.
Еще полгода назад, она, чего доброго, довольно благосклонно встретила бы изъяснение его чувств. Но теперь иное дело! Как сравнивать Гастона с Рошфором? Жервеза любит только Рошфора. Таково ее твердое решение.
О! она хорошо понимает свое положение и твердо помнит, что встреча с нею в лучшем случае может явиться лишь случайным эпизодом в этой жизни, столь богатой чудесными событиями. Но ничего больше ей и не нужно.
Она простилась с родителями гораздо раньше обыкновенного, сказав, что ее ждут вечером в Нумеа и что она вернется домой не в казенном баркасе, а в лодке зеленщика. Ее не удерживали.
Багровое солнце низко стояло над горизонтом; на востоке клубились зловещие тучи; в воздухе было предчувствие грозы. С трудом шагая по рыхлому песку, Жервеза была уже недалеко от жилища Рошфора, когда с вершины пригорка, заметила трех людей, быстро подвигавшихся к ней на встречу. Один из них все время отставал и сильно прихрамывал. Легко было узнать Рошфора, который еще две недели тому назад сильно поранил себе ногу острым обломком коралла.
Сначала Жервеза хотела просто поздороваться с тремя друзьями, придав своей встрече с ними характер непредвиденной случайности. Но тут ей стало страшно, как бы Рошфор и в самом деле не устроил ей при всех сцену ревности. Она скрылась за купой кустарников и пропустила идущих. Они были уже далеко, когда, выбравшись из своего убежища, она осторожно двинулась по их следам.
Ведь, должна же она рано или поздно остановиться. И если только Рошфор отойдет в сторону, она немедленно заговорит с ним. Она готова была выслушать самые обидные упреки, но с глазу на глаз, без свидетелей.