стал заполнять бланк постановления о производстве обыска у Воронова.
— Вы не смогли бы описать внешность Воронова? — обратился к Астахову Бабин. — Какого он роста, цвет глаз — словом, приметы.
— Молодой он, глаза обыкновенные, карие. Сам высокий. Ну, что еще? Худой он… Не умею я приметы описывать.
— А не замечали, на шее у него не было никакой повязки? Может, забинтована или платком завязана?
— Вроде бы нет, — стал припоминать тот. — Не смотрел я. Да нет, ничего у него не было!
Бабин остался доволен. Получалось, что он был прав, когда в кабинете Владыкина высказал свое соображение о главной примете.
Перед уходом Астахов аккуратно провел маленькой щеточкой по усам. Лицо его впервые озарилось улыбкой.
— А у меня сын родился! — сообщил он. — Три кило восемьсот граммов. Представляете? Это в моем-то возрасте!
— Поздравляю вас! — улыбнулся ему Митин.
По дороге к дому, в каком жил Воронов, он обдумывал создавшееся положение. Сейчас его уже не поражал кинематографический поворот событий. Когда жена рожает, мужу полагается торчать в родильном доме, а не мотаться по городу, развозя беспечных пассажиров. И руки к тому же трясутся… А у Воронова, видимо, давно уже бродили преступные замыслы. А тут, выручив товарища, он вдруг обнаружил, что неожиданно для него сложилась исключительно благоприятная ситуация. В самом деле, человек в отпуске, в руках чужая машина, и в ней болтливая пассажирка с пухлым чемоданом. «Кто с Магадана — у тех денег мешок!», «Сделаю дело, а там ищи-свищи…» Вероятно, так должен был рассуждать Воронов, когда вез Укладову в гостиницу. Значит, преступление заранее не было обдумано, просто он соблазнился легкой добычей и решил воспользоваться подвернувшимся случаем.
Астахов показал, они вошли во двор и остановились возле большого серого дома.
— Будь другом, Алеша, сходи за понятыми.
Бабин ушел и вскоре вернулся с двумя дворниками. Женщины для такого случая надели белые фартуки.
Глава десятая
Степан Воронов жил в коммунальной квартире. Старушка в темном, низко повязанном платке провела неожиданных гостей по коридору и показала на дверь.
— Постучите, может, откроют. Мадам, кажись, дома, — пропела она елейным голосом.
Прежде чем уйти в свою комнату, она внимательно посмотрела на Астахова. «Вероятно, она будет свидетельницей, должно быть, она открывала дверь Астахову», — подумал следователь и тут же получил подтверждение: таксист показал ему глазами на старушку и зашептал:
— Она, она меня впустила… Ее спросите, она скажет.
Митин сделал знак, чтобы он молчал. Бабин постучал и сжал в кармане рукоятку пистолета.
Дверь сразу открылась. На пороге, закрыв собой вход, встала молодая статная женщина с пышными рыжими волосами. Слегка вздернутый короткий нос, широко расставленные смелые глаза с откровенно нарисованными уголками и полные, хорошего рисунка губы делали ее грубоватое лицо привлекательным. Одной рукой она придерживала па груди вылинявший халатик, другой уперлась в косяк. Красный лак на ее ногтях наполовину облупился.
На вопрос, дома ли Степан Воронов, она сухо ответила:
— Уехал.
— Куда?
— В Крым. Путевка у него в санаторий, вот и уехал.
Она отступила назад, намереваясь закрыть дверь, но Бабин успел просунуть вперед ногу. Женщина нахмурилась, но тут же все поняла — присутствие дворников, вероятно, объяснило ей, что это за люди.
— Мы из милиции, — сказал Митин и вынул удостоверение.
Она не стала смотреть. Слегка побледнев, прижалась к стене, молча пропустила всех в комнату. В коридоре опять показалась старушка в темном платке. Женщина увидела ее и с силой захлопнула дверь.
— Извините, гражданка, но придется произвести у вас обыск, вот в присутствии понятых, — показал Митин на дворников, стоявших у двери с напряженными лицами. — Кем вы приходитесь Воронову? Жена, сестра?
Женщина вдруг закричала:
— Что еще этот уголовник натворил? Ничего я не знаю. И не жена я ему! Хоть у кого спросите. Вместе живем, ну и что с того? А не жена. II прописана в другом месте. Я хоть сейчас отсюда смотаюсь, больно надо! Вон уж и так собралась, вещи сложила! — Она показала на стопку белья на столе. — В его делах я не участница. У меня в киоске полный порядок, хоть сейчас ревизия — пожалуйста! А за него я не ответчица!
— А чего вы, гражданка, собственно, раскричались? — строго остановил ее Митин. — Вас лично никто ни в чем не подозревает. Пришли мы к Воронову. Зачем же кричать? Мы ведь не кричим. — Он помолчал. — Так, значит, не жена? А кто же вы ему будете?
Вопрос следователя будто подхлестнул женщину: она обвела всех своими диковатыми подкрашенными глазами и с вызовом сказала, обращаясь почему-то не ко всем, а только к дворникам:
— Полюбовница, можете так считать! — Затем тут же смущенно усмехнулась и негромко сказала, глядя в сторону: — Не то я хотела… сгоряча сорвалось. Мы со Степаном хотели зарегистрироваться, понимаете? Ну, невеста, что ли… так приличнее будет.
— Именно приличнее, — сухо сказал Митин. — Вы садитесь, пожалуйста. Итак, ваша фамилия, имя и отчество?
— Зовут Зинаидой Павловной, фамилия Симукова. Работаю в киоске у Киевского вокзала. Знаете, галантерея разная, шпильки там, заколки, трикотаж тоже бывает. А прописана в другом месте. У меня своя комната. — Она помолчала, вздохнула: — И здесь, как видите, бываю. Ну и что? Как-никак, вроде условный, а все муж считается.
Женщины у двери осуждающе поджали губы.
— Эту ночь вы здесь провели? Вместе с Вороновым? — Нет, одна. Не ночевал он нынче.
— Это почему же? Ведь отпуск у него, кажется?
— А я почем знаю! Не ночевал — и все! Поругались мы вечером. Знаете, как бывает, он свое, я свое… У него принцип, и у меня. Почему это я должна уступать? А тут звонок в дверь, он пошел открывать…
— Это я звонил, я приходил! — торопливо вставил Астахов.
Митин укоризненно на него посмотрел и спросил у Симуковой:
— Вы знаете этого гражданина?
— Нет, в первый раз вижу. Ну, поговорил там Степан с кем-то, может, и с этим гражданином — не знаю, и вернулся вскоре. Я молчу, и он молчит. Взял куртку, смотрю. Ты куда? А он только дверью хлопнул. Вот и все, как на духу! Где был, с кем, что целую ночь делал — ничего не знаю. Спала, как убитая.
— В котором часу он вчера ушел?
— Часов в десять, может, в начале одиннадцатого.
— В начале одиннадцатого! — опять вставил Астахов.
Пока все совпадало с тем, что таксист говорил у себя дома, и Митин порадовался за него. Затем неожиданно и быстро спросил у женщины:
— У вас часы золотые? Воронов вам подарил или сами купили? Когда?
— Эти? — Симукова взглянула на свою руку, несколько секунд помедлила с ответом, словно не зная, что сказать, потом проговорила неохотно: — Его подарок. На Восьмое марта расщедрился.
— Разрешите посмотреть?
Она открыла на запястье запор тонкой металлической браслетки, подала ему часы.
— «Заря», — сказал Сергей Петрович Бабину и подумал, что если второпях их сдергивать с чужой руки, то от металлической браслетки может остаться ссадина.
— Так, говорите, на Восьмое марта подарил? Хороший подарок. Точно, на Восьмое?
Женщина вспыхнула, будто ее уличили во лжи.
— Говорю, на Восьмое, значит, на Восьмое! — грубо сказала она. — Мне ведь дарили, а не вам.
— Это верно, — согласился следователь. — Просто я подумал, что, может, не в женский праздник вы их получили, а позднее. Например, сегодня. Ведь сегодня, признайтесь! И учтите, что нам все известно. Иначе бы мы не пришли к вам…
Он не сводил с нее глаз. Она тоже не опускала ресницы. Словно в коротком молчаливом поединке каждый пытался прочитать в глазах другого его тайные мысли.
Прошло несколько секунд. У женщины чуть дрогнули полные губы, дрогнули даже не от усмешки, а скорее от легкого намека на нее. Вероятно, она догадалась, что на самом деле он ничего не знает о часах и лишь делает вид, что ему будто бы что-то известно. Сергей Петрович так и истолковал для себя это мимолетное изменение в ее лице.
Она откинулась на стуле, свободным движением положила ногу на ногу.
— Еще чего! — Теперь она усмехалась открыто. — Сегодня! Да я уже три месяца ношу их не снимая. А вы говорите — сегодня!
Сергей Петрович рассмеялся.
— Что я смешного сказала? — насторожилась она.
— Считайте: апрель, май, июнь, июль, август — получается пять месяцев, так? И это еще без марта. А вы часы три месяца носите не снимая. Куда же еще два месяца делись? Арифметика!
Дворники, сидевшие у двери, переглянулись.
— Ну и что с того? Считайте как хотите. Сказала, не подумавши, — без тени смущения заявила Симукова.
— Не подумавши? Что ж, бывает. В котором часу Воронов вернулся утром?
— Не посмотрела на часы. Солнце уже взошло, но рано еще было. Спать хотелось…
— И вы не встали, не приготовили ему завтрак?
— Это после вчерашнего-то? Как бы не так! Ему слово, а он тебе десять. Такого тут наговорил! Завтраки еще ему готовить… — Глаза ее опять стали гневными. — Уйду я от него к чертям собачьим! Отдам ключ старой ведьме — только тут меня и видели! Вон, вещи свои сложила, уходить собралась.
— И часто у вас с ним такие ссоры? — сочувственно спросил Сергей Петрович и подумал, что старой ведьмой она, вероятно, называет старушку в темном платке.
— Они каждый день ругаются, — сказала от двери одна из женщин.
— А ты помалкивай!
— Тише, товарищи! Значит, Воронов уехал в Крым? В какой санаторий?
— Куда-то возле Алупки. «Восход» называется.
— На поезде или самолетом? Проводили вы его?
— Больно надо! Перевернулась на другой бок, и все. Слышу, чемодан берет. Даже «прощай» не сказал.
— Ну, а все-таки, на поезде или самолетом?
— Вроде вечерним поездом хотел.
— А ушел утром?
— Получается так…
— Понятно. А скажите, вот вернулся он откуда-то, не спросили вы, где пропадал, что делал? Не видели, ничего он не принес с собой? Вещи какие-нибудь…