Медленно двигаются по равнине черные точки, шаг за шагом, аршин за аршином, очищая от сусликов степь. Точки то исчезают, то снова появляются на гребне невысоких курганов, тянущихся к северу.
Работы прекращаются, когда солнце стоит над головой. Зноем дышит раскаленный воздух и самая земля струит огненный жар.
Обливаясь потом, едва волоча усталые ноги, возвращаются в стан рабочие. Теплая соленая вода из «копани» не освежает потрескавшихся губ и лишь вызывает еще большую жажду. В эти часы замирает все живое население степи. Уныло никнет к земле редкий ковыль и серебристая полынь. Юркие зеленые ящерицы прячутся в глубокие трещины, избороздившие высохшую землю. Даже змеи, свернувшись серебристыми спиралями, отдыхают в густых зарослях полыни. Стан погружается в дрему.
Рабочие забрались под натянутые на колья четыреугольные брезенты и забылись тяжелым сном. Верблюды легли на землю, подобрав под себя ноги, и дремлют, изредка шевеля безобразными губами.
Только один китаец Лю-Син не спит. Он сидит под соломенным навесом и, перебирая корешки каких то трав, тихонько тянет песню о белом цветке, красавице Чао-Сан.
Работа возобновлялась, когда солнце клонилось к западу и степь пробуждалась от полуденного сна. Опять двигались по степи черные точки, останавливались и снова шли, пока солнце не скрывалось за дальним курганом.
Вечером окрестности кургана оглашались веселыми песнями рабочих. Желтоватые пятна костров бросали в темноту снопы золотистых искр. С темного южного неба смотрели переливаясь бриллиантовые звезды. В траве глухо кричала одинокая степная птица. В полночь засыпал стан.
Только один караульный лежал у тлеющего костра и посасывал трубку, охраняя покой спящих…
Техник Ковалев проснулся, глухо закашлялся и схватился руками за грудь. Знакомый, удушающий запах хлора проник в легкие.
Страшная догадка промелькнула в ого мозгу и невольный холод пробежал по спине — протекли баллоны с хлором! Весь стан пришел в движение. В темноте, надрываясь, кашляли и стонали проснувшиеся люди. Отчаянно ревели верблюды. Опасность придала технику силы и быстроты движений. Стараясь не дышать, он бросился к боченку. Намочить в воде носовой платок — заняло всего секунду. Закрыв лицо мокрым платком, он бегом направился к обозу, где стояли приготовленные баллоны с газом. По дороге он сильно ударил кого-то головой и, не останавливаясь, побежал дальше.
Люди спросонья метались в темноте, обивая друг друга с ног и не зная, куда бежать от острого запаха газа, разрывающего их грудь глухим кашлем.
Страх овладел тридцатью людьми — страх смерти.
Добежав до обоза, техник услышал резкий свист и шипение выходящего таза. Но что это значит? Шипение — слышалось вовсе не с той стороны, где стояли приготовленные на завтра баллоны. Техник зажег спичку и пересчитал баллоны. Не хватало трех штук. Спичка погасла, обжегши ему пальцы. Где же стоят эти проклятые баллоны? Неужели рабочие забыли их где-нибудь в стороне?
Свист и шипение газа ясно слышались с подветренной стороны. Техник побежал вперед. Пробежав шагов пятьдесят, он остановился. Острый, саднящий запах хлора проникал сквозь редкую ткань платка и обжигал горло. Повидимому, он попал в самую середину газовой волны. Как глупо было не захватить с собою из города противогазовую маску!
Пробежав еще несколько шагов, он прислушался; шипение газа теперь слышалось совсем близко. Наконец, он заметил слабые в темноте контуры стоящего баллона. Но что это? Газ свободно выходит прямо из газоотводной трубки. Чья-то рука нарочно открыла кран баллона…
Несколько поворотов маховичка — и шипение газа прекратилось. Теперь оно слышалось дальше… Вон как! Оказывается, открыт не один баллон. Разыскать остальные баллоны было не трудно, они стояли друг от друга на расстоянии нескольких саженей.
Техник закрыл кран последнего баллона и в изнеможении опустился на землю. Глухой кашель потряс все его тело. Через несколько минут он поднялся и медленно побрел к стану. Светало. Легкий предутренний ветерок разогнал последние остатки газовой волны. Люди все еще кашляли, хватаясь руками за грудь.
— Братцы, — сказал техник, — кто-то из нас открыл баллоны, кому-то хотелось нас удушить.
— А где караульный? — спросил кто-то.
Караульный, калмык Галяш, исчез вместе со своим верблюдом.
К вечеру издохли два верблюда, в том числе и верблюд доктора Курца.
— Они вдохнули слишком много хлора, животные в ртом отношении менее выносливы, чем люди, — сказал техник. — Но мы все отделались легко, негодяй не рассчитал; он установил баллоны с подветренной стороны, но газовая волна получилась слабой концентрации, иначе некоторые из нас, пожалуй, не увидели бы сегодняшнего дня.
— Что за цель была у калмыка, не для того же соорудил он целую газовую батарею, чтобы доставить нам неприятность? — спросил доктор.
— Откровенно говоря, Галяш не внушал мне симпатии, в каждом хатоне он напивался арьки[3]) и буянил, угрожая ножом каждому, кто пытался его остановить; возможно, его прельщали червонцы, которые я недавно роздал рабочим.
Работы отряда близились к концу. Скоро все пространство степи вокруг кургана было очищено от сусликов. Китаец Лю-Син тщетно старался разыскать хотя бы одного зверька, из которого можно было бы приготовить вкусное рагу. Лю-Син принужден был довольствоваться пресными лепешками, которые он пек на тонком железном листе.
Отряд готовился покинуть стоянку и двинуться дальше.
— Я уеду отсюда через десять дней, когда закончу свои наблюдения над сусликами, которые живут у меня в садках. — сказал на прощанье доктор Курц технику, пожимая ему руку, — но раньше мне придется достать верблюда.
— Верблюда я пришлю вам из ближайшего хатона, — пообещал техник.
Доктор Курц долго смотрел вслед удалявшемуся обозу, пока он, наконец не обратился в едва видимую черную точку. Потом, взявшись рукою за голову, сказал китайцу:
— Лю, убери в лаборатории и дай сусликам корму, сегодня я заниматься не буду, мне как будто нездоровится.
Весь остаток дня доктор лежал в своей палатке. Вечером китаец сидел на своем обычном месте. Тишина застыла над степью, небо покрылось черными тучами. Не слышно было больше веселых песен рабочих, которым любил иногда невпопад подтягивать Лю-Син. Тишина навеяла на китайца тоску. Он вздохнул и принялся укладываться спать.
У доктора Курца не оставалось больше сомнений. Страшная головная боль и вздувшиеся под мышками и на шее железы ясно указывали на характер болезни. Доктор заразился чумой.
Каждый день багровый шар солнца вставал над степью и зноем пламенных лучей накалял землю. Полуденные часы были особенно ужасны для больного. Третий день, не вставая, лежал он в своей палатке. Его мучила отчаянная жажда. Теплая соленая вода из копани ни на минуту не освежала пересохшего рта.
Лю-Син день и ночь не отходил от палатки. Он сидел на земле, обняв руками колени, бесстрастно всматриваясь в пустынную, знойную степь.
— Лю, не сиди около палатки, ты можешь заразиться! Самое лучшее, если ты уйдешь в хатон, — сказал доктор, — сейчас ты мне ничем не поможешь.
Лю-Син печально покачал головой и ничего не ответил. Нет, Лю-Син ни за что не оставит доктора!
Когда доктор закрывал глаза, забываясь коротким сном, Лю-Син пробирался в палатку и с ужасом смотрел на багровое лицо и потрескавшиеся губы больного.
Сознание не покидало доктора. Он чувствовал, как страшная болезнь быстро разрушала его тело. На третий день он уже отлично знал исход…
Никакая сила в мире не может его спасти. Не позже как через два дня он умрет в страшных мучениях. Доктор не раз видел людей, умиравших от чумы. Это был ужас…
— Лю-Син! — позвал доктор.
Китаец вошел в палатку и приблизился к больному.
— Не подходи близко, отойди и слушай, что я буду тебе говорить. Прежде всего возьми длинные щипцы, какими я беру сусликов, и подай ту банку.
Китаец сделал отрицательное движение головой. Для чего доктору нужен этот страшный яд?
— Ты слышишь, дай мне банку!
Китаец повиновался. Доктор положил около себя банку с цианистым калием и тогда заговорил снова:
— Клянись мне своими предками исполнить то, что я тебе скажу.
— Клянусь! — ответил китаец, дрожа всем телом.
— Я умру через несколько минут… ты соберешь побольше сухого бурьяна и соломы и обложишь ими внутри и снаружи обе палатки. Потом ты обольешь их керосином, который остался в железном бидоне, и зажжешь… Клянись, что ты ничего не унесешь с собою… здесь заражена каждая вещь. Если ты не исполнишь этого, ты умрешь от той же страшной болезни, от какой сейчас умираю я.
— Клянусь, — прошептал китаец.
— Теперь иди! — сказал доктор, открывая банку с цианистым калием.
Когда через полчаса Лю-Син, собрав целую копну сухого бурьяна, заглянул в палатку, доктор Курц был уже мертв. Одна рука его свесилась с полотняной кровати, а на лице выступили большие синие пятна.
Китаец, стуча от страха зубами, принялся обкладывать палатку снаружи соломой и бурьяном, потом вошел в палатку и, стараясь не смотреть в лицо мертвого, наполнил ее до самого верха такими же охапками.
Кто знает, быть может доктор Курц хотел сжечь в палатке не «черную смерть», а злого духа, бывшего причиною его смерти?
Трясущимися руками Лю-Син зажег спичку. Белые клубы дыма взметнулись над курганом и медленно поплыли над степью. Огромное пламя в несколько минут охватило палатку, послав к вечернему небу крутящийся столб золотистых искр. Китаец потянул носом воздух: пахло керосином и еще чем-то. Лю-Син принюхался: да, Это был знакомый запах, запах горелого мяса. Лю-Син в ужасе упал на землю, шепча заклинания.