— Он. Твой супружник.
— Эгоист. Еще бы! Самому такая жена досталась, что и сниться ему не могла.
— Это точно, — прерывисто вздохнул Шубин, — не дай бог увидеть такую во сне.
— Ах так? — вспыхнула Вера. — Шубин, к барьеру! Стреляться с трех шагов!
Это была их старая игра, много раз повторяемая и, как это бывает в дружных семьях, ставшая от этого особенно милой.
Вера встала напротив мужа, вытянула вперед правую руку и прищурилась, словно целилась. Тот тоже принял позу дуэлянта.
— Считайте, капитан, — властно сказала Вера.
— Стрелять на счете три. Считаю: раз, два, три!
— Паф! — сказали дуэлянты и упали друг другу в объятия.
— Нун гут, загте дер бауэр, — пропел Голубев. — Нальем по второй, пока вы еще не укокошили друг друга.
— Ну так как, знакомить тебя с невестой? Молоденькая, красивенькая, умненькая…
— Знаем мы этих молоденьких, — сказал Шубин, пережевывая котлету. — Нынешнее поколение…
— Это точно, Родионыч. Вот давеча, лет эдак с полсотни с гаком назад, еще перед ерманской войной, — задумчиво сказал Голубев, — молодежь была…
— А все-таки удивительно, — заметила Вера, — как всегда ругают молодежь. Я где-то читала, что одна американская газета напечатала цитату, в которой говорилось… Я точно не помню, но примерно что-то в этом роде: “Что творится с нынешними молодыми людьми! Никогда еще на людской памяти не было поколения, которое бы так не уважало старших, которое бы так не издевалось над их традициями и устоями…” Ну и так далее. И газета попросила читателей догадаться, кто и когда это сказал. А потом сообщила, что это дословный перевод из одного древнеегипетского папируса…
— Забавно, — сказал Шубин. — Кстати, Веруш, как ты думаешь, выйдет ли нормальный человек утром из дома без шапки, если на улице проливной дождь?
— В Древнем Египте?
— Нет, в современной Москве.
— Нормальный — нет. Но какое отношение…
— Обожди. Хорошо. А если он едет в такси в этот же дождливый день, где будет шапка?
— Очевидно, у него на голове.
— Ты умная женщина, и именно за это я тебя люблю. Ну, а если этот человек — водитель такси и целый день сидит за рулем в теплой машине, может ли он снять шапку?
— Сереженька, — жалобно взмолилась Вера, — мы же договорились: дома о делах — ни-ни.
— Последний раз, Веруш. Обещаю.
— Может, Сережа, может, — быстро сказал Голубев. — Я несколько раз видел, как они кладут фуражку на полочку под задним стеклом. Как я раньше не сообразил?
— Классическая фраза оперативного уполномоченного, — рассмеялся Шубин. — Значит, будем исходить из того, что посетитель Польских был шофером такси.
— Ну, всё, — пробормотала Вера, грустно улыбнулась и принялась собирать посуду, ставя ее в мойку. Она уже привыкла к этим, казалось, внезапным ассоциациям мужа и Голубева, неожиданным извержениям постоянно тлеющих где-то в глубинах их сознания мыслей, привыкла и примирилась, понимая, что их работа неизбежно захватывает их, может быть иногда и против их воли, и, отвлекаясь, они лишь отвлекаются от нее наполовину и никогда целиком.
Она пустила горячую воду, еще раз вздохнула и принялась мыть тарелки.
Хотела бы она другой работы для Сергея? Кто знает? Трудно сказать… Конечно, в другом месте он был бы наверняка не так занят и получал бы, может быть, побольше… Но он был бы тогда не он, потому что представить Сергея другим, не погруженным вечно в его дела, не чувствовать напряженную работу его мысли ей было трудно, как, например, представить его мелочным, скупым, педантичным… Бог с ним, если он всем этим живет и любит свою работу…
— В таком случае, — сказал Голубев, — не исключено, что эта твоя продавщица смогла бы узнать нашего гипотетического шофера. Для этого ей нужно всего-навсего прокатиться на всех пятнадцати тысячах московских такси, причем в две смены, так как на каждой машине работают два сменщика. Итого тридцать тысяч поездок. Считая по десять поездок в день, ей понадобится для этого всего-навсего три тысячи дней или около восьми лет.
— Точнее, восемь лет и два с лишним месяца.
— Месяцем больше, месяцем меньше, не будем торговаться. Но если говорить серьезно, придется пересмотреть кучу фотографий.
“Постой, постой, Боря… — подумал он. — Что-то у тебя сейчас мелькнуло в голове. Минуточку, минуточку…” Он вспомнил, как однажды приехал поздно вечером из Лобни, от приятеля, и у Савеловского вокзала увидел огромную очередь на такси. Он нерешительно раздумывал, пристроиться ли в ее хвост или идти на автобус, но человек, стоявший перед ним, словно прочел его мысли и сказал:
“Становитесь, становитесь, молодой человек, здесь рядом парк, и машины подходят быстро”.
— Сережа, — сказал он, — если я не ошибаюсь, рядом с этим Строевым переулком есть парк…
— Похоже, — задумчиво сказал Шубин, — очень похоже. Начнем с него.
ГЛАВА 7
День был осенний, дождливый, и перед воротами мойки таксомоторного парка вытянулась длинная очередь забрызганных грязью машин. Когда металлические двери со скрипом подымались вверх, очередная машина нетерпеливо срывалась с места и исчезала в низком здании. Казалось, ей хотелось побыстрее вымыться после рабочего дня и отдохнуть несколько часов, блаженно остывая всем своим металлическим телом.
Шоферы, ожидавшие своей очереди, дремали за рулем, давая отдохнуть глазам, и лишь те, кто был помоложе, с любопытством следили за молодой женщиной в светлом синтетическом пальто, стоявшей у ворот и то и дело посматривавшей на часы.
— Добрый вечер. Давно меня ждете, Валентина? — спросил Шубин. — Я, кажется, не опоздал?
— Нет, что вы, Сергей Родионович, это я просто раньше времени пришла.
Они прошли в отдел кадров, расположились в небольшой комнатке, и худая, костлявая женщина в свитере, неодобрительно поджав губы, принесла и положила на стол стопку личных карточек.
— Ну-с, Валентина, с богом, — улыбнулся Шубин. — Смотрите на фото и главное — не пытайтесь обязательно найти кого-нибудь. А то вы девушка, видно, добрая, не захотите огорчить старичка…
— Это вы-то старичок, Сергей Родионович?
— Угу… Не захотите огорчать и обязательно укажете на какое-нибудь фото. Не нужно. Не подготавливайте себя к тому, что каждое следующее фото во что бы то ни стало должно быть фото именно того человека, которого мы ищем. Попадется — хорошо, не попадется — ничего не поделаешь. Придумаем что-нибудь еще…
С маленьких карточек на Валентину смотрели лица: нахмуренные и доверчивые, молодые и пожилые, симпатичные и неприятные.
И Валентина почему-то вдруг подумала, что за каждым из этих маленьких листков фотобумаги стоит чужая жизнь, которую она не знает и никогда не узнает; что мир огромен, и среди этого людского моря она, Валентина, лишь крошечная песчинка, знакомая лишь с несколькими другими песчинками, такими же крошечными, как и она. И навсегда останется такой песчинкой. Ей стало грустно, и она привычно мысленно сказала себе: “Опять за свое, дура! Поменьше настроений”.
Они просмотрели первую стопку, и женщина в свитере принесла вторую. Выглядела она по-прежнему недовольной и всем своим видом, казалось, говорила: “Что я вам, граждане, грузчик, что ли?”
Не повезло им и со второй, и с третьей порциями… Несколько раз Валентине казалось, что лицо похоже, но, присмотревшись, она со вздохом опускала карточку. Когда Валентина уже почти заканчивала четвертую стопку, она вдруг, не удержавшись, крикнула:
— Он! Нашли!
С фотографии смотрело лицо человека лет тридцати, с сильным, решительным подбородком, маленькими, недоверчиво смотрящими глазками.
— Точно он? — спросил Шубин.
— Точно, Сергей Родионович. У меня на лица память хорошая. Увижу раз — и через десять лет вспомню. Он, точно он… Ну вот, всё вы и закончили. — В голосе ее прозвучала легкая, еле уловимая грусть, и Шубин подумал, что ей, может быть, немножко жаль расставаться с чем-то для нее новым, непохожим на привычные будни.
— Ну что вы, — усмехнулся Шубин, — “закончили”! Еще и не начинали. И если это даже и тот человек с сухой головой, может вполне оказаться, что он вовсе и не тот, за кого мы его принимаем, вернее, хотим принять… Посмотрим-ка, кто он. Ага, Ворскунов Алексей Иванович, тридцать девятого года рождения, вот и адрес его…
— Все, Сергей Родионович? — Валентина поднялась и надела пальто.
— Господь с вами, Валентина! Разве от нас так скоро отделаешься? Придется нам поговорить с Ворскуновым Алексеем Ивановичем, познакомиться с ним. Да и вы должны убедиться, что он — это он. Что-нибудь придумаем, как это лучше сделать, и я вам позвоню. Хорошо?
— Хорошо, — сказала Валентина и улыбнулась.
— Ну вот и прекрасно. Спасибо вам преогромное за помощь. Мы ведь без вас ничего — пустота, фикция. Без вас и тысяч таких же добровольных помощников.
— Ну что вы… До свидания.
— Минуточку, Валентина. Меня уже давно мучает один вопрос, но никак не могу решиться спросить вас… Просто не знаю, что делать…
— А вы спросите.
— Скажите, Валентина… как делаются такие высокие прически, как у вас? Как они держатся?
Девушка фыркнула, подавившись смехом.
— А еще уголовный розыск называется. Это, Сергей Родионович, профессиональный секрет. Если мужчины будут все знать…
— Жаль, — вздохнул Шубин. — Но не мы, так следующее поколение мужчин обязательно раскроет эту жгучую тайну… Так я вам позвоню, Валентина.
?
С самого утра, с момента выезда на линию, когда диспетчер вместе с путевым листом сунул ему повестку, вызывавшую его в отделение ОРУД ГАИ, Алексей чувствовал легкое беспокойство. Вернее, это даже было не беспокойство. Беспокоиться было нечего: все сотни раз обдумано, взвешено, проверено. Было какое-то неприятное чувство неизвестности. Для чего вызывают? Дорожных происшествий у него не было, инспекторы ОРУДа его не останавливали. Скорее всего, ошибка какая-нибудь. И уж безусловно никак не мог быть связан ОРУД со Строевым переулком. Ладно, подумал он, нечего голову ломать, работать надо, план везти.