Работая над изменением тканей животного организма, я добился изумительных результатов. Под действием открытого мною растворителя, уничтожается сила взаимного сцепления атомов вещества, составляющего ткани. Распадаясь, они превращаются в первичную материю. Я могу превратить в Ничто любое существо, начиная с кролика и кончая слоном.
Нечто подобное можно наблюдать в природе — при разложении мертвых организмов, но там это изменение происходит медленно и не совершенно. Мои растворитель — я назвал его Баррингтонитом — действует моментально.
Вы спросите: какое-же значение имеет мое открытие? Но ведь прежде всего, всякое новое открытие является не лишним звеном в бесконечной цепи других, и уже тесно связано с другими открытиями. Наука поднимается со ступеньки на ступеньку. Я добился отрицательных результатов, но, работая со своим растворителем в обратном направлении, я нахожусь на грани другого, более великого открытия.
Создание из первичной материи живой клеточки, являющейся тем зародышем, из которого развились все живые организмы нашей планеты, — вот цель моих опытов. Задача, которая занимала величайшие умы со времен глубокой древности, будет разрешена. Поймите, что это значит. Какие перспективы даст это открытие. Люди будущего будут воистину творцами.
Но я уклонился в сторону. Последним объектом моих опытов с «Баррингтонитом» были бульдог «Форд» и шимпанзе «Мака». Моя мечта произвести эксперимент над самим человеком. Тогда цикл моих опытов будет закончен вполне.
Но кто, кто согласится на такой шаг? И в то же время хроника происшествий пестрит описанием убийств, подчас таких грубых, мучительных. Вот и вы несколько часов назад были на пути к этому. Вы, вероятно, догадываетесь, что я хочу сказать. Если так — не обидьтесь на меня.
Мой «Баррингтонит» действует безболезненно и моментально. Для человека, решившегося порвать расчеты с жизнью, лучше избрать его, чем револьвер или яд. Вы окажете: вместе с тем и услугу науке.
Профессор замолчал, пытливо глядя на гостя.
То, что услышал Келли, казалось ему чудовищным. Еще так недавно он готов был расстаться с жизнью, но ведь то было под влиянием минуты…. Теперь, с сытым желудком и отдохнув, он смотрел на вещи другими глазами. Мир был не настолько уже плох, чтобы стоило покинуть его. Этот самодовольный фанатик, спокойно» куривший сигару и предлагавший ему бесплатный билет в небытие, казался отвратительным, выжившим из ума стариком. Но когда первый порыв возмущения угас, Келли должен был признать, что профессор в праве был сделать это предложение.
Разве не он выбил из его руки стклянку с ядом? Теперь, конечно, выяснилось, что старик действовал в своих интересах.
Что же собственно изменилось в положении вещей с тех пор? Ведь он, Келли, попрежнему был бродяга, без видов на будущее. Нет, лучше покончить с этим сразу, одним ударом.
Келли протянул руку профессору:
— Я согласен, давайте ваш «Баррингтонит».
— Я преклоняюсь перед вами, — серьезно сказал старик.
Он удалился за своим препаратом. Келли остался один, привалившись в уголке кресла, крепко стиснув зубами кончик потухшей сигары.
Большие стенные часы мерно отбивали такт в тишине ночи.
Это «Баррингтонит» № 716», наиболее сильный состав, экстракт разрушения. — Нотка скрываемой гордости слышалась в голосе профессора.
При мягком свете кабинетной лампы, в маленькой мензурке слабым опаловым цветом отливала полупрозрачная жидкость, густая, как ликер.
Келли с жгучим любопытством смотрел на маленький сосуд: сама смерть притаилась там.
С приемами старого лаборанта Баррингтон перелил жидкость в бокал и дополнил его вином. Чистым вином налил другой бокал — для себя.
Как загипнотизированный машинально следил Келли за его действиями.
Роковой момент наступил.
— Вы готовы? — выжидательно взглянув на Реджинальда, с волнением в голосе спросил профессор.
Но Келли не был готов.
Постыдная слабость снова овладела им. Что бы он ни дал теперь за право отказаться от опрометчиво брошенного слова.
— Глупец, глупец! звучало в его ушах, и сердце билось, как подстреленная птица.
Старик заметил его волнение, хотя и сам был, видно, в подобном же состоянии.
— Ну, если так, то лучше бросим эту затею. Наши нервы не выдержат.
Но Келли, уязвленный скрытым намеком в голосе профессора, дрожащей рукой схватил бокал. Как ребенок, принимающий горькое лекарство, зажмурив глаза, он проглотил напиток. Жгучий комок прокатился в его горле, обжег внутренности.
Келли обессиленный, закрыв лицо руками, ожидал наступления действия ужасного состава.
Но ничего не последовало.
Радостно вспыхнул огонек надежды. Келли решился взглянуть на профессора и внезапно понял все. Старик корчился в кресле, схватившись за грудь руками, как рыба, выброшенная из воды, он хватал ртом воздух. Баррингтон по ошибке выпил сам свой препарат.
Перед глазами ошеломленного Келли страшно изменилось лицо профессора, и вся фигура таяла, уменьшалась, подобно проткнутому воздушному баллону. Сильный запах озона, как после грозы, наполнял комнату.
Келли в ужасе закрыл глаза.
Когда он снова решился бросить взгляд на кресло, в котором находился профессор, то увидел только кучу платья — все, что осталось от великого Баррингтона. Исследователь пал жертвою своего открытия. Происшедшее было невероятно, кошмарно!..
Новая мысль заставила Келли похолодеть.
Его сочтут за убийцу профессора.
Весь ужас его положения предстал перед ним, подбор неопровержимых улик выявился с поразительной ясностью. Тому, что, произошло здесь на самом дела — трудно было поверить. Свидетелей — не было. Его словам никто не поверит. Даже возможность бежать отсюда была отнята: наружные: двери были заперты и дом окружен оградой. В отчаянии юн готов был последовать примеру профессора и выпить остатки проклятого состава, но» погасла и эта надежда: — мензурка была пуста.
Охватив голову руками, совершенно разбитый, Келли упал в кресло…
Звон колокольчика послышался где-то вдали, рос, приближался…Росло неприятное ощущение.
Келли с усилием открыл глаза… Едва подавил готовый сорваться крик. Профессор Баррингтон стоял перед ним и говорил с улыбкой:
— Виноват, я увлекся и упустил из виду, что для усталого человека научная лекция — снотворное средство. Завтра я дам вам рекомендательное письмо к моему другу доктору Уилькинсу. Ему нужен секретарь. Надеюсь, что это вас устроит. А сейчас Оливер проводит вас в спальню. Покойной ночи.
И В МАСЛЕНИЧНОМ УГАРЕ
Новейшее, только что вышедшее
произведение Гергарта Гауптмана.
Иллюстрации А. Рубина.
Парусный мастер Кильблок был уже год женат. У него был хорошенький домик на берегу озера, двор, сад и небольшой кусок земли. В коровнике стояла корова, на дворе копошились клохчущие куры и крякающие гуси. В хлеву стояли три свиньи, которых предполагали заколоть в этом году.
Кильблок был старше своей жены, ню это не мешало ему быть таким, же жизнерадостным, как и она. И до, и после свадьбы они оба одинаково любили вeчерники с танцами. У Кильблока была поговорка: «Тот глупец, кто в брак вступает, как в монастырь».
— У нас, Марихен, — прибавлял он обыкновенно, обнимая сильными руками кругленькую женщину, — веселая жизнь только теперь начинается.
И действительно, жизнь супругов, за исключением шести коротких недель, была сплошным праздником. Эти же шесть недель не могли вызвать больших перемен. Маленький крикун, которого они принесли, оставлялся на попечении бабушки и… гайда! — к соседям; стоило только ветру донести звуки вальса и постучаться в окна домика.
Но Кильблоки участвовали не только на всех вечеринках своей деревни. Они не забывали и окрестных деревень. Часто случалось, что бабушка не могла встать с кровати и тогда «маленькое чучело» брали с собой. Ему кое-как устраивали в танцовальном зале постельку, чаще всего на двух стульях, и завешивали от света фартуками и платками, и бедный мальчик спал в такой своеобразной постельке под оглушительный шум медных инструментов и кларнетов, под топот и визг танцующих, в воздухе, пропитанном запахом водки, пива, пыли и сигарного дыма.
Если окружающие выражали удивление, парусный мастер имел всегда готовый ответ:
— Это — сын папы и мамы Кильблок, поняли?
Если Густавхен начинал плакать, мать его, окончив танец, подхватывала его и исчезала с ним в холодных сенях. Тут, сидя на лестнице или в углу, она давала малютке, жадно высасывавшему ее, разгоряченную танцами и вином грудь. Наевшись досыта, мальчуган становился необыкновенно весел. Это доставляло его родителям большое удовольствие, тем более, что эта странная веселость скоро сменялась тяжелым, напоминающим смерть сном, и ребенок не просыпался до самого утра.
Прошли лето и осень. Парусный мастер, выйдя в яснее утро на крыльцо, увидал, что вся местность окутана снежным покровом. Белые хлопья лежали на сучьях хвойного леса, окружавшего широким кольцом озеро и дедину, в которой расположилась деревня.
Парусный мастер радостно улыбнулся. Зима была его излюбленным временем года. Он не без удовольствия посмотрел на тяжелые лодки, которые уже с трудом продвигались по озеру, покрытому тонкой ледяной корой.
— Скоро, — думал он, — лодки крепко засядут, и тогда начнется для меня хорошее время.
Было бы несправедливо назвать Кильблока лентяем. Ни один человек не работал усерднее его, когда была работа. Но когда озеро, а с ним и его работа замерзали на месяцы, Кильблок не грустил, а считал, что этот досуг нужно приветствовать, как возможность весело использовать скопленный заработок.
Покуривая короткую трубку, Кильблок спустился к озеру и попробовал ногой лед. Претив ожидания, лед сломался при первом же нажиме, и парусный мастер чуть не потерял равновесия.