Гейслер сказал как-то:
— Попробуйте поставить себя на место тех сотен тысяч, которых будут травить вашими газами, как крыс или сусликов.
Штеккер презрительно усмехнулся.
— Странное сопоставление! Сотни тысяч — это пушечное мясо, предназначенное железными законами пополнять статистические рубрики убитых и раненых. А он принадлежит к числу тех, которые являются самодвижущей силой в сложном ходе дел человеческих. Случайность, конечно, возможна всегда, — он вспомнил трагическую судьбу Саккура[1] погибшего в разгаре своей работы. Ну что же, он сумеет встретить смерть достойным образом, как подобает ученому и мыслителю, без воплей и ужасов. Но это нисколько не меняет сущности дела.
Штеккер бросил докуренную сигару, потянулся и перешел к рабочему столу, где стоял прибор для испытания физиологического действия исследуемых газов. Под большим стеклянным колпаком сидела уже очередная жертва, большая серая крыса, беспокойно забегавшая при приближении человека. Штеккер посмотрел на нее несколько секунд, выжидая, пока она отодвинется к дальнему краю резервуара, в стороне от подводящего крана, потом впустил облачко красноватого газа под колокол и стал наблюдать.
Крыса забилась, в угол, не трогаясь с места, и только когда первая багровая струйка, стелющаяся по дну, лизнула ноги, она, почувствовав ожог, жалобно закричала и заметалась в прозрачной клетке, стукаясь носом о стекляные стенки, поднимаясь на задние лапки, царапая передними преграду и вытягивая кверху голову в смертной боли и ужасе.
Штеккер равнодушно следил за знакомыми этапами действия газа и ждал. Крыса, бегая от стенки к стенке, наткнулась на небольшую колодку, поставленную посреди дна и возвышавшуюся над ним на несколько дюймов. В одно мгновение она вскарабкалась наверх и глядела на подымающееся снизу багровое море, вся дрожа и облизывая обо же иные лапы. Но дышала она по прежнему спокойно, — вне облака присутствие газа не беспокоило животное. С этим то и приходилось бороться больше всего и пока безуспешно. Газ имел колоссальную плотность и чрезвычайно медленно смешивался с воздухом, двигаясь густой волной. И сейчас было то же, несмотря на примеси, имеющие назначением облегчить распространение ядовитого облака. Правда, оно давало о себе знать издали слабым приторным запахом, уже знакомым Штеккеру, но запах этот, вызываемый именно летучими примесями, не был ядовит, хотя и причинял легкое головокружение.
Штеккер прекратил впуск газа под колпак. Затравливаемая крыса, сидя на подставке, несколько успокоилась и только жалобно попискивала. Тогда экспериментатор пустил в ход пропеллер, вделанный в верхнюю крышку колокола. Завертелись лопасти и волна воздуха всколыхнула осевший внизу газ. Красноватые струйки его завихрились спиралями и быстро поползли кверху. Одна за другой стали лизать они дрожащее тело загнанного зверька, заметавшегося снова от страха и боли. Но вот плотный клубок ядовитого дыма, подхваченный вихрем, взвился кверху и окутал голову животного. Крыса пронзительно закричала, подняла кверху лихорадочно раскрытый рот и задышала тяжело и прерывисто, потом в судорогах свалилась на бок. Еще пол минуты — и багровый туман колыхался уже над совершенно неподвижным телом. Штеккер остановил пропеллер и открыл кран, через который вбрызнулась под колокол струя распыленной жидкости, втечение минуты поглотившей газ, наполнивший уже почти весь резервуар. Опыт был кончен. Он снял колпак с тарелки и осмотрел внимательно мертвое животное. Наружные признаки ничем не отличались от виденных уже много раз раньше. Воспаленная кожа, клочья выпадающей шерсти, помутневшие глаза, окрашенная кровью пена во рту — ничего нового.
Штеккер равнодушно взял труп через бумагу, швырнул его в ящик и позвонил. Явился служитель, ленивый и сонный парень, взятый временно взамен заболевшего старожила лаборатории.
— Уберите, — сказал ему Штеккер, — показывая на ящик. — И приготовьте к завтрашнему утру морскую свинку из большой клетки.
Служитель все с тем же апатичным видом взял за хвост мертвую крысу и пошел к двери. Штеккер покачал головою. Он недолюбливал этого неповоротливого, странного человека, глядевшего всегда исподлобья и скупого на слова.
— Экая сонная тетеря, того и гляди каких нибудь глупостей наделает сдуру. Ну, да, слава богу, через три дня вернется старый Густав.
Он подошел к маленькой двери, от которой несколько ступеней вели вверх по узенькой лестнице в небольшую темную комнату, служившую для опытов над действием различных лучей на исследуемые вещества. Помещение было глухим тупиком, не имевшим другого выхода, и без окон, так как работы производились без дневного света. По пути Штеккер оглядел несколько стальных балонов, стоявших подле двери. Они были наполнены готовым газом под большим давлением и стояли здесь временно, перед отправкой на испытательный полигон. Смутная мысль мимолетной тревогой шевельнула мозг — Убрать бы их отсюда поскорей! — Проверил манометры, осмотрел краны, — все было в порядке.
Сзади послышались шаги. Вошел снова служитель и стал передвигать что-то на столах.
— А как с собакой, господин профессор? — спросил он таким голосом, точно ему лень было ворочать языком.
Штеккер взглянул на небольшую клетку, стоявшую на высоком столе у окна, в которой дремала, свернувшись клубком, маленькая собачка. Она подверглась накануне воздействию газа в слабой концентрации, и на завтра ее ожидало вскрытие для исследования состояния внутренних органов. А пока она спала, повизгивая по временам и вздрагивая всем телом.
— Дайте ей корму и оставьте здесь, я займусь ею завтра утром.
Служитель молчал, словно прячась в затаенном углу лаборатории.
Штеккер поднялся по узким крутым ступенькам, зажег свет и задернул штору, закрывавшую плотными складками проем двери. Он подошел к столу, на котором стоял большой спектроскоп, плоский стекляный сосуд, наполненный газом, катушка Румкорфа и еще несколько приборов. Здесь работа была спокойной, методической, в ней не замечалось бега времени. Сменяли друг друга цветные линии в поле спектроскопа, то яркие, то еле различимые, жужжал однообразно индуктор, в дальнем углу скреблась мышь. Часы внизу пробили девять, — Штеккер машинально сосчитал удары; где-то далеко хлопнула дверь.
Так прошел час, может быть, больше… И вдруг протяжный, полный смертельной боли и страха собачий вой ворвался в темную комнату и замер… Штеккер вскочил на ноги, вдруг охваченный внезапным ознобом. Минуту он прислушивался, — вой сменился визгом надрывным, пронзительным…
Он повернул выключатель и бросился к двери, но, отдернув штору, остановился как вкопанный, пе смея ступить дальше. Узкая дыра внизу была заполнена багровой массой, которая тихонько колыхалась и медленно ползла вверх со ступеньки на ступеньку, подобная отвратительному, гниющему студию.
Ужас сковал его неподвижностью. Он не смел верить своим глазам, он еще не отдавал себе отчета в том, что случилось, но где то в глубине шевелилось уже сознание непоправимой беды и душу захлестывал неодолимый страх.
Газ вырвался из баллонов, — это было несомненно. К тому, что он видел, присоединился и едва уловимый знакомый сладковатый запах, в значении которого ошибиться было невозможно. Но тогда… тогда конец. Ядовитое облако, двигаясь кверху, закупорило единственный выход и поднималось дальше, заполняя постепенно каменный мешок, в котором он оказался захлопнутым, как в ловушке.
Штеккер облокотился на стену, чтобы не упасть, — у него кружилась голова, и во рту вдруг стало отвратительно сухо. Он не знал, сколько времени прошло в этом оцепенении, но когда он пришел в себя и взглянул вниз, помимо воли жалкий, растерянный крик вырвался из его груди. Он помнил твердо, что при первом взгляде на лестницу верхние четыре были свободны от газа; теперь из под багровой колыхавшейся массы поднимались только две, — все остальное было уже затоплено. Он закричал еще раз, но теперь уже умышленно, надеясь услышать какой нибудь, отклик. Ответом был визг собаченки, бьющейся в железной клетке внизу.
Тогда Штеккер вспомнил о небольшом окошечке, бывшем в стене его Западни, открывавшемся, правда, не на улицу, а внутрь лаборатории, откуда шла лестница. Он бросился к этой темной дыре, словно ожидая оттуда спасения… Но это, конечно, оказалось иллюзией. Из окна, приходившегося почти под потолком просторной высокой комнаты, ничего нельзя было рассмотреть. Свет был погашен, и в окно вливалось еле заметное мерцание звезд. В этом скудном освещении казалось, что черная масса колышется чуть не под самым окном.
Штеккер распахнул его и высунул голову, — тишина и мрак. Он вынул коробку спичек, зажег одну из них и попытался осветить темнеющий провал. На несколько секунд в трепетном мерцании огонька увидел он ближайший угол комнаты и откинулся назад: пола, столов, табуретов уже не было видно, — они скрывались под пеленой багрового тумана, очертания и границы которого трудно было уловить. На фоне чуть освещенного извне окна еле намечались контуры клетки, в которой металась и выла затравленная собака. Штеккер еще раз крикнул в темную бездну — новый жалобный вой ответил ему из глубины.
Снова он бросился к двери. Красноватые волны покрыли еще одну ступеньку, и приторный запах ощущался все сильнее. Первым его движением было — спуститься вниз и захлопнуть дверь, закрывавшую узкую щель, но, сделав шаг, он остановился. Для того, чтобы добраться до двери, надо было чуть не до плеч погрузиться в ядовитое, жгучее облако, — Это было равносильно смерти.
Он задернул штору в надежде хоть сколько нибудь задержать движение газа, отошел к столу и, опустившись в бессилии на табурет, сидел так некоторое время, не отрывая глаз от темных складок материи, из-за которых скоро должна была появиться отравленная волна.
Трудно было собрать мысли, метавшиеся в воспаленном мозгу. — Что делать? И как эт