— Не даром ведь голубяк то сюда попадат! Ничего не заметишь, как есть ничего, — шепчет самоед.
Собаки отряхиваются от занесшего их снега и дружно тянут нарты в наступившей темноте. Ветер дует сильными порывами. До дому еще добрых двадцать верст. Становится совершенно темно, собак впереди не видно из за массы кружащихся снежинок. Ветер гудит и свистит, бросая кучи мерзлого снега. Лицо обдирает и жжет ледяным дыханием шторма. Трудно дышать… Буря разыгрывается в течение каких-нибудь двадцати минут. Впрочем, столь внезапные изменения погоды далеко не редкость в этих местах и Василий знает это.
Нарты стали. Собак ветром сбивает с ног и они не в силах тащить воз. Пырерко слез с нарт. Кое-как раскромсал ножом мерзлого песца и роздал собакам — бедняги не ели весь день. Одну лопатку песца самоед спрятал себе за пузуху, чтобы она там оттаяла — нужно ведь и самому подкрепиться. В снегу вырезал ножом яму и зарыл туда всех песцов, затем сам лег на них, навалив на себя сверху нарты. Собаки улеглись вокруг, согревая его немного своими телами. Лопатка песца оттаяла, но есть ее очень неприятно, уж очень сильно отдает псиной мясо песца! Однако делать нечего, и Василий съел все, даже кости и те сгрыз крепкими зубами. Спрятав голову в капюшон, он заснул.
Ночью проснулся, ноги окоченели и были словно чужие. Выбравшись из под нарт и сугроба снега, Пырерко долго бегал и топтался, разминая ноги, среди темноты ночи и рева бушующей стихии. Миллиарды мчащихся снежинок, вой и рев ветра и пронизывающий холод заставили его снова забраться в снег, под нарты, к собакам. Но самоед был совершенно спокоен и уверен, что выйдет живым и невредимым из подобной переделки.
Двое суток свирепствовал шторм. Четыре песца были съедены Василием в компании с собаками. На третьи сутки шторм стих, и Пырерко днем лихо подъезжал к дому, где его встретил сильно тревожившийся Летков.
— Зря беспокоился, Николай Семенович. Мужик то у меня ведь привычный ко снегу да холоду. Поди разов десять ночевал в снегу, да ничего не было, — уверяла Анна.
Пятого мая промысел на песца закончили. Шерсть у зверька уже стала слегка линять, выползать, появились в шерсти сероватые пятна. Песец готовился к весне. Пасники и капканы были захлопнуты, но привады оставлены — пусть песец кормится и плодится. 531 шкурка песца украшала чердак и сарай. Солнце почти не заходило совсем — наступил полярный день. С подветренной стороны снег сильно подтаивал, хотя трех-саженные сугробы, закрывавшие сверхом даже крышу дома и сарая, давили всякую мысль о тепле и лете. На горах, местами, чернели лысины земли, вытаившей на солнце. Прилетели первые чайки и полярные воробьи — пуночки. Летков подолгу любовался их суетливой возней и чириканьем.
Все внимание промышленников теперь сосредоточилось на морском промысле на тюленя. За зиму было добыто и мирно покоилось в снеговой могиле до девяти сот голов нерпы, но промысел решили продолжать, ежедневно выезжая на припай. Снег со льда сильно таял и собакам было тяжело тянуть груженые нарты. Ласково светит солнышко и хорошо греет уставших охотников. Вода спокойна и прозрачна. Видно, как в глубине проходят стаи рыбы и гонится за ними нерпа. Тюлень теперь потерял много сала, плохо держится на воде да и охота на рыбу лишает его возможности часто показываться охотнику.
Прислонившись удобно к ропаку и положив винтовку на лед, сладко дремлет Летков.
…Зеленые деревья шумят вершинами, ветви ласково кивают, яркие травы и цветы что-то нашептывают на ухо. Речка на солнце блестит расплавленным серебром и режет глаза. Милое лицо склонилось к Леткову и тихонько тормошит нежная рука… Вставай, да вставай же ты, соня этакий! Вставай! — и тянет, и тормошит… Сильный толчек.
Грезы волшебного сна нарушены грубой и страшной действительностью. Пока Летков дремал, белый медведь невдалеке вынырнул из воды. Сильные лапы мощно загребают зеленую, прозрачную воду. Зверь трясет головой и жмурится от солнца… Вдруг его черный нос улавливает запах человека. Медведь моментально нырнул. К спящему охотнику по воде медленно двигается льдинка, кажется, самая безобидная льдинка, но за нею чуть видна голова зверя, подталкивающего льдинку мордой, медведь за ней прячется и подкрадывается к человеку. Маленькие черные глаза зверя налились кровью и злобно поблескивают.
Чуткие ноздри черного носа лихорадочно ходят, смакуя запах и вкус горячей крови и мяса, слюна с пеной падает с морды. Челюсти, с ужасными клыками, сводит свирепая судорога и зверь еле сдерживается, чтобы не испустить торжествующий, дикий рёв.
Еще одно осторожное движение и медведь с ревом схватил зубами Леткова за ногу и потащил в воду. Напрасно Летков пытается схватить винтовку, она уже осталась позади. Напрасно цепляется руками за неровности и выпуклости льда, обламывая ногти и до костей прорезая пальцы о лед…
Конец… Все пропало… Мелькает мысль у Леткова.
Ббахх! Ухает раскатисто винтовка Пырерко и он сам вылетает из-за ближайшего ропака, на бегу перезаряжая ружье. Летков чувствует, что его уже больше не тянет в воду, хотя обе ноги лежат в воде. Пытается приподняться и без чувств падает от боли в левой ноге. Гаснущим сознанием схватывает еще звук выстрела.
Очнулся уже дома, на койке.
— Ну, не помер, Анна! — кричит радостно сидящий у кровати Василий, — смотри поди!
— Ну, как, Николай Семенович? Уж и напугались же мы с мужиком то, бяда! Бледный да молчишь, как есть мертвый, думали. Лешак ошкуй ногу то до кости прокусил, мяса то с икры, поди, фунт оторвал — проклятый! — причитает Анна.
— Молчи жона, две-ли, три-ли недели ляжать будет Семеныч, а потом опять на промысла подёт — уверяет Василий, — А ведь, Семеныч, ошкуя то я все таки добыл, шкуру снял, да шкуру то сам сделаю, ты покрываться будешь, память тебе будет.
— Спасибо, Василий! Спас, теперь с тобой я квит — с улыбкой говорит Летков.
Половину мая пролежал Летков. Нога медленно подживала. Слегка опираясь на костыль, выходил он на крыльцо и смотрел как Василий, смастерив из полотна и обруча белый щит, ловко подкрадывался к тюленям, сотнями лежащим и греющимся на солнце, на льду залива.
На воде зверя теперь уже больше не промышляли, так как зверь, не имея сала, после выстрела сразу же тонул. Впрочем, весь вообще промысел на тюленя скоро пришлось прекратить, потому что шерсть со шкуры тюленя лезла клоками и летняя шкура не ценилась. Гуси и утки громадными табунами летели вдоль прибрежной полосы и Летков часто стрелял из винтовки в лет гусей и лебедей, к вящему восторгу Сёмки, который их бегал поднимать.
В середине июня солнце ярко светило. Дули теплые южные ветры и массы снегов быстро таяли. Гуси и утки начали вить гнезда, прямо на земле, по берегам ручьев и речек. Промышленники собирали большое количество яиц.
В начале июля утки и гуси начинают линять. Вместе с молодыми выводками они собираются в тысячные стада на озерах тундры. Здесь их находят и окружают самоеды. Начинается избиение. Бьют гусей палками, травят собаками и рвут… сами зубами. Самоедки, те в особенности азартно работают зубами. Поймав гуся, наскоро прокусывают ему голову, хватают другого и т. д. Гусей солят в бочки и вывозят из тундры к своим жилищам. С гусиных гнезд собирают пух и перо. Ранней весной гусей ловят даже капканами. Гуси откладывают в гнездо до 6–7 яиц.
Любопытно, что если из гнезда взять яйца, но оставить птице три штуки, то птица продолжает сидеть на гнезде и снесет еще яйца. Если же оставить только одно или два яйца, птица улетает и бросает гнездо. Очевидно, здесь наблюдается интересная способность птицы к счету до трех.
Сама гусиха все время сидит на яйцах. К ней можно подойти на 20 шагов. Если раньше не заприметить, где находится гнездо, то его можно легко пройти не заметив, до того ловко и умно бывает выбрано место и обстановка, под цвет самого гнезда и перьев птицы. Самец-гусь все время приносит своей подруге пищу. Он вообще совсем не бросает гнезда и ради его спасения готов пожертвовать своей жизнью. Увидав охотника, самец-гусь, с громким криком, бежит к нему навстречу, волоча одно крыло и прихрамывая. Не добежав до охотника шагов 40–50, он поворачивается в сторону от гнезда. Временами останавливается, падает, одним словом отводит от гнезда.
В конце сентября начинается отлет птицы на юг. На западной стороне Новой Земли есть так называемые «базары» гагарок. На скалистых и обрывистых островах сотни тысяч и миллионы гагарок устраивают гнезда. Здесь их более или менее правильно эксплоатируют. Когда гагарка снесет яйца, то промышленники начинают сбор, оставляя в гнезде не менее трех штук. Собирают за лето на каждого человека от 8 до 10 тысяч яиц, а всего сотни тысяч и миллионы штук! Молодых, а часть и старых гагарок, убивают и солят в прок.
В период сбора яиц на «базаре» буквально ступить некуда. Всюду гнезда, всюду лежат в них яйца и сидят гагарки. Птиц можно брать руками. От звука выстрела поднимается такая масса птиц, что среди ясного дня чувствуешь, как будто туча накатила на солнце. От крика птиц не слышно разговора. Впрочем птицы быстро успокаиваются и опускаются снова на гнезда. Собирается масса гагачьего пуха и пера.
Лед на море и в заливе посинел и вздулся. Все незначительные ручейки превратились в шумные, непроходимые речки, несущие в море массу вод от тающих снегов. Доселе унылая и безжизненная тундра покрылась зеленой травкой; запестрели колонии незабудок, альпийских маков и других простеньких и невзыскательных цветов Севера.
После длинной суровой зимы, когда так много и тяжело приходилось работать, собаки отдыхают, целыми часами валяясь на солнце.
Настоящих, породистых ездовых собак на Севере мало. Разве на станции привозят таких специальных собак. У самоедов Новой Земли в дело употребляются небольшие собаки, помесь Обдорских лаек и дворовых псов из Архангельска. Такому псу, очевидно, никогда не снилось находиться на Новой Земле и заменять лошадь. Вновь привезенная собака не знает, что такое хорей, вожжа, что значит ходить в упряжке.