снотворное средство, к которому имела обыкновение прибегать мадам Клэр, страдавшая бессонницей. Найдя, что нужно, Жервеза не колеблясь всыпала тройную порцию порошка в один из бокалов, затем наполнила бокалы вином и вернулась в спальню.
— За эту восхитительную ночь. — сказал Гастон, галантно чокаясь с Жервезой.
Он осушил бокал до дна и наморщил лоб.
— Не люблю я этих австралийских вин: всегда какая-то горечь чувствуется… А теперь прости, мне пора!
Не слушая ее протестов («Ведь было еще так рано!»), он стал собираться. Но она охватила его обеими руками, привлекла к себе и насильно повалила на постель. Он снова позволил себе забыться… Потом он заснул мертвым, свинцовым сном, похожим на обморок.
Тогда, выскользнув из его ослабевших объятий, она опять пробралась в столовую и оттуда в кухню. Позади шкафа с посудой она отыскала скатанную в клубок, довольно тонкую, но прочную джутовую веревку. Сделав предварительно две петли, она осторожно связала руки и ноги Гастона и прикрутила его к кровати. Потом его собственным фуляром завязала ему рот и, кроме того, стянула подбородок полотенцем. Большая часть его красивого, сытого лица исчезала под этими повязками. Она заботливо убедилась, что он имеет возможность дышать носом и потому не рискует задохнуться.
Гроза прошла и ветер ослабел. Тьма стала еще непроницаемее; но в стороне порта на кораблях мигали фонари.
Жервеза подумала, что никогда больше не увидит Рошфора. И уж. разумеется, он никогда не узнает о той жертве, которую она принесла ради него. Не поверит, если бы даже она решилась все описать ему, со всеми подробностями. Мужчины так нелепо ревнивы и все они такие эгоисты. Она заплакала и долго сидела, совсем обессилев, не поднимая головы и не вытирая слез.
Потом она вспомнила, что совсем не одета, и поспешила разыскать свое платье. Для этого ей пришлось заглянуть в свою комнату. Гастон храпел лежа на спине. Лоб его был красен и покрыт потом. Она подвинула подушку ему под голову и накрыла простыней.
Плотно притворила дверь и заперлась в спальне у хозяйки. Опять долго и горько плакала.
Утром Гастон еще спал. Жервеза старательно замкнула все выходы из дома и направилась в магазин. Но работать отказалась, объявив, что у нее начинается лихорадка. И, действительно, ее трепал озноб от волнения и беспокойства.
Погода тем временем окончательно разгулялась, дул свежий ветер и угольщик Р-С-Е, подняв все паруса, уносился от страны рабства к берегам свободной земли.
После полудня Жервеза опять наведалась к себе в комнату. Теперь Гастон уже успел проснуться. Он лежал, страшно вращая белками и делая нечеловеческие усилия, чтобы освободиться от своих пут. Жервеза подошла к постели и еще раз скрепила узлы. Глаза Гастона метали огни. Он скрежетал зубами и все время порывался крикнуть. Но только глухое, невнятное гудение вырывалось из-под платка.
Наконец, утомившись долгой, напрасной борьбой, он закрыл глаза и остался недвижим. Жервеза вернулась в комнату хозяйки. Она ожидала.
Незадолго перед заходом солнца грянула сигнальная пушка. В городе поднялась суматоха. Военные патрули оцепили порт. Ждали, что во всех домах будут произведены обыски. Для колониального начальства побег Рошфора был настоящей катастрофой и грозил положить конец не одной счастливо начатой карьере.
Надвигалась самая жуткая минута. Предстояло освободить Гастона. Далеко не сразу Жервеза решилась на это.
Наконец, подойдя к постели, она быстро развязала руки своего пленника и отступила к порогу. Он сам ослабил узлы, стягивавшие его ноги, сорвал повязку со рта и вскочил во весь рост, страшный, всклокоченный, с помутившимся взглядом.
Он не говорил ни слова, так как горло его совсем пересохло. Жервеза молчала, потупившись.
Подойдя к ней вплотную, он закатил ей две оглушительных пощечины. Она прижалась к стене, закрывая ладонями мгновенно вспухшее лицо. Он еще несколько раз ударил ее по ногам носком сапога и вышел, подхватив свой пиджак. Он хотел бежать, чтобы эту негодяйку притянуть к ответу.
Но, сделав всего несколько шагов по улице, он уже успел остыть. Увы, все было потеряно безвозвратно! После этого стоило-ли делать себя смешным, рассказывая, как женщина обманула его и спеленала, словно младенца?
Ругаясь и проклиная весь свет, он повернул обратно.
Рошфор счастливо добрался до Мельбурна и оттуда вернулся в Европу.
Жервеза осталась в Новой Каледонии и, после смерти своих родителей, в 1880 г. она вышла замуж за торговца бакалейными товарами.
СЛУЧАЙ В КИНЕМАТОГРАФЕ
Рассказ А. П. Горш.
Иллюстрации М. Я. Мизернюка
Осень. Проливной дождь. Вечер…
Я лежал на диване.
— Видишь ли, Гаевский, — сказал я своему приятелю, — я знаю, что если я дал слово, то должен его сдержать. Но пойми же: куда к чорту мы пойдем? Уже поздно, а главное — отвратительная погода. На улице ни одной приличной собаки нет. Хорошо тебе — ты пришел в непросыхаемом, я хотел сказать — в непромокаемом пальто и дождь для тебя — что гусю вода, а обо мне и как я пойду — ты замалчиваешь. Освободи-ка ты лучше меня на сегодня от моего слова и давай поговорим о чем-нибудь.
Гаевский посмотрел на меня с плохо скрываемой и еле сдерживаемой яростью и сказал:
— Но, ведь, ты отлично знаешь, что сегодня идет последняя серия «Похититель бриллиантов». Через сорок минут в «Колизее» начнется последний сеанс и если мы сейчас не пойдем, то развязки этой картины мы не увидим никогда, потому что картина уедет в провинцию, и не увидим благодаря тебе.
— Нет, это чорт знает что такое, — вдруг вскипятился он, — да ты из рафинада, что ли? Растаешь, если вымокнешь раз?
— Голуба моя, да я развязку тебе наперед всю расскажу, как и самую картину мог бы рассказать, не видя ее совсем. Герой, героиня, несколько штук подлецов. Таинственная личность в маске. Герой и героиня попадают в разные неприятные истории и ловушки, расставляемые подлецами и друг-друга выручают. Если же им самим это не под силу, то на помощь приходит благожелательно настроенная к ним и таинственная личность в маске, которая и выручает их. Потом герой или героиня находят клад или получают наследство, благополучно женятся, а подлецов сажают на электрический стул. Вот и все. Вообрази, что видел окончание «Похитителя бриллиантов» и успокойся. Сядь и поговорим о пятнах на солнце. Я слышал, что их можно вывести патентованным средством, изобретенным…
— Да ты что, смеешься, что ли или шарики из головы растерял? Поди ты к чорту со своими пятнами, из за тебя последний сеанс прозеваешь, знал бы лучше не приходил. — Свирепо проговорив последние слова, Гаевский вышел, хлопнув дверью.
«Совсем раскипятился парень» — подумал я. «Ну, ничего, по дождю пройдется, живо остынет. А все-таки, пожалуй, он этого не забудет и при случае мне от него здорово достанется. Как бы его умилостивить?» — раздумывал я. Думал, думал и ничего не придумал. «Видно, один выход — нагнать его и итти вместе».
Потягиваясь и еле сдерживая зевоту, я поднялся с дивана, наскоро оделся. При свете газовых фонарей на улице я увидал быстро шагавшую фигуру моего приятеля.
— Гаевский! — закричал я, стой, чорт! Иду.
— Давно бы так, — огрызнулся он. — А то — «поговорим о пятнах». Тоже придумал… — уже совсем успокоившись добавил Гаевский.
Видно изрядный дождик его в некоторой степени охладил, так как я, зная его характерец, ожидал обильного словоизвержения, а может быть и неуместных размахиваний руками. К счастью, все обошлось мирно.
В это время подул сильный ветер и дождь усилился. Мое промокаемое пальто оправдало свое назначение и стало промокать. Чтобы несколько предохранить себя от воды, заливавшейся за шиворот, и брызг в глаза — я поднял воротник и надвинул кепку поглубже.
— Ну, брат, ты иди впереди, а я за тобой, а то я теперь не особенно хорошо разбираюсь, где нахожусь, и не дай бог еще кого-нибудь с ног сшибу.
— Да уж ладно, довольно из себя казанскую сироту строить, — буркнул Гаевский.
Имея впереди хорошего, хотя и несколько свирепого проводника, я вполне на него положился и шел почти совершенно закрыв надвинутой кепкой глаза, так как дождь в это время еще более усилился. Но дождь этот был очень странный: несмотря на то, что он был сильный, брызги его были мелки, как пыль, и совершенно застилали глаза. Шли мы уже минут 15, хотя даже при медленном шаге до «Колизея» было максимум 10 минут ходьбы. Я приписывал эго тому, что при дожде мы подвигаемся несколько медленнее, однако, через минуту, я услышал сквозь водопад дождя голос Гаевского, в котором слышалось плохо скрываемое раздражение.
— Ты! не знаешь, какого чорта нужно здесь этому переулку?
Услышав эту фразу, так причудливо построенную, я, не приоткрывая глаз, спросил:
— Ты хочешь сказать, какого чорта нам нужно в этом переулке? Но разве ты забыл, что мы по твоему желанию идем в кинематограф?
— Ах, отстань, пожалуйста «по твоему желанию, по твоему желанию»… Я тебя спрашиваю: каким образом Глинищевский переулок очутился на Чистых прудах?
Услышав это невероятное сообщение, я решился открыть глаза. Действительно, это был Глинищевский переулок, я его сразу узнал, так как несколько лет тому назад жил там. Но это же нелепо: от меня Глинищевский переулок, по крайней мере, в получасе езды на прямом трамвае, а тут мы его достигли через 15 мин.
Настала моя очередь подшпилить Гаевского на законном основании.
— Вот! Нельзя и глаз закрыть. Впрочем, я должен был заранее знать, что ты меня заведешь к чорту на кулички. Доверился!! Как только мы в такую погоду домой пойдем? Ни одного извозчика, не говоря уже о том, что трамваи к тому времени…
— Не хнычь. Я тебя не тащил. Сам навязался.
Вот это мило! Я же оказывается и виноват.
Не найдя, что возразить на этот обидный упрек, я промолчал и мы продолжали путь в прямом направлении. Увидев вдали яркое освещение, мы направились туда; оказалось мы вышли каким-то образом на Триумфальную Садовую. На месте театра Вс. Мейерхольда стояло расцвеченное яркими полуваттными лампами здание кинематографа «Колизей». Что это был «Колизей» — в этом не могло быть никакого сомнения. Там и тут были расклеены яркие плакаты, изображавшие захватывающие сцены из серийной драмы американского киноромана «Похититель бриллиантов». На меня плакаты действу