— В твоей голове, Кларенс, никогда не было и крошки разума. Анджела выйдет замуж за Хичэма.
— Не выношу этого человека. Ни чего не смыслит в свиньях.
— Кларенс, я больше не хочу никаких споров и доводов. Ты поедешь в Лондон с двухчасовым поездом. Ты повидаешь мистера Белфорда. И ты скажешь ему про деньги Анджелы. Все ли тебе ясно?
— Ах, отлично, — хмуро сказал лорд Эмсворт. — Отлично, отлично, отлично.
Чувства, испытываемые лордом Эмсвортом, были не из живейших и не из приятнейших, когда он сидел на следующий день За завтраком в Старейшем Клубе Консерваторов и смотрел через стол ни своего гостя Джемса Бартоломея Белфорда. И так уж достаточно неприятно было сидеть в Лондоне в такой золотой, солнечный день. Но еще неприятнее было находиться здесь с целью разбить мечты двух молодых людей, к которым у него были теплые чувства.
Теперь, когда лорд Эмсворт подумал об этом, он вспомнил, что всегда любил этого мальчика, Белфорда. Симпатичный юноша и, как ему помнится, со здоровой любовью к деревенской жизни, которая так привлекала его самого. Ни в коем случае не из того сорта юношей, которые в присутствии и у самых ушей Императрицы Блэндингской стали бы говорить неуважительно и с проклятиями о свиньях, как о таковых. Многим людям приходило в голову, что распределение денег в этом мире совершенно неправильно. То же думал и лорд Эмсворт. Почему такой человек, как презирающий свиней Хичэм, обладает рентой в десятки тысяч фунтов стерлингов, тогда как этот, весьма достойный юноша, не имеет ничего?
Эти мысли не только печалили лорда Эмсв0рта, они смущали его. Он ненавидел неприятности, а ему вдруг пришло в голову, что после того, как он объявит, что капитал Анджелы находится за запорами и освобождения его не предвидится, разговор за завтраком с его молодым знакомым станет довольно затруднительным.
Он решил отложить откровенное объяснение. За завтраком они будут приятно беседовать о том, о сем. А потом, позднее, прощаясь с гостем, он обрушится на него с этой новостью и затем нырнет в глубины клуба.
Такое ловкое решение щекотливого вопроса привело его в значительно лучшее расположение духа, и он приялся болтать.
— Сады Блэндингса, — говорил он, — особенно привлекательны этим летом. Мои старший садовник Энгус Мак-Аллистер — человек, с которым я не всегда схожусь во мнениях, особенно по вопросу о мальве, где считаю его взгляды в высшей степени пагубными. Но нельзя отрицать, что он понимает розы. Розовый сад…
— Как хорошо я помню этот розовый сад, — сказал Джемс Белфорд, тихонько вздыхая и кладя себе на тарелку брюссельскую капусту. — Мы с Анджелой обыкновенно встречались там по утрам.
Лорд Эмсворт заморгал глазами. Такое начало не ободряло, но Эмсворты были боевым родом. Он сделал новую попытку.
— Я редко видел такие яркие краски, какие там можно было наблюдать в течение июня месяца. Мы оба с Мак-Аллистером вели очень строгую политику с букашками и растительными вшами и в результате весь сад был сплошной массой цветущих Дамасских и Айрширских роз…
— Чтобы оценить розы по достоинству, — сказал Джемс Белфорд, — их надо видеть, как рамку для такой девушки, как Анджела. Ее золотистые волосы, сверкающие на фоне зеленых листьев, делают розовый сад похожим на настоящий рай.
— Без сомнения, — сказал лорд Эмсворт. — Без сомнения. Я рад, что вам нравился мой розовый сад. В Блэндингсе у нас, конечно, имеются естественные преимущества почвы, богатой питанием для растений. Но, как я часто говорю Мак-Аллистеру, — и в этом вопросе у нас никогда не было ни малейшего расхождения, — глинистая почва сама по себе не достаточна. У вас должен быть навоз. Если каждую осень обильно покрывать грядки навозом, а весной, перед ежегодным разрыхлением, снимать наиболее грубый слой…
— Анджела говорила мне, — сказал Джемс Белфорд, — что вы запретили наш брак.
Лорд Эмсворт в страхе поперхнулся цыпленком. Такая прямота, — сказал он себе с острым чувством жалости к самому себе, — приобреталась молодыми англичанами в Америке. Дипломатическое разглагольствование процветает только в более устоявшихся цивилизациях, а в этих энергичных и живых условиях вы учитесь быстро говорить, сейчас же действовать и разным другим неудобным вещам.
— Мм… что ж, да раз вы упомянули об этом, мне думается, что состоялось некоторое неофициальное решение такого рода. Видите ли, дорогой мой, моя сестра Констанция чувствует очень сильное…
— Я понимаю. Мне кажется, что она думает, что я нечто в роде расточителя.
— Нет, нет, мой дорогой. Она этого никогда не говорила. Она употребляла выражение — «мот».
— Что-ж, быть может, я в таком направлении и начинал работу. Но можете мне поверить на слово, что когда вы оказываетесь на службе на ферме в Небраске, принадлежащей толстолицему, откормленному патриарху с серьезными взглядами на работу и с богатым словарем, вы быстро развиваете известную подвижность в работе.
— Вы служите на ферме?
— Я служил на ферме.
— Свиньи? — произнес лорд Эмсворт тихим, взволнованным голосом.
— Среди другого были и свиньи.
Лорд Эмсворт захлебнулся. Руки его впились в скатерть.
— Так вы, может быть, дадите мне совет. Последние два дня моя призовая свинья Императрица Блэндингская отказывается от всякой пищи. А сельско-хозяйственная выставка открывается в среду на этой неделе. Я схожу съума от беспокойства.
Джемс Белфорд задумчиво нахмурился.
— Что говорит по этому поводу человек, который ходит у вас за свиньями?
— Он два дня тому назад посажен в тюрьму. — Два дня! — Смысл этого совпадения поразил его впервые. — Вы не думаете, что потеря аппетита у свиньи может находиться в связи с этим?
— Конечно, я думаю, что она чувствует его отсутствие и тоскует, что его нет.
Лорд Эмсворт был поражен. Его знакомство с Джорджем Сирилем Уэльбелевед было весьма далеким, но, насколько лорд Эмсворт его знал, за ним нельзя было подозревать такого рокового обаяния.
— Она, вероятно, скучает, что не слышит по вечерам его зова.
Лорд Эмсворт снова был поражен. Он и понятия не имел, что свиньи так привержены к формальностям общественной жизни.
— Его зова?
— У него был, очевидно, особый зов для нее, когда он звал ее обедать. Первое, чему вы учитесь на ферме, это — созывать свиней. Свиньи— темпераментны. Позовите их не так, как нужно, и они скорее подохнут, чем сунут нос в кормушку. Позовите их как следует, и они пойдут за вами на край света с текущими изо рта слюнями. Я знал в Небраске человека, который созывал свиней, постукивая своей деревянной ногой о край корыта.
— Неужели?
— Но случилось несчастье. Как-то раз вечером они услыхали стук дятла на верхушке дерева и полезли наверх. Когда человек вышел, он увидел, что все они лежат вокруг дерева со сломанными шеями.
— Теперь не время для шуток, — сказал уязвленный лорд Эмсворт.
— Я не шучу. Это факт. Спросите там кого угодно. Но если вы хотите получить сведения о том, как надо созывать свиней, вы напали на кого следует. Я учился у Фреда Патцеля, чемпиона. Что это был за знаток!
Я видал, как свиные котлеты срывались со своих тарелок, когда этот человек кричал: «Свинья — У-у-ей!»
— Свинья…?
— У-у-ей!
— Свинья — У-у-ей!
— Вы не совсем верно уловили. Первый слог должен быть короткий и stoccato, второй — длинный и переходящий в фальцет, высокий, но стойкий.
— Свинья — У-у-ей!
— Свинья — У-у-ей!
— Свинья — У-у-ей! — затянул лорд Эмсворт, откидывая назад голову и переходя в высокий, пронзительный теноровый тон, заставивший девяносто трех Старейших Консерваторов, завтракавших по соседству с ним, превратиться в живых статуй, изображавших испуг и порицание.
— Больше силы дайте звуку «у», — посоветовал Джемс Белфорд.
— Свинья — У-у-ей!
Старейший Консервативный Клуб является одним из немногих в Лондоне мест, где завтракающие не привыкли к музыке во время еды. Финансисты с седыми баками мрачно уставились на лысых политических деятелей, молчаливо спрашивая их, как тут быть. Лысые политические деятели также уставились на финансистов с седыми баками, отвечая на языке глаз, что они не знают. Преобладающим чувством всех присутствующих было смутное решение написать про это Комитету.
— Свинья — У-у-ей! — распевал лорд Эмсворт. В это же время взгляд его упал ни часы над камином. Стрелка показывала без двадцати минут два.
Он порывисто вскочил. Лучшим в течение дня поездом в Маркет Блэндингс был поезд, отходивший в два часа с Пэддингтонскиго вокзала. После него не было поезда до пяти часов пятидесяти.
Лорд Эмсворт не был из тех людей, которые много думают. Но когда он думал, то это значило, что он и действ вал. Минуту спустя он мчался по ковру, направляясь к двери, выходившей на широкую лестницу.
В покинутой им теперь комнате стало общим решение заявить Комитету в самых энергичных тонах. Было вычеркнуто всякое воспоминание о лорде Эмсворте, кроме одного единственного слова: «Свинья — У-у-ей!»
Шепча магические слоги, промчался лорд в переднюю и обрел там свою шляпу. Бормоча их снова и снова, прыгнул он в извозчичью коляску. Он все еще повторял их, когда тронулся поезд. Он, без сомнения, повторял бы их всю дорогу до Маркет Блэндингс, если бы через десять минут не заснул по своей неизменной привычке спать во время железнодорожных путешествий.
Он неожиданно проснулся, когда поезд остановился на Суиндонском Разъезде. Он выпрямился и, по своему обыкновению в таких случаях, стал раздумывать, кто он и где он. Память вернулась к нему, но, увы! Несполна. Он вспомнил свое имя. Он вспомнил, что возвращается домой из поездки в Лондон. Но он совершенно забыл, что нужно было говорить свинье, приглашая ее слегка пообедать.