— У меня все в порядке. Неисправен заяц. Он бежал нелогично, вопреки программе. Я несколько раз рассчитывал координаты точки нашей с ним встречи и каждый раз ошибался. Когда в аккумуляторах закипел электролит, программа автоматически переключилась на поиски хозяина.
Нури слушал, машинально рассматривая кость. Заметил два углубления, армированных металлом (сюда Трезор всовывал клыки), вздохнул: проще было бы сменять аккумуляторы, чем каждый раз подзаряжать их. И корпус имитирован под кость не совсем удачно. Он осторожно положил батарейку возле собаки и сказал:
— Трезор ошибается, на мнение кибера в этом случае полагаться нельзя.
— Или неисправна собака, — проговорил Сатон, — или неисправен заяц. Третьего быть не может.
Олле глядел на огонек костра. Его массивная фигура казалась бронзовой в желтом мигающем свете. Он с тоскливой надеждой произнес:
— Третье может быть.
— Ты считаешь, что… — вскричал Нури.
— Вот именно. Ведь мог же в зоне случайно уцелеть хотя бы один настоящий заяц…
Прошло полгода. Олле сидел вечером за письменным столом и диктовал самопишущей машинке последнюю главу своего “Исследования мимики и жеста древних народов Средиземноморья”. Дело спорилось. До установленного законом срока окончания работы оставался еще целый час, а за это время много можно успеть сделать. Помешал Нури. Он шумно ворвался в кабинет, забегал:
— Ты слышал?
Олле, вздохнув, выключил машинку. Все, сегодня уже не работать.
— Ну что, забраковали твоего кибера?
Как раз сегодня Нури должен был сдавать приемочной комиссии действующую модель элегантного и молчаливого робота-парикмахера.
— Кибер-то принят… — Нури, торопясь, включил информатор. — Ты лучше вот что послушай.
— “Повторяем последние известия. Совет Земли рассмотрел предложение Института Реставрации Природы (ИРП), сформулированное профессором Сатоном по результатам весьма интересного исследования. Товарищ Сатон экспериментально доказал, что человеческая психика отрицательно реагирует на замену подлинных животных имитирующими кибернетическими устройствами. Основные отрицательные реакции: скука, чувство досады, горестное недоумение. Совет одобрил предложение ИРП об увеличении ассигнований на заселение лесных массивов и водных площадей диким зверьем и птицей”.
Глеб ГолубевДОЛИНА, ПРОКЛЯТАЯ АЛЛАХОМ
Господин Шукри так натянул поводья своего коня, что тот попытался встать на дыбы. — Вот она, эта проклятая аллахом долина.
Было видно, что он очень трусит, словоохотливый господин Шукри, наш заботливый проводник. Казалось, он боится, как бы лошадь не сделала даже одного лишнего шага вперед. А мы надеялись, что он проводит нас в долину, открывшуюся перед нами с высоты перевала.
Долина в этот вечерний час выглядела такой приветливой и мирной. От гор, за неровные зубцы которых уже зацепилось заходящее солнце, протянулись поперек долины длинные лиловые тени. На перевале было пустынно и голо, одни камни да редкие кустики терескена. А долина манила густой прохладной тенью, веселой зеленью деревьев и кустарников, местами сливавшихся в сплошные заросли. Наверное, как раз там, в зарослях, и протекает речка. До чего приятно будет опустить в ее холодные струи разгоряченное, обветренное лицо, смыть с него толстый слой надоевшей пыли…
— Может быть, вы все-таки послушаетесь моего совета и устроитесь в поселке? — сказал господин Шукри.
— В долине никого не осталось?
— Нет. Все откочевали в окрестности поселка. Остался только Хозяин..
Он так произнес эту кличку, что писать ее следует только с большой буквы.
— Чего мы встали? Что он говорит? — нетерпеливо спросил Женя.
— Советует устроить базу в поселке.
— И каждый день таскаться оттуда за двадцать километров? — возмутился Женька. — Много мы так наработаем.
— Ну ладно, мальчики, вы можете тут вести дискуссию хоть до утра, а я хочу умыться и спать. Солнце уже садится, — сказала Мария и, объехав нас, начала первой спускаться по каменистой тропе.
Женя подстегнул свою лошадь и двинулся следом за женой.
Господин Шукри укоризненно покачал головой, вздохнул и поцокал языком. Мы уже знали, что это означает у него полное неудовольствие.
Я посмотрел на Николая Павловича. Он молча пожал плечами и тоже тронул свою лошадь.
— Что же, господин Шукри, нам остается поблагодарить вас за внимание, — сказал я. — Возвращайтесь в поселок. Мы как-нибудь сами выберем местечко для лагеря. А завтра наведаемся к вам, чтобы вместе обсудить программу исследований.
Мы с ним церемонно раскланялись, прикладывая руки к груди по всем правилам восточного этикета, и я поспешил за товарищами.
Господин Шукри что-то крикнул мне вслед. Я остановился и вопросительно посмотрел на него.
— Да хранит вас всемогущий аллах! — крикнул он снова и, нахлестывая лошадь камчой, скрылся за поворотом тропы.
Я догнал наш маленький караван уже на самом конце спуска в долину. Тропа сворачивала направо. Но слева из зарослей доносилось близкое журчание воды, и Мария решительно свернула туда. Правильно, через полчаса станет темно, надо поскорее устраиваться на ночлег. А завтра осмотримся и выберем место для постоянного лагеря.
Продравшись сквозь заросли, мы очутились на берегу говорливого ручья. Он был неширок, перепрыгнуть можно, но ворочал солидные камни и весь так и пенился, разбрасывая брызги. В долине, говорили, есть речка. Но это, видно, не она, а один из ее притоков.
Лошади, оттирая друг друга, потянулись к воде. Но в ручей ни одна не входила, пили с берега, далеко вытягивая шеи. Местные лошади опытные: знают, что даже такой ручеек легко может свалить с ног и пойдет швырять об острые камни.
Мы тоже с наслаждением умылись, прополоскали пересохшие рты ледяной чистейшей водой.
— Давайте скорее ставить палатки! — хозяйственно покрикивала Маша. — Или лучше заночуем сегодня просто в спальных мешках. Я так устала, прямо думала, свалюсь с лошади. Женька, Николай Павлович, собирайте быстренько валежник для костра. Что-то я забыла, в каком вьюке у нас тушенка?
— Стоп, Мария, не тарахти, — остановил я ее. — Прежде всего, пока еще видно, надо осмотреть друг друга, не нацепляли ли мы клещей, пока продирались сквозь кусты. Тут их наверняка уйма.
Поиски мелких клещей, затаившихся у нас в складках одежды, отняли с полчаса. Потом мы поужинали и с наслаждением выпили по две кружки сладкого душистого кок-чая, а Николай Павлович, даже немного подумав, осилил третью. Мы так устали за день, что почти не разговаривали.
— Посуду помоем утром, — сладко зевая, сказала Маша, Она расстелила на кошме спальный мешок.
— Отвернитесь на минутку, быстро!
— Стоп, — сказал я. — А где твоя сетка?
От негодования она даже не сразу напала на меня. Сначала только махала руками и таращила свои глазищи, потом закричала:
— Ну одну ночь я могу поспать по-человечески, без этой паранджи? Завтра поставим палатки, натянем противомоскитные сетки, — радуйся. Но сегодня-то могу я в нее не закутываться, ведь дышать нечем будет!
— Уймись, Маша, — сказал ей Женя. — Приказ есть приказ. Обсуждению не подлежит.
— Ладно, будь по-вашему. А змей тут нет? Вот кого опасаться надо.
Она улеглась, но что-то сердито бурчала из-под сетки, демонстративно ворочаясь. Но через две минуты уже затихла и тихонько захрапела, будто кошка замурлыкала.
Мы с Женей выкурили еще по сигаретке, глядя, как затухают и подергиваются седым пеплом угли догоревшего костра. Бормотание ручья убаюкивало. Глаза слипались. Мы забрались в спальные мешки и закрылись сетками.
“Да, спать будет душновато, — подумал я. — Может, зря так уж сразу навожу железный порядок? Хотя кто скажет, откуда может подкрасться беда?”
И тут же я услышал тоненький, звенящий и жалобным писк над ухом. Это москиты сетовали, что я спрятался от них и они не могут до меня добраться.
Может быть, именно они виновники всех бед? Или клещи?
Нет, я был прав: тут надо держать ухо востро, в этой “милой” долинке…
С этой мыслью я и уснул, словно провалился куда-то.
И тут же кто-то начал меня расталкивать.
— Что случилось? — спросил я, пытаясь выбраться из-под сетки и не понимая спросонья, кто и зачем закутал мне голову. Наконец выпутался из сетки и сел, с удовольствием вдыхая свежий ночной воздух и отмахиваясь машинально от москитов, кружившихся возле моего лица.
— Слышишь? — спросил невидимый в темноте Женя.
— Что?
— Где-то поблизости собаки воют.
— Ну и что?
— Откуда они здесь взялись? Ведь все люди ушли из долины? Опять, слышишь?
Протяжный и полный какой-то ужасной тоски и безысходности вой донесся из темноты.
— Может, это волки? — сказал я.
— Здесь волки не водятся. Да и что я, волчьего воя от собачьего не отличу, что ли?
Мы посидели несколько минут, прислушиваясь к ночи. Все снова было тихо, только возился с камнями ручей.
— Ладно, давай спать. Завтра разберемся, — сказал я и опять начал закутываться в сетку.
И тут вой раздался снова — такой же плачущий, печальный, полный тоски и злобы.
— Вот черт, прямо Баскервильская долина какая-то, — пробормотал в темноте Женька.
Прежде чем продолжить дальше рассказ о наших приключениях, мне хочется объясниться с читателем.
Когда я читаю детективный роман о долгих и запутанных поисках какого-нибудь таинственного убийцы, меня, признаться, нередко берет злость. Почему ему уделяется столько внимания, этому злосчастному преступнику? По его следам, ниточку за ниточкой распутывая клубок всяких хитрых ложных ходов, идут неустрашимые и проницательные следователи, заставляя читателя восхищаться своей настойчивостью, железной логикой и поразительной интуицией.
“Холмс бегал туда и сюда, иногда теряя след, иногда вновь натыкаясь на него, пока мы не очутились у самого леса, в тени очень большой, старой березы. Холмс нашел его следы за этим деревом и снова лег на живот. Раздался радостный возглас. Холмс долго оставался неподвижным, переворачивал опавшие листья и сухие сучья, собрал в конверт что-то похожее на пыль и осмотрел сквозь лупу землю, а также, сколько мог достать, и кору дерева. Камень с неровными краями лежал среди мха; он поднял и осмотрел его…