— Генри — олицетворение скромности и будет держать язык за зубами, — сказал я, многозначительно взглянув на Генри.
— Дайте ему записку к вашим домашним и он принесет вам другой костюм. А пока побудьте здесь.
— Прекрасно, — воскликнул он с облегчением и потянулся за бумагой и пером…
Вот вам голая, неприкрашенная история приключений Фипкинса в далеком прошлом. Я не пытаюсь объяснить ее, я даже не прошу вас поверить ей. В его собственной попытке найти объяснение путем аналогии с пулей, очевидно, кроется какая-то ошибка, хоть мне и не добраться до нее. Откровенно говоря, у меня кружится голова при мысли о плоскостях с четвертым и пятым измерениями, лежащих рядом с нашим миром, не соприкасаясь с ним. Иногда все это кажется мне абсолютным вздором, но временами вещественные доказательства в виде дубины и грубо выделанной волчьей шкуры, наряду с моим собственным мимолетным видением иного мира, убеждают меня в том, что есть много такого на свете, чего мы не можем еще постигнуть.
Право-же, Фипкинс умнее. Когда все его невероятные усилия разрешить проблему оказались тщетными, он махнул на все рукою и упоминает об инциденте только как о сновидении.
Пусть будет так!
ЖИЗНЬ ИЛИ СМЕРТЬ
Восточная сказка В. Розеншильд-Паулина
Окончив свой обычный доклад, великий визирь Мустафа спросил хана: на какой день он повелит назначить казнь Ахмета.
Предлагая этот вопрос, Мустафа заранее радовался при мысли, что, наконец-то, скоро избавится от своего заклятого врага.
Ахмет был беден и незнатного происхождения, но, благодаря своей смелости и прямоте характера, постоянно разоблачал Мустафу в его мошеннических проделках, за что и был любим народом, и Мустафа опасался, что эти разоблачения могут дойти до хана, которого до сих пор ему удавалось обманывать. Оттого-то он так и возненавидел Ахмета и решился погубить его.
Наконец, при помощи подкупленных лжесвидетелей ему удалось очернить своего врага в глазах хана настолько, что казнь Ахмета казалась неизбежной. Но не даром Абдурахман-хан слыл не только за мудрого, но и за справедливого правителя, и поэтому ответ его был совсем не тот, которого ожидал Мустафа.
— Я долго думал о деле Ахмета, — сказал хан, — улики против него очень серьезны, но твердой уверенности в его вине у меня нет. Поэтому, обдумав это дело, я решил предоставить его на волю Аллаха. Слушай теперь, что я тебе прикажу. Видишь вот эту урну? Завтра, в моем присутствии, ты положишь в нее два свернутых билетика. На одном будет написано: «смерть», на другом — «жизнь».
Затем ты прикажешь привести сюда Ахмета, покроешь урну черным платком, и пусть он вытащит один из этих свернутых билетиков.
На следующий день ты сделаешь то же самое и на третий день то же.
Если он вытащит все три раза, или хотя бы только два раза бумажку с надписью «жизнь», — он будет свободен. Но, если, наоборот, все три, или даже два раза ему попадется «смерть», придется его казнить. Такова значит воля Аллаха!
— О, славный повелитель, — сказал Мустафа, — мудрость твоя светит ярче, чем солнце, а сердце твое чище горного потока, но превыше всего твое милосердие. По бесконечной доброте твоей ты рад был бы изливать свои милости не только, на правых, но и на виновных. Но дозволь мне. несчастному, пресмыкающемуся червяку, сказать, что Ахмет — опасный злодей, и не будет ли благоразумнее, вместо того, чтобы предоставлять дело случаю, прямо казнить его!
— Не рассуждай! — гневно закричал хан, — и делай, что тебе приказано!
Мустафа не смел больше возражать и, скрестив на груди руки, пятясь, вышел вон.
На следующий день, поутру, все было сделано, как приказал хан. В зале собрались все придворные, у дверей стояла стража, а перед креслом, где должен был восседать Абдурахман, была поставлена большая урна, прикрытая черным платком; в урну были положены две свернутых бумажки. На одной было написано «жизнь», а на другой — «смерть». Когда из внутренних покоев вышел хан и занял место на кресле, Мустафа приказал привести Ахмета. Ахмет, несмотря на пребывание в тюрьме, имел бодрый вид и вошел, в сопровождении четырех вооруженных аскеров, уверенным шагом, с высоко поднятой головой.
Мустафа объявил ему решение хана.
Ни один мускул не дрогнул на мужественном лице Ахмета. Он опустил руку под черное покрывало, вынул бумажку и громко прочел: «смерть», потом передал ее Мустафе, который, в свою очередь, отдал бумажку хану. Церемония была окончена, и Ахмета снова увели в темницу.
На следующий день, утром, все повторилось, как и накануне; также стояла урна под черным покрывалом, и также толпились у стен придворные, но чувствовалось более напряженное настроение. В сущности, этот день мог быть решающим: ведь, если бы Ахмет вынул опять «смерть», то это означало бы, что казнь неминуема. Значение этого дня понимал, конечно, и сам Ахмет, но, подобно вчерашнему, он так же смело подошел к урне и так же решительно вынул бумажку. В зале царила мертвая тишина; все затаили дыхание и ждали, что скажет сегодня судьба. Ахмет, вынув билетик, на мгновенье приостановился, но потом развернул его и, прежде чем он успел прочитать содержание, все знали уже, что вышло не «смерть», так невольно просияло его лицо и засверкали его черные глаза. Да, это была «жизнь»!
Но жизнь только сегодня, только до завтрашнего утра, когда в последний раз судьба скажет свое окончательное слово. Насколько были довольны друзья Ахмета, настолько же вытянулись лица у первого министра и его сторонников.
Через час после этого Мустафа сидел уже вместе со своим другом, главным муллой, и, затягиваясь душистым дымом кальяна, говорил об интересовавшем их деле.
— Да, — сказал Мустафа, — этому собаке Ахметке помогает сам шайтан! Сегодня он вытянул «жизнь», но если и завтра ему также повезет, то, ведь, хан его помилует, и мы так и не избавимся от этой собаки!
Мулла только промычал что-то в ответ и сложил руки на своем толстом животе.
— И хуже всего то, — продолжал Мустафа, — что если он не будет казнен, то уже, конечно, не забудет того удовольствия, которое мы ему устроили. Пожалуй, нам и не сдобровать тогда! Нет, так этого оставить нельзя, надо что-нибудь придумать, чтобы отправить его к шайтану!
— Надо, — односложно промычал мулла.
— Конечно, надо, — сказал Мустафа, — но вопрос в том, что сделать? Ведь, хан, ты знаешь, слова своего не изменит и, если проклятый Ахметка вытащит «жизнь», он его помилует.
— Нужно на обеих бумажках написать «смерть» и обе опустить в урну; билетика «жизнь» совсем не надо, — невозмутимо произнес мулла.
— Я и сам об этом думал, и это совсем нетрудно сделать, — сказал Мустафа. — Записки ведь кладу я, и хан ни разу не смотрел, что там написано; ему и в голову не придет проверять билетики! Так, значит, и устроим. Ну, брат, Ахметка, теперь тебе и шайтан не поможет! Можешь распроститься со своей прекрасной головой! Ха, ха. ха! — и все его жирное тело так и заколыхалось от смеха.
В это время вошел слуга и поставил перед собеседниками золоченое блюдо с душистой дыней. Перед тем как войти, услышав, что речь об Ахмете, он притаился за широким ковром, заменявшим дверь, и подслушал весь разговор двух приятелей.
Тотчас же побежал он к своему другу Гассану, брату невесты Ахмета — Фатьмы, и рассказал ему о готовящемся предательстве.
Гассан давно уже делал попытки спасти Ахмета, но они ни к чему не привели, и ему удалось лишь узнать, в какой темнице заключен Ахмет. Это было четвертое окно тюрьмы, считая от угла стены. Поразмыслив немного, он решил, что самое лучшее как-нибудь предупредить Ахмета о готовящемся обмане, а Ахмет, зная эту тайну, уже наверно что-нибудь придумает для своего спасения; если же самому действовать, то, пожалуй, вместо пользы, выйдет один вред, да и самому можно попасться. Но как известить Ахмета? Окно темницы, где он сидит, высоко, небольшого размера, с решеткой; однако, можно попытаться написать сообщение на бумажке, обернуть ею камень и бросить его в окно.
И не откладывая исполнения своего решения, Гассан тотчас же написал на клочке бумажки про готовящееся предательство, обернул этой бумажкой небольшой камень и побежал к тюрьме. Перед тюремной стеной, сверкавшей ослепительно белым светом от лучей полуденного солнца, ходил часовой, задерживаясь в том месте, где здание загибалось и где росло несколько чахлых деревьев, дававших небольшую тень. Гассан выждал, когда часовой подошел к этим деревьям, подбежал к стене, прищурил глаз, изловчился и швырнул камень прямо в четвертое с края окно, затем повернулся и с равнодушным видом, не торопясь, пошел по улице.
— Нельзя здесь ходить! Убирайся прочь! — закричал увидевший его часовой. Гассан объяснил, что не знал об этом и быстро удалился.
Ахмет лежал на соломе в своей камере и машинально глядел на полосу яркого света, проникавшую через маленькое окно, в которой дрожали золотистые пылинки.
Он думал о том, что хорошо бы вытащить завтра «жизнь», выйти из этой душной темницы, жениться на Фатьме и открыть торговлю, для чего у него уже было скоплено немного денег. Он представлял уже себя сидящим в лавке и предлагающим товары покупателям, как вдруг прямо на грудь к нему упал точно с неба свалившийся камешек. Ахмет приподнялся со своего ложа и стал рассматривать камешек и заметил, что он был обернут в бумагу.
Через минуту он уже знал содержание написанного и от радости стал приплясывать на грязном каменном полу тюрьмы.
Дело повертывалось хорошо — завтра он заявит хану об обмане, билетики проверят, мошенничество будет обнаружено, и… тут он задумался. А дальше что? Да ровно ничего! В лучшем случае пострадает Мустафа, да вернее всего он сумеет вывернуться, но, как бы ни было, ему-то, Ахмету, от всего этого ничуть не будет легче. Хан велит положить два новых, на этот раз правильно написанных, билетика, и заставит его снова испытывать судьбу; короче говоря, положение ничуть не изменится, и все попрежнему решит судьба!