— Какого тебе нужно движения? Отдельных фигур отсюда не видно. Авто и поезда мчатся так, что тоже почти не видно с такой высоты. Впрочем, если присмотреться… Вот, смотри, точно струя переливается… Это грузовой электропоезд чешет. Сегодня будни и население на работе. В праздники, разумеется, движения больше. Слышишь музыку? Это радио старается. У нас ведь всякая работа производится под музыку. Только в праздник и передохнешь от нее, да и то не всегда. Что же касается дыма и пыли, то за это, милый друг, жестоко штрафуют. Отравлять гражданам здоровье и жизнь безнаказанно нельзя.
— Постой, постой… Ну, а если я по дороге иду, как же без пыли? Или, скажем, картошку сварить требуется, неужели же на солнышке печь? Здесь еще, слава богу, не тропики…
— Эх, трудновато мне с тобой будет, дядя. На дороге пыли не бывает, за этим милиция смотрит. Чистка, поливка и тому подобное. А картошку варят в кипятке, который подается откуда-нибудь с Ладогостроя иди Ильменьстроя, одним словом, оттуда, где воды много. Ну, как этого не понимать? Впрочем, с тобой, видно, с азбуки начинать надо. Так вот. Отопление у нас центральное…
— Это в деревнях-то?
— Это в деревнях-то. Кипяток стоградусный круглые сутки, хочешь — картошку вари, хочешь кофе заваривай, хочешь — сам парься. Печей не топят, значит и дыма нет. Поливка улиц и дорог автоматическая, так сказать через час по чайной ложке. Мытье полов… т. е. мытье дорог — раз в сутки, когда все спят. Орошение полей — тоже автоматическое, искусственное, когда Это требуется. Пашня, посев, сбор урожая — машинами. А крестьяне в это время в шахматы сражаются. Понятно?
— А что вы сеете?
— Все, что требуется, что из земли растет, — до ананасов включительно.
Клим посмотрел на брата — не издевается ли тот? Но Глеб был серьезен и энергично размахивал руками, точно учитель, втолковывающий бездарному школьнику всем попятные истины, которых не разумеет только этот кретин.
— Сеем рожь, пшеницу, кукурузу, рис. Выращиваем виноград, абрикосы, бананы, фиги…
— Уж и фиги! — вставил Клим, иронически прищурив один глаз.
— Да, и фиги, и ананасы, и все, что угодно.
— Это в Ленинградской-то губернии? Уши вянут слушать…
— Завянут — меньше будут, ближе к человеческим, — начинал сердиться Глеб. — Губерний теперь нет, есть нумерованные участки. Существует повсеместное обязательное химудобрение. Искусственный чернозем, перегной, гуано и прочее такое. Я в этой области не спец, говорю в общих чертах. Иногда увидишь и дым, даже много дыма. Это когда применяют дымовые завесы для предохранения посевов от утренников. Впрочем, это редко. Обычно применяются паровые завесы. При нашем климате этими приходится пользоваться почти непрерывно. Кроме того существует множество застекленных оранжерей и парников, — для особо чувствительных фруктов. Вот смотри, эти бесцветные строения и есть оранжереи. Не те, не серые квадраты, — это заводы и фабрики, — а вот те, прозрачные, которые изредка отсвечивают, как зеркала.
— Где же ты видишь заводы?
— Да вот же. Вот, вот, вот, — тыкал Глеб пальцем во все стороны.
— А трубы где?
— Какие трубы? Трубы в земле. Фу, опять забыл, что с троглодитом разговариваю. Фабричных труб, как это было в твое время, больше не существует. Они не нужны. Энергия подается с центральных силовых установок, подчас за сотни верст. Иногда по подземным трубам и проводам, а чаще без всяких проводников, с помощью различных сложных приспособлений. Это гораздо удобнее старой системы. Ни дыма, ни чада, ни копоти. Чисто, уютно, не жарко. Ныне рабочие в крахмале, брат, ходят. Здесь использовано все. Белый уголь — сила падения воды, — такие сило-установки существуют теперь на всех реченках. Болотный газ, — где есть поблизости торфяные залежи. Газ аммиачный, — это в больших городах преимущественно. Сила ветра. Видишь там, на горизонте, словно бабочки мельтешат, — это ветрянки. А вертикальные цилиндры — ветряные роторы. Это значит, мы приближаемся к Ленинграду. Эти же бабочки, т. е. крылья ветрянок, служат также смесителями воздуха. Вот увидишь, у нас в Ленинграде воздух, — что твоя Ривьера.
Клим, не отрывая глаз, с раскрытым от волненья ртом, смотрел на волшебную панораму. Характер местности и стиль строений изменился весьма существенно. Вместо приземистых серых квадратов всюду высились ажурные переплеты виадуков, какие-то кружевные стальные башни с наклонными гигантскими установками наверху, напоминающими огромные литавры.
— Это что там за барабаны? — спросил Клим прерывающимся от волнения голосом.
— Какие барабаны? Ах, это солнечные уловители. Силовые установки для использования естественной энергии солнца — теплоты. Это же идет для кварцосвещения жилищ. Чтобы плесень не заводилась. Весь город, от чердаков до подвалов, освещается искусственным, так называемым, горным солнцем, с помощью кварцевых трубок. Микробам, брат, теперь капут. Помнишь, как часто ты страдал гриппом? Теперь гриппозных больных за деньги показывают… Ого! Заболтались мы с тобой, — уже двенадцать. Обычно на этот перелет, — 300 километров всего — я полчаса трачу. Вот он Ленинград! Слышишь музыку? Это обеденный перерыв у рабочих.
Клим смотрел во все глаза и не узнавал города, над которым они пролетали. Мелькали воздушные машины различных величин и конструкций. Одни — сигарообразные плавно приставали к высоким остроконечным башням. Другие — типа аэропланов— уверенно спускались прямо на крыши домов.
Крыши домов… Это было совсем не то, что Клим привык понимать под «крышей». Дома не выше восьми этажей, все выравнены, как по линейке. Все одного роста, но различной расцветки, что придавало городу нарядный вид. Перекрестки улиц перекрыты застекленными воздушными мостами. Внизу, по улицам, тянутся бесконечные вереницы авто. Пешеходов почти не видно, лошадей — тоже. На высоте четвертых этажей — висячие галлереи вдоль всех улиц. По ним скользят движущиеся тротуары, с поперечными сидениями, сплошь занятые публикой.
— Смотри, это наш трамвай, да еще бесплатный, — засмеялся Глеб. — Улица — для авто. Тротуары — для публики. Крыши — для аэро. Для грузового транспорта существует метро, но его не видно. Каково?..
Клим ничего не ответил. Он весь погрузился в созерцание.
Движущиеся тротуары, только более спокойного хода, шли и по краю крыш, тогда как большая часть площади крыш пестрела зеленью деревьев и цветочными газонами, среди которых гуляла публика и резвились дети. Открытые огороженные площадки предназначались для спуска аэропланов. На одну из таких площадок опустилась машина Глеба, который шутливо сострил:
— Ну, вот и дома. Тпру! — как сказал бы наш дедушка.
Присматриваясь внимательно, Клим с трудом узнавал планировку старого Ленинграда, каким он был 25 лет назад.
Глеб указал на колоссальное здание, видневшееся со стороны Невы, все из стальных рам и стекла, сверкающего на солнце. — Это центральная фабрика химизации пищи Сокращенно — «Витаминхлеб», пояснил Глеб. — Да, ведь, ты не знаешь… Пищевые продукты, не химизированные,т. е., не просвеченные ультра фиолетовыми лучами, употреблять в пищу запрещено. Просвечивание сообщает продуктам особый витамин, увеличивающий их питательность и убивающий вредные микроорганизмы.
Они стояли на краю верхней галлереи. Внизу, посреди большой площади, высилось странно-знакомое здание, заключенное в какой-то смешной стекляный футляр.
— Послушай, Глеб… Ведь это Исаакий?
— Конечно.
— А почему он того… под колпаком?
— Музейная реликвия. В защиту от стихий. Ну, шагай в лифт.
Клим вошел в машину и неожиданно рассмеялся.
— Ты чему? — спросил Глеб.
— Вспомнил одну вещь. В мое время у таких машин обычно торчала табличка: «Лифт не работает».
— Было да сплыло. Ну, вот мы и у себя. Входи.
Обедали вчетвером в небольшой уютной столовой: гость, Глеб с женой и их сын Борис, молодой инженер. На дессерт подали виноград величиной с крупный картофель и какие-то экзотические плоды, каких Клим никогда не видывал, а потому боялся есть.
— Издалека эти штуки? — кивнул он на фрукты.
— Из Новой Деревни. Я тебе уже говорил, мы всякую муру теперь выращиваем. Ну, я на службу, а ты иди хорошенько отдохни. Борис тебя проводит в твою комнату. Вечером устроим театр и прочее такое.
— Как это устроим театр? — не понял Клим.
— Как его устраивают — нажмут кнопку и готово. Ты что предпочитаешь — драму? оперу? балет? Впрочем можно все вместе. Ну, пока. Да не забудь побриться, а то ты на какое-то человекообразное смахиваешь, даже жутко смотреть. Борис, принимайся за воспитание дядюшки. Ты увидишь, какой это толковый юноша…
Клим спал, как убитый, несколько часов. Снились огромные дыни, летающие по воздуху без руля и без ветрил, битком набитые публикой. Все указывали на Клима пальцами и высовывали ему языки. Женщины подталкивали детишек, говоря им: «Смотрите, дети, это человек каменного века. Ему всего 20 лет, а он уже лыс, как бычий пузырь. Не прикасайтесь руками, кусается»… Клима разбирала злость, ему действительно хотелось кусаться и было чего то стыдно.
Проснулся весь в холодном поту. Кругом абсолютная темнота. Пошарил на столике рукой, ища спичек. Спичек не было. Смекнул, что где нибудь поблизости должен быть выключатель. Стал обшаривать стену. Наткнулся на целый ряд кнопок, надавил одну. Над самым ухом неожиданно грянул духовой оркестр, — что-то торжественно-шумное. Когда оркестр кончил, раздался голос, говоривший что-то по-немецки. Что — Клим не понял. Только сообразил, что включил радио. Потыкал в другую кнопку. Стена напротив как бы бесшумно рухнула. Клим увидел огромную незнакомую площадь, ярко освещенную электрическими лучами. Кое-где ярко вспыхивали световые плакаты, — все на немецком языке. «Вот тебе и на, никак в Берлин попал» — подумал Клим и в первый раз в жизни пожалел, что не учил немецкий язык. Насладившись зрелищем жизни незнакомого города, Клим ткнул следующую кнопку.