Но размах старческой руки был недостаточно силен, и куски сахара, не долетев до борта, попадали в воду.
Катера продолжали выводить пароход из гавани.
— Это ничего, что сахар упал в воду, — сказал Джан Мамаду в утешение стоявший рядом оборванец. — Тому, кого провожают, всю дорогу сладко будет ехать. И бурь не будет.
Толпа провожающих постепенно разошлась. На пристани остался один Джан Мамад. Он еще долго стоял здесь, пока сверканье белого парохода не растаяло вместе с дымом в густой синеве моря и неба.
Вечером в портовой курильне опиума, находившейся позади прачечного заведения, на ослиной шкуре лежал Джан Мамад и курил. Он заказал себе банг.
Хозяин курильни при тусклом свете керосиновой лампочки с закопченным стеклом обходил деревянные нары. Он показывал лежавших на них клиентов какому-то европейскому туристу с фотоаппаратом через плечо.
От смешанных паров опиума и дыма банга лицо у туриста было бледно и на лбу выступила испарина.
После нескольких затяжек Джан Мамад лег на живот и уперся локтями в шкуру. Он тихо бормотал, покачивая головой:
— Ох, Ситора! Хоть ты и большая и сильная, а человек сильней тебя. Вот возьми, к примеру, моего хозяина. Он богат и силен. А сильный человек все может сделать. Ох, Ситора, худо мне без тебя! Ох, Ситора!..
Джан Мамад тяжело вздыхал, роняя крупные капли слез на ослиную шкуру.
— Кто этот человек? — спросил турист у хозяина курильни, остановившись против Джан Мамада.
— Не знаю, — ответил тот. — Много здесь ходит всяких бродяг, воров и картежников.
Он прислушался к бормотанью Джан Мамада:
— Это афганец, саиб.
— Что же он говорит? — продолжал интересоваться турист.
— Он, должно быть, влюбленный, — объяснил хозяин курильни. — Знаете, бывает такая разбитая любовь. Он плачет и часто повторяет имя Ситора. У афганцев это женское имя означает «звезда».
Турист достал из бокового кармана блокнот и стал что-то записывать.
Джан Мамад отыскал гостиницу, где останавливались благочестивые паломники, когда уже солнце накалило улицы.
Он оставил перед входом свои старые калоши и, покачиваясь от не прошедшего еще ночного опьянения, вошел в просторный вестибюль. К нему по лестнице спустился приказчик с накинутым на плечи новым сатиновым халатом. Он уселся в бамбуковое кресло против электрического веера, чтобы его обдувало прохладной струей, и протянул Джан Мамаду мешочек, опечатанный сургучом.
— Вот твое жалованье, — сказал он. — Хозяин сам опечатывал кошелек.
Джан Мамад пересчитал деньги. Их оказалось столько, что едва хватало добраться по железной дороге до Шикарпура.
— А где же обещанный халат? — спросил Джан Мамад, глядя на синие горошины нового халата приказчика.
— Хозяин перед отъездом раздумал дарить его, — ответил приказчик. — Он сказал: «Хватит ему и того, что я заплатил за изжеванную чалму».
Джан Мамад направился к выходу.
Мальчик-портье распахнул перед ним дверь и протянул руку в ожидании подачки.
Джан Мамад остановился и поглядел на мальчика. У него еще кружилась голова и не проходила тошнота.
— А ты кормишь свою бабушку? — спросил он.
— У меня нет бабушки, — засмеялся мальчик, обнажая белые зубы.
Джан Мамад порылся у себя в карманах и нашел немного жареного гороха, оставшегося от вчерашнего завтрака. Он насыпал горох в протянутую руку мальчика и вышел на улицу. Разогретые каменные плиты сразу обожгли ему босые ноги. Джан Мамад стал искать глазами свои калоши, но их нигде не оказалось. Он еще не верил в пропажу калош и, щурясь от солнечного света, оглядывал белые плиты, слепившие ему глаза.
Негоциант продал слониху в марсельский зоологический сад, и сейчас она находится там. Ей более семидесяти лет. Для слонов это преклонный возраст.
Она разгуливает за оградой из крепких железных брусьев и получает ежедневно различные овощи и свежее сено, которое привозят с Французских Альп. В отруби ей добавляют рыбьего жиру.
Посетители зоологического сада бросают ей булки, сахар, апельсины. В благодарность за это угощение слониха всякий раз пятится назад и делает приседание.
Сторож с обрюзгшим лицом сидит перед оградой за лотком и торгует каштанами и леденцами. Дети протягивают слонихе пятифранковую лиловую бумажку, и она хоботом отдает деньги сторожу, который выдает ей за это горсточку каштанов, а за голубую десятифранковую — леденцы.
Сторож, желая иногда потешить детей, пробует обмануть слониху — и подсовывает ей в обмен на голубой десятифранковый билет каштаны, но слониха не берет их, требуя леденцов.
Над оградой установлена дощечка с латинской надписью: «Элефас индикус».
Что же касается дальнейшей судьбы Джан Мамада, то в последний раз его видели афганские пограничники, когда он, возвращаясь на родину, перешел границу, опустился на колени и поцеловал землю.
Потом он пошел по крутой улице пограничной деревушки, медленно передвигая босые ноги в синяках и ссадинах. Через плечо у него была перекинута переметная сума, из которой торчала свернутая ослиная шкура.
Сельские ребятишки бежали за ним, смеялись и дергали за ослиный хвост, свесившийся через прореху сумы.
А больше о нем ничего неизвестно.
Нина Гернет и Григорий ЯгдфельдКАТЯ И КРОКОДИЛ
1
Катя Пастушкова шла по бульвару.
Почти не глядя, она хлопала по мячу. Мячик прыгал между Катиной рукой и землей будто на невидимой резинке. Но главное — мяч каждый раз падал только на солнечные пятна и ни разу на тень. А это было очень трудно, потому что ветер шевелил листья и пятна на дорожке двигались.
Это считалось высоким классом «школы мячиков».
— Триста пять, триста шесть, триста семь… — шептала Катя при каждом ударе.
И по этому можно было судить, как много она прошла, как хорошо умела считать и как прекрасно играла в «школу мячиков».
Никто из девочек не мог победить Катю — ни во дворе, ни на их улице. И, победив всех, Катя вышла на другую улицу, где ее еще не знали. У дерева Катя остановилась.
— Через спинку! — строго сказала она себе, но так, чтобы слышали няньки на скамейках. И семь раз поймала мяч через спинку от дерева, и не просто так, а с поворотами.
Конечно, на нее с восхищением смотрели все: и дворник, который поливал дорожки, и старушка на скамейке, и дети, которые возились в песке.
Она пошла дальше, отбивая мяч то правой, то левой рукой.
На Кате было новое синее платье, занятия в школе кончились, в кармане лежали две тянучки, она шла по бульвару, самая ловкая и самая нарядная.
И вдруг какой-то мальчишка (что она ему сделала?) подскочил и поддал ногой Катин мячик.
Мяч взвился, перелетел через улицу, ворвался в стаю воробьев и, ударившись о стенку дома, откатился к каменной тумбе.
— Вот как дам! — крикнула Катя и бросилась к мальчишке.
Но он спрятался за свою бабушку и оттуда показал Кате кулак.
— Трус! — сказала Катя. — Трус, трус, трус! — И отправилась за мячиком.
Она нагнулась за мячом, и…
— Ах!.. — сказала Катя и прижала руки к груди.
Прямо на нее глядел белоснежный кролик.
Его красные глазки уставились на Катю, а рот беспрестанно шевелился, будто кролик шептал ей что-то. А позади этого кролика сидел второй, разостлав по спине длинные уши.
Клетка с кроликами стояла на нижней ступеньке парадной. На второй ступеньке была еще одна клетка. В ней прыгала черная птица с белыми пестринками, с любопытством косясь на Катю.
А на самой верхней ступеньке сидел хмурый мальчик и неподвижно глядел вперед. У него на коленях лежала лиловая коробка из-под ботинок. В крышке, под надписью «Скороход», было прорезано отверстие. Что-то живое тихо скреблось в коробке.
А в ногах у этого странного мальчика стоял длинный ящик, и на нем красной краской было написано «Крокет».
Катя с опаской поглядела на сердитого мальчика. Конечно, лучше всего было бы взять мяч и идти своей дорогой.
Но кролики были так прекрасны!.. И кто еще прячется в коробке «Скороход» и в ящике «Крокет»? Неизвестно. И почему все эти звери стоят прямо на улице? Интересно до невозможности!
Уйти Катя не могла. Она немножко постояла, глядя на мальчика. Тот не шевелился и все так же горестно смотрел перед собой.
Катя на цыпочках подошла к клетке и тихонько тронула пальцем розовый кроличий носик.
— Не тронь! — хрипло сказал мальчик, не поворачивая головы.
— Только погладить… — умоляюще сказала Катя.
— Отстань! — сказал мальчик.
Катя хотела обидеться, но не успела: из отверстия коробки «Скороход» высунулась плоская змеиная головка. Повернулась туда-сюда и скрылась.
— Ах! — сказала Катя. — Ах, какая змейка!
— Сама змея! — хмыкнул мальчик.
И хотя слова были грубые, но голос у мальчика был уже не сердитый. Видимо, Катино восхищение ему понравилось. Он даже приоткрыл коробку, и Катя увидела… черепаху.
Черепаха вытянула змеиную головку и беспомощно царапала лапами картонные стенки, пытаясь выбраться из тесной коробки. Маленький острый хвостик смешно торчал из-под панциря.
— Ой! — воскликнула Катя и потянулась к черепахе. Но споткнулась об ящик, взмахнула руками и села на него.
Мальчик схватил Катю за руку, сдернул с ящика и крикнул:
— Куда падаешь? Жизнь надоела? Уходи откуда пришла!
Но уж теперь Катя и совсем не могла уйти. Оказывается, в ящике от крокета сидело еще что-то, и очень страшное!
Она впилась глазами в ящик, закрытый выдвижной крышкой. Сквозь узенькую щелочку, оставленную для воздуха, рассмотреть что-нибудь было невозможно.
Спросить у мальчика — кто там?
Нет. Во первых, он не ответит, а во-вторых, Катя на него обиделась. Она терпеть не могла, чтобы на нее кричали.
Она подумала, потом отступила на шаг и сказала сама себе, но так, чтобы мальчишка слышал: