Аббемон ни разу не обернулся належавшего на траве юриста, выплевывавшего из легких воду. В этот день мы не разговаривали с Аккароном. Но я никогда не видал человека, лицо которого выражало бы такую смесь страха и ненависти.
На следующее утро, когда мы выползли из наших отдельных комнаток между висячими корнями дерева, Аккарона не оказалось среди нас. Мы видели по следам, что он ушел тем путем, которым мы пришли. Мы никогда больше не видели его.
Теперь нас было четверо. Мы не имели понятия, где мы находимся. Но мы уже шли несколько месяцев, и начался сезон дождей. Не проходило дня безбурного ливня, от которого не было спасения в лесу. Дожди эти несли с собой новую опасность. Тигры, как называют здесь пятнистых ягуаров, стали неосторожны. В дождь мелкие звери редко выходят из нор, и хищникам приходится плохо. Мы часто слышали невдалеке лай ягуаров, которые теперь уже не боялись нашего запаха. Голод превращает в героя даже гвианского тигра. По ночам нам приходилось не спать и отпугивать их криками.
Мы сидели прижавшись друг к другу, дрожали под дождем и криками отгоняли хищников. С наших длинных волос стекала вода, а лианы и листья, которыми мы обвязывали себя, чтобы хоть как-нибудь защитить обнаженное тело, делали нас похожими на лесных демонов.
Наступила ночь, когда мы не могли уже бороться со сном. Дождь лил, как из чудовищного решета, но мы скорчились и храпели.
Я проснулся далеко за полночь. Дождь перестал и светила луна. При ее свете я увидел то, что разбудило меня. Спиной ко мне стоял Бриер, а футах в десяти присел пятнистый ягуар. Глаза его сверкали внутренним огнем. Бриер держал в руке палку. И человек, и зверь притаились. Я разбудил остальных толчком локтя.
Мы не знали, что нам делать. Никто из нас не произнес ни звука. Потом Бриер сделал шаг вперед и поднял могучую руку с палкой. Это было сигналом. Зверь сделал прыжок. Бриер ударил палкой. Мы с ужасом услышали, как палка разбилась вдребезги. Удар приостановил скачок зверя, но он снова прыгнул с рычанием ярости. Бриер встретил его своими руками, которые задушили змею. Оба покатились на землю.
Это казалось нам вечностью. На самом же деле мы, должно быть, скоро увидели, как понемногу стало затихать окровавленное тело Бриера. Руки его разжались. Тигр с рычанием зарылся мордой в его горло, и только тогда мы, трое ошалевших дураков, пришли в себя. Мы бросились вперед с криком ярости. Зверь обернулся к нам. С морды его капала темная кровь. Потом он прыгнул во мрак и скрылся.
Больше ничего уже нельзя было сделать. До рассвета мы, как собаки, сидели на корточках возле тела нашего друга. Утром мы выкопали больными пальцами яму в сырой черной земле и нежно уложили в нее Бриера. Потом покрыли тело землей. Победа тигра была полной. Он истерзал Бриера до неузнаваемости. Уцелели только его руки. Мы сложили их у него на груди. Они все еще были сжаты, как тогда, когда он задушил змею и когда — так поздно! — узнал, что такое гордость
Теперь нас было трое.
Тянулись недели, и в жизни нашей произошла перемена, которую трудно описать. Прежде каждый заботился только о себе, мы не знали чувства товарищества. Теперь Аббемон искал пищу, пока я и Галлай отдыхали. Или я сторожил всю ночь спящих Аббемона и Галлая. Каждый из нас работал теперь на двух остальных и был уверен, что и они позаботятся о нем.
Однажды нам встретилась узкая речка, и мы пошли по ее течению. Мы знали немножко топографию местности, знали, что страна постепенно переходит от низких равнин побережья к высоким горам внутри материка. Ясно было, что река течет к морю или впадает в реку, текущую в море. Поселения же в голландской Гвиане расположены главным образом у моря.
Это была самая легкая часть всего пройденного пути. Местами река была такая мелкая, что мы шли посредине ее.
Временами крокодилы, нежившиеся на отмелях в лучах солнца, прятались при нашем приближении. Может быть, мы шли так недели две. Не могу точно сказать. Но тут судьба проделала с нами последнюю скверную штуку.
Мы добрались до широкого и глубокого места, которое нам пришлось обходить по берегу среди тростника и кустарников. Почва тут была скользкая. Мы услышали, как Галлай поскользнулся и упал в реку. Сначала он засмеялся, потом смех его перешел в крик. Мы обернулись и увидели, что огромная змея обвилась вокруг ею тела. Она, вероятно, лежала на половину в воде, и когда Галлай упал на нее, обвилась вокруг него кольцом.
К счастью, мы не замешкались. Аббемон и я сразу же легли на живот и началась наша борьба со змеей. Мы рвали и били ее, то падали в воду, то выбирались на грязь берега. Мы кричали и ругались, как пьяные. И мы выиграли бой!
Змея скользнула в темную глубину, а Галлай остался у нас в руках. Но он не мог успокоиться. Он бился в наших руках, как испуганное животное. Мы положили его под деревом и всю ночь успокаивали его. Под утро он, наконец, заснул от усталости.
Не знаю, сколько дней мы ухаживали здесь за нашим другом. Мы давно уже заметили, что по ночам у Галлая лихорадка, но теперь страх ослабил противодействие организма, и лихорадке было раздолье! Кожа Галлая была такая сухая и горячая, что жгла наши пальцы. Он так дрожал от холода, что мы с Аббемоном ложились на него, чтобы согреть его нашими телами. Он был так слаб, что не мог шевелить губами.
Мы с Аббемоном устроились настоящим лагерем. Это был наш первый лагерь за все время. Мы втыкали в землю палки, укрепляли их камнями и заплетали лианами. Мы сделали такую крышу над Галлаем, что дождь не пробивал ее. Наконец, мы разложили костер. Мы целый день искали сухое дерево и добивались искорки. Но мы добились и стали все время поддерживать огонь и жарили на нем мясо. Два раза Аббемон приносил полные рыбы сети из лиан. Мы были счастливы, потому что Галлай понемножку поправлялся. Он начал ходить, разговаривать, даже помогал нам. За время его болезни Аббемон сплел нам странные рубахи из пальмовой коры.
Мы не хотели продолжать наш путь по реке. Мы боялись, что вид ее снова разволнует Галлая. Мы старались только держаться того же направления, по которому текла река. По ночам, когда Галлай спал, мы с Аббемоном пытались проверить в темноте это направление. Но продвигались мы трагически медленно. Галлай едва мог двигаться.
К концу недели мы поднялись на гору, резко возвышавшуюся над местностью. Эту ночь мы спали в чистом, свежем воздухе. Утром я залез на высокое дерево и передо мной открылся широкий вид. Глаза мои разглядели белое пятнышко, сверкавшее на солнце. Не было сомнения, что это дом. За домом я увидел извивающую черную полосу. Это была не река, это были рельсы железнодорожного пути.
Мы с Аббемоном танцевали и кричали от восторга. Уверяю вас, что это было незабываемое мгновение. Наконец-то мы знали, где мы находимся. Там, где железнодорожный путь, там — белые люди, пища, кров!
Мы спешили итти вперед. От истерической радости на глазах наших выступали слезы. Все страдания были забыты.
Но Галлай отрезвил нас.
— Друзья мои, — сказал он. — послушайте меня и не перебивайте. Я плохо спал прошлую ночь. Мне было очень холодно. Поэтому сегодня я очень устал и хочу хорошенько уснуть. У меня опять лихорадка и она истощает меня. Я хочу проститься с вами. пожалуйста. Мои сонеты в сохранности у вас, Пьер? Ну, тогда все хорошо. Прощайте, друзья мои.
Не успели мы к нему подбежать, как колени его согнулись, голова склонилась вперед и он упал на наши руки.
Одно ужасное мгновение мы думали, что он мертв. Но сердце все еще билось в его исхудалой груди. Кожа его опаляла огнем. Лихорадка вернулась.
Ни этот, ни следующий день мы не двинулись по направлению к железнодорожному пути. Мы все время проводили возле нашего друга. В сумерки второго дня, когда вечные тени джунглей сгустились и молчание длинного дня медленно перешло в хаос ночных звуков, наш друг умер.
В беспросветном мраке ночи джунглей мы молча вырыли руками яму и закопали его. Мы не хотели, чтобы его тронули звери и муравьи.
В эту ночь не было сна. Аббемон, великан и богохульник, плакал, как женщина. Рыдания вырывались из его огромных легких, как заглушенный кашель.
Когда настал следующий день, все наше одушевление покинуло нас. Тяжелыми ногами направлялись мы в лес, чтобы пробиться к белому домику, который еще так недавно заключал в себе столько восхитительных надежд.
В первый раз за все время вожаком был я. Аббемон плелся за мной, как старик. Я впервые заметил, что он уже не молод. Его длинные волосы, спускавшиеся до плеч, были почти совершенно седы. Посерела и спутанная борода на груди. Углы рта, всегда смеявшегося и готового петь свои любимые латинские песенки, теперь устало опустились. Он был значительно выше меня, но я чувствовал, что от одного моего удара он мог упасть и больше не встать.
Весь этот день он плелся за мной. После полудня я обернулся и сказал что-то Аббемону. Он не ответил мне. Он прислонился спиной к дереву и, казалось, не слышал моих слов. Когда я дотронулся до его руки, он взглянул на меня и сказал:
— Пьер, мне очень жаль, но ты должен итти дальше один. Я пойду назад… туда… на гору, к моему другу.
И с движением, в котором было нечто от былой энергии, он повернулся и побрел назад.
Мгновение я стоял, не находя слов, потом принялся звать его. Но он не остановился. Я сразу же потерял его из виду в густых зарослях джунглей. Но я слышал, как трещали под его ногами ветки. Я побежал за ним. Но дорога назад была не легче той, пройденной, и в эту минуту отчаяния все силы покинули меня. Я спотыкался, упал и громко звал Аббемона. Но он не отвечал, и мгновение спустя замолкли все звуки от его шагов.
Я бродил всю эту ночь, не думая про хищных зверей, окружавших меня со всех сторон. Всю ночь я звал своего друга. Но кругом была только ночь, молчаливые деревья, пустота. Наконец, я лег и уснул. Когда я проснулся, солнце стояло прямо над зелеными ветвями над моей головой и я понял, что никогда уже не найду своего друга.