Последнее, что успел еще заметить Эйке, было, как шар достиг железной решетки. Послышался сильный треск, словно короткая молния сверкнула между железными прутьями и огненным облаком, и в следующее мгновение шар оказался уже по ту сторону решетки, в которой зияло большое отверстие, образованное разодранными, расплавленными обрывками металла. Вдоль улицы неслись дикие крики, топот ног, какой-то звон и треск.
Глава IV
ПОСЛЕДУЮЩИЕ два дня были удивительными днями. Кое-кому из свидетелей происшедших событий было совершенно ясно, что случилось нечто из ряда вон выходящее, что с этого дня в сущности начиналась агония земли, обреченной на неизбежную гибель. И однако не решались говорить об этом вслух. Слишком уж диким и нелепым казалось такое предположение. Правда, в газете Эйке на утро четверга — на другой день после происшествия, появилась статья, в которой довольно осторожно разъяснялось значение событий. Но номер был немедленно арестован по распоряжению властей, не усмотревших во всей истории ничего, кроме очередной газетной утки, способной создать панику и вызвать нежелательные волнения. Те, до кого успели все же дойти экземпляры, ускользнувшие от полицейского ока, пожимали плечами и удивлялись, как можно порядочной газете так ронять свое достоинство в погоне за дешевыми сенсациями.
Оставались, правда, еще очевидцы события, и те жертвы и разрушения, которые причинил вырвавшийся на свободу огненный шар, пролетая по улицам Берлина. Но число убитых было не так уж велико, десятка полтора — два человек, возникшие в нескольких местах пожары были быстро ликвидированы, а затем шар, выйдя на восточную окраину города, исчез в полях по направлению к Фюрстенвальду.
В течение двух дней никаких известий о нем не поступало. Все это было вовсе непохоже на стихийное бедствие.
Словом никто не придавал событию серьезного значения.
Один Гинце метался, как затравленный зверь, к городским властям, к профессуре, в редакции газет, убеждал, настаивал, требовал, в сущности сам хорошенько не зная, чего. В конце концов его перестали слушать, пожимали плечами, улыбались, так что он чувствовал, что бьется в глухую стену. Двое — трое профессоров института, правда, разделяли его тревогу и далеко не были уверены, что дело уже ликвидировано. Но боязнь поставить на карту свою репутацию ученых в случае, если бы все оказалось пустяком, и попасть в смешное положение, заставляла их молчать.
Что касается Дерюгина, то он не показывался нигде, повидимому забыв и думать о случившемся, и лихорадочно работал над какими-то исследованиями в лаборатории института. Даже на похоронах Флиднера, собравших весь цвет ученого мира Берлина и толпы народа, он не присутствовал, поглощенный своей работой.
Зато Эстель играл в этот день заметную роль, и странно было видеть его солдатский мундир на фоне черных сюртуков, окружавших гроб покойного профессоров и сослуживцев. Здесь молодой Флиднер впервые после знаменательного дня встретил Гинце, растерянного, больного, почти невменяемого.
Эйтель долго не мог уяснить себе смысла фантастических рассказов молодого ученого.
— Так вы говорите, что там горит воздух? — растерянно спрашивал он, потирая рукою лоб, не вмещавший всей этой сумятицы странных мыслей.
— Не горит, — нервно отвечал Гинце, весь дергаясь, как на пружинах — не горит, а разрушается, понимаете ли, разрушается. Его атомы, разбитые, взорванные вашим покойным отцом в ничтожном объеме, своими осколками, несущимися с колоссальной быстротой, разбивают постепенно соседние атомы, освобождая заключенную в них энергию; те, рассыпавшись на сотни обломков, разрушают новые слои газа, и таким образом страшная гангрена охватывает постепенно все большие массы воздуха…
— И это грозит чем-нибудь серьезным? — недоуменно спрашивал Эйтель:
— Это грозит мировым пожаром!
— Но неужели нельзя как-нибудь остановить этот блуждающий шар? потушить это растущее пламя или… как вы его называете?
— В том то и ужас, что невозможно, совершенно невозможно, по крайней мере сейчас, при современном состоянии науки. Этот процесс однороден с явлениями радиоактивности, а на них мы не умеем влиять абсолютно ничем: они проистекают совершенно вне нашей воли…
Бедный мозг волонтера кавалерии путался безнадежно в этих диких перспективах.
Гинце оказался прав. В этот же день, в пятницу вечером, были получены первые известия с востока о появлении огромной шаровидной молнии, как описывали ее очевидцы, двигавшейся к польской границе. Она представляла огненный шар метра полтора в диаметре, плывший медленно по течению ветра, придерживаясь низменных мест. Ночью он сиял голубоватым ярким заревом, днем казался раскаленным пламенным облаком, с шипением и треском двигавшимся на небольшой высоте над землею. Несомненно природа странного феномена была электрическая: при его приближении совершенно прерывалась работа телеграфных и телефонных проводов; в местах слабой изоляции и на аппаратах дождем сыпались искры; стрелка компаса вертелась во все стороны, как во время сильных магнитных бурь.
Вообще о подробностях судить было еще трудно, однако из полученных сведений выяснилось, что угрожает поистине нечто еще невиданное. Следом движения шара была полоса растущего опустошения. Поля и луга лежали широкой выжженной лентой; там, где на пути его попадались леса, вспыхивали пожары и далеким заревом стояли на ночном небе. Несколько селений были сожжены до тла.
Молчать дольше и скрывать истину было невозможно. Уже воскресные утренние газеты были полны тревожными статьями и запросами ученым ассоциациям и отдельным специалистам, работавшим в области электрохимии и радиоактивности.
Несмотря на праздничный день, было назначено экстренное собрание профессоров института, на которое приглашены были наиболее видные работники научной мысли, бывшие в Это время в Берлине. Явился и Гинце, измученный, похудевший, постаревший за несколько дней на многие годы, и Дерюгин, приглашенный на собрание в качестве одного из ближайших сотрудников покойного Флиднepa, работавших над вопросами, от решения которых зависела сейчас, быть может, участь человечества. Такая мысль была дикой, нелепой, казалась сказкой, о которой немыслимо было говорить серьезно. И все таки с этого именно начал свое слово председатель, открывая собрание. Никогда еще стены, в которых царил величественный дух трезвых изысканий и холодного разума, не слыхали подобных речей. Фантастика, сказка, переплетенная с явью, математические формулы и апокалипсические пророчества, все перепуталось в странном хаосе. и что было ужаснее всего, — сразу же обнаружилась полная беспомощность собрания перед поставленной ему задачей. Человек был бессилен. Вызванный им дух разрушения обратился против него же и грозил полным уничтожением. Собранием начинала овладевать смутная тревога и жуткое чувство беспомощности: казалось, выхода не было видно.
Тогда попросил слова Дерюгин.
Он коротко резюмировал положение дела:
— Процесс разростается. Ждать, пока упорная работа мысли или счастливая случайность откроет способ его остановить, — немыслимо. Надо сделать сейчас хотя бы наименьшее возможное: преградить путь движению шара, взять его в плен.
В зале раздались возгласы удивления, почти негодования присутствовавших: они собрались здесь не для того, чтобы слушать пустую болтовню диллетантов.
Но Дерюгин, переждав, пока шум утихнет, попросил терпеливо выслушать его до конца. И уже через несколько минут настороженное внимание было ответом на его речь.
Идея его в главнейшем сводилась к следующему: на большой гусеничный трактор, движущийся со скоростью 40 километров в час, устанавливалась мощная динамо, питаемая двигателями в несколько тысяч лошадиных сил. Ток от нее поступал в якорь электромагнита, сообщая последнему колоссальную энергию. Четырех-пяти таких громадных магнитов, по мысли Дерюгина, было достаточно, чтобы заставить шар двигаться против не слишком сильного ветра.
Конечно, выполнение его проэкта потребует колоссального напряжения сил и огромных средств, и притом не только в Германии. Необходимо было организовать постройку электромагнитов в нескольких пунктах материка, так как нельзя предугадать, куда воздушные течения бросят в ближайшее время странного врага. И вместе с тем требовалось закончить работы в кратчайший срок, — в две, три недели, самое большое в месяц, — иначе могло оказаться уже поздно. Работа предстояла трудная, могла казаться даже невыполнимой, но на карте стояла судьба человечества. Надо было делать хотя бы то, что в данный момент оказывалось возможным.
Все это было настолько ясно, что не возбудило никаких прений. После короткого обмена мнений было решено выделить комиссию для срочной выработки детального проэкта по эскизу, предложенному Дерюгиным.
Вместе с тем собрание постановило обратиться к правительству и обществу с изложением положения дела и с просьбой о немедленном отпуске средств для организации работ. Аналогичным обращением призывались к общей работе научные ассоциации и правительства других стран.
Глава V
ПРОШЛО три недели. Старая Европа трещала по всем швам. Из конца в конец носился по ней по воле ветра пламенный шар, неуклонно все увеличиваясь в размерах и выметая на своем пути все живое. Горели города и села, пылали леса, застилая днем небо клубами удушливого дыма, а по ночам полыхая кровавым заревом; поля и луга все более широкой полосой обращались в обугленную пустыню, тянувшуюся прихотливой лептой по карте взбудораженной Европы.
Перейдя польскую границу, пламенный шар в тот же день достиг Торна и, пройдя через крепость, взорвал два форта, несколько батарей и большие пороховые склады. Город остался в стороне от движения атомного вихря, но сильно пострадал от взрывов в крепости; число убитых и раненых достигало несколько сотен.