— Это вы засыпали ее песком?
— Я. А что?
— Да она начала портиться, а мы дали за нее огромные деньги.
— Какие деньги? Я купил ее за сто реалов.
— С нас они спросили две тысячи, а мы сторговались за триста.
— С меня они хотели тысячу и уступили за сто. Сирена моя, я заплатил за нее сразу все уговоренное.
— Они говорят, что взяли с вас сто реалов только за осмотр.
— Мошенники! мой слуга сторговался с ними.
— Разве он говорит по-самолийски?
— Нет, но он тоже магометанин, а они все как-то понимают друг Друга.
— На этот раз видно не поняли, и мы купили чудовище (мою-то дивную сирену!) и привезли все, чтобы упаковать его, — бочку с селитрой и солью, и смолу, чтобы залить ее.
— Но позвольте! Я уже снесся с нашей Академией Наук! — соврал я.
— Ваша Академия должна будет уступить свои притязания нашей. Мы вчера уже имели ответную депешу и сейчас отправляем этот монстр в Париж.
Подошел Абдула и так и ахнул, когда я сообщил ему, что протестовать теперь лишнее, и что рыбаки нас надули. Увидав его, рыбаки куда-то исчезли. Я указал татарину на стоявшую открытую бочку.
— Такой красивый барышня, и как балык солить! — закачал он головой. — Бедный морской барышня! Ай-ай-ай!..
В эту минуту вынесли сирену, но в каком виде! Лицо почернело, руки вспухли, хвост обмяк, чешуя поблекла. Ни следа вчерашней трогательной красоты! В бочку уложили не морскую деву, а тюленеобразное, почти отвратительное чудовище, от которого уже шел трупный запах. Я отвернулся и хотел распрощаться, когда капитан любезно предложил место в своей моторной лодке. Конечно, я с радостью согласился и пошел с Абдулой укладывать вещи.
Во все время укладки Абдула ворчал что то под нос, и я понял, что он собирается расправиться с рыбаками, но я строго запретил ему. Но когда наши тюки были снесены и устроены в лодке, в последнюю минуту татарин вдруг перемахнул через борт и сцепился-таки со стариком, неосторожно выставившимся из провожавшей толпы.
— Пусть деньги наша вперед дадут, — и он быстро залопотал по-татарски, через слово повторяя Алла-Алла… И в конце концов старик принес-таки деньги и точно сконфуженно сунул их в руки Абдуле. Тот вырвал бумажку и плюнул ему чуть не в лицо:
— На! Кушай!..
Самолиец обомлел и заворочал белками. Французы разразились хохотом, и, когда Абдула вернулся бегом в лодку, капитан хлопнул его по плечу.
— Браво! Так ему и надо! Эти дикари ужасные негодяи, на всякую подлость готовы, надувают и своего, и чужого. Пожили бы вы среди них подольше, насмотрелись бы!..
Лолка застучала мотором и едва на приличное расстояние, в толпе произошло смятение. Она вся задвигалась, закривлялась и, размахивая руками, стала что-то кричать вслед. Крики женщин сопровождались хохотом и дикими телодвижениями, в роде пляска живота, выражающими радость.
По приезде в Обок оказалось, что старик сунул Абдуле какую-то этикетку, которую тот, не глядя, спрятал в карман.
Через три часа мы сошли на пристани. Французы отправились на свой стационер, а я в пароходную контору, где получил билет на отходивший вечером пароход в Суэц. На нем в трюме ехала и моя, увы, посоленная сирена. Но мне она рисовалась какою я видел ее в полумраке хижины.
Скоро берег растаял вдали, и кругом, под сразу зажегшимся звездами небом, переливалась фосфорической рябью водная пучина. Под плеск ее о стенки парохода, сидя в раскидном кресле на палубе, я думал: что это было за существо? Где таятся и водятся они? Почему о них ходят только легенды?.. И радовался, что, наконец, наука признает их существование и что мне дала судьба увидеть это чудо воочию. И фантазия разыгрывалась и рисовала удивительные перспективы.
В Суэце я сошел и сухим путем добрался до Каира. В его благодатном климате исчезли последние следы лихорадки. Цивилизованная жизнь ее удобства и комфорт оттеснили недавно пережитое глубже в запасную память, и теперь многое стало мне казаться точно происходившими в кошмарных, болезненных грезах. Но о сирене помнил Абдула и вздыхал о ней, и ругал надувших нас дважды из-за нее самолийцев. Вскоре мы с ним вернулись в Россию.
— А сирена?
— Она уехала с тем же пароходом в Марсель.
— Постойте, — вмешался хозяин, — я смутно припоминаю, в газетах в то время промелькнуло известие о поимке морской русалки близ Чермного моря и о том, что ее ждут во Франции.
— Совершенно верно! Но ее не дождались. Не доходя Корсики, пароход потерпел аварию; люди спаслись, но сам он со всем грузом затонул. Море не выдало своей тайны науке.
— Жаль! И вы уверены, что тогда басни о сиренах оказались бы не лишенными основания? — спросила хозяйка.
— Они всегда имели основание, — раздался голос. Это был молодой зоолог, подошедший к концу разговора. — В Средиземном море водится вид тюленей с почти человечьим лицом.
— Но с ластами, а здесь были руки с пальцами и ногтями.
— В Беринговом море водятся сирены или морские коровы, без ушей, но с когтями на передних конечностях. Это травоядные и ходят по дну и питаются водорослями. Но чтобы такая могла заплыть в Индийский океан — сомневаюсь.
— Я рассказал только то, что видел и в чем могу принять присягу, — спокойно отпарировал рассказчик. — Моя сирена на морскую корову похожа не была. Я очень жалел, что из-за темноты в хижине не мог сфотографировать ее, но потом набросал ее в Каире на память, и рисунки эти целы.
— Интересно бы взглянуть! — с иронией вымолвил зоолог, — хотя фотография много ценнее.
Несмотря на эту иронию, рассказ произвел на всех впечатление искренности. С разрешения рассказчика, он был мною записан и, снабженный его собственноручными рисунками, отвезен мною в редакцию известного в свое время журнала, выход которого внезапно потом прекратился, и рассказ, и рисунки пропали.
Прошло несколько лет. Заезжаю как-то недавно к одному близкому приятелю и ученому. Он предлагает прочесть кое что из воспоминаний об экспедиции в Персидский залив, в которой был руководителем, и в первую голову называет имя рассказчика о сирене, как одного из участников.
— Позвольте, — останавливаю я. — Вы хорошо знали этого человека?
— Ну да! Он был моим помощником. Я пригласил его именно как застрахованного от желтой лихорадки, которую он раньше успел перенести в Африке.
— А о сирене от него слыхали? — И торопливо, вкратце, я передал рассказ, казавшийся мне с течением времени все более сомнительным. Смотрю — собеседник улыбается.
— О сирене я от него не слыхал, но скажу: сам такую сирену — хотя имя греческой мифологии не соответствует: — сирены были полуптицы, были одеты в перья и пели — я не только видал, но и купил.
— И привезли ее?
— Нет! швырнул в море и пожалел, что не отколотил продавца.
— Почему?
— Да это была обезьяна с пришитым рыбьим хвостом.
— Но ведь обезьяны покрыты шерстью…
— Ее можно обрить.
— А длинные волосы на голове?
— Их можно пришить!.. Я не знаю, каких размеров была сирена, виденная моим помощником, но моя. очевидно, была помельче, около 1½ аршин, и сделана весьма искусно. А в Африке водятся самые крупные обезьяны в свете. Поверить же в такую подделку весьма нетрудно, тем более после желтой лихорадки и в полумраке хижины, куда доступ свету возможен единственно через дверь, так как стены без окон.
— Но разве есть красивые по-человечески обезьяны, с более или менее привлекательными, правильными чертами лица?
— Не знаю; за этим ответом вам надо обратиться к специалисту-зоологу.
И вот на-днях такой зоолог ответил мне:
— Красивых человечьих лиц у обезьян не встречается, самый череп разнится от нашего, но у многих обезьян никакой шерсти на лице не растет. А поддельные сирены — вещь бывалая. У нас, в Крыму, в Ялте, я знал такую. Втечение нескольких сезонов она красовалась в витрине у одного продавца, и он спрашивал за нее безумные деньги, так как она производила фурор среди непосвященных. Для зоолога подделка была бесспорна, для профана — незаметна, благодаря поразительной искусности.
Вдруг меня уколола мысль:
— Послушайте! Если можно так искусно сшить в одно рыбу и обезьяну, нельзя было разве точно также соединить и мертвую девушку с рыбой?..
— Отчего же нет?.. Конечно, возможно. Дикари очень хитры и ловки. Швы можно маскировать татуировкой под чешую… Они, может быть, не проделали бы этого из суеверия над соплеменницей, но над захваченной из чужого племени..
— Может быть, даже живой? — вырвалось у меня.
— Да, они жестоки, как звери… Они на все способны. Они могли вшить ее живую в кожу, снятую с молодой акулы, и она умерла в тяжких мучениях.
Кто скажет? Кто осветит? Разгадка такого нечеловечно человеческого преступления покоится на дне моря в наглухо засмоленном бочке.
ХВОСТЫ ВВЕРХ!
Рассказ С. Колдвеля
— Что это с ним такое? — закричал во все горло директор аэропланной фабрики, наблюдавший за пробным полетом огромного моноплана, последнего выпуска компании.
Главный инженер побледнел. Было слышно, что на мгновение мотор аэроплана был выключен, потом пущен полным ходом, и аэроплан снова поднялся ввысь, окружая поле и пытаясь сделать спуск. Это была уже четвертая попытка. Главный инженер побледнел еще сильнее.
— Он не может снизиться! Слушайте, Бенсон! — крикнул он механику. — Несите скорее остальные огнетушители, захватите двух людей, — и прямо в мой автомобиль. А вы, Смит, вызывайте карету скорой помощи. Да поскорее!
Полным ходом мчался через аэродром автомобиль с директором и главным инженером на переднем сидении, и с механиками, держащими огнетушители, — на заднем. Остановился он на краю аэродрома.
— Дайте один из этих огнетушителей, мы остановимся в автомобиле, — торопливо говорил механику инженер, — а вы разойдитесь в разные стороны и, если он упадет, бегите к нему возможно скорее.
— Да что же с ним такое случилось? — повторял директор, нервно попыхивая трубкой. — Кажется, точно он не может опустить хвост. Хвост все время поднимается кверху, видите?