Теперь мы шагали по знакомому пути, преодолевая перевал за перевалом.
— Ну и жизнь, — ворчал Костя, — носимся туда-сюда как полоумные!
— Ноги оленевода кормят… — глубокомысленно заметил Илья, неутомимо шагавший впереди нашего маленького отряда.
На второй день пути появились бесчисленные рати комаров. Пришлось надеть накомарники. Долины погрузились в знойное марево. Мы шли, изнывая от жары, делая короткие передышки у дымокуров.
— Откуда они взялись? — удивлялся Костя. — В горах комаров не должно быть.
— Больно жарко стало, — заметил Илья.
Охватывала тревога. В такие знойные комариные дни удержать многотысячный табун невероятно трудно. Как справляются там наши друзья одни-одинешеньки?
Костя, не зная устали, часами шагал впереди отряда, проклиная невиданную в горах жару и освирепевших комаров…
Заря багрила небо, когда мы спустились в долину, откуда я ушел в стойбище Тальвавтына. Истомленные, останавливаемся у кострищ нашего лагеря. Круги из булыжников отмечают место, где стояли яранги. К этим камням прикасалась Геутваль, а тут был натянут полог, где она спала.
— Порядок! — хрипло проговорил Костя, устало опустившись на гальку, не остывшую еще от дневной жары. — Завтра настигнем табун в Приподнятой долине.
Нам удалось спокойно поспать несколько часов, потом разбудили комары. Остаток ночи шли напрямик по гребням сопок. Наверху было меньше гнуса — обвевал прохладный ветерок. Мы быстро приближались к заветной долине, где Костя и Илья оставили табун.
Возбуждение охватило даже всегда спокойного Илью. Просто удивительно, как быстро привыкает человек в северной пустыне к своему стойбищу! Солнце позолотило вершины.
— Опять жарко будет… — встревожился Илья.
— Смотри, Вадим, — махнул рукой Костя, — вон сопка с одиноким кичиляхом… там перевал в нашу долину!
Не замечая усталости, устремляемся вперед, точно на крыльях. На последний перевал поднимаемся почти бегом. Задыхаясь, выбираемся на седловину…
Диво, вот так диво!
Внизу раскинулась широченная зеленая долина, словно приподнятая к небу. Гребнистые вершины поднимались прямо из зелени, образуя отдельные миниатюрные хребетики. Мы словно забрались на крышу Чукотки. Широкие просветы открывались между хребетиками, и там, вдали, тоже нежно зеленела высокогорная равнина.
Глубокие тихие речки змеились по зеленому ложу. Там и тут блестели озера. И вся эта дивная долина, залитая светом, купалась в ослепительных лучах солнца. Видно, мы забрались на Главный водораздел, приподнятый над всем Анадырским плоскогорьем.
— Дьявольщина! — вдруг заорал Костя. — Беда, скорее!
Сбросив винчестер и котомку, он понесся вниз саженными скачками, орудуя посохом как тормозом.
И тут я увидел оленей. События разворачивались будто на арене грандиозного цирка. Громадный табун, кружившийся на плоской речной террасе, волнуясь, как море, раскручивался тугой пружиной в длинную ленту. Передние олени с разбегу кидались в широкую речку и плыли к противоположному берегу. За ними всей массой напирал табун. Издали казалось, что живая плотина перехватила реку. В воде колебался лес коричневых рогов. Река бурлила, клочья пены плыли по течению…
Что там случилось? Почему олени ушли под ветер?
В комариную пору это грозное бедствие. Обезумевшие животные, если их не завернуть, долго будут бежать против ветра, а потом растекутся в горах бесчисленными табунами.
Мы ничем уже не могли помочь беде. От перевала до переправы стада было не менее двух километров.
И вдруг я заметил бегущую фигурку. Выхватив бинокль, прильнул к окулярам.
— Геутваль!
Стройная фигурка девушки ясно вырисовывалась на зеленом фоне тундры. Она бежала наперерез обезумевшему табуну и не успела повернуть оленей.
Я знал легкость и быстроту ног Геутваль, ее никто не мог опередить в беге — любимом спорте чукотской молодежи. Но я понимал: дальше пути у Геутваль нет. Чукчи не умеют плавать — попадая в воду, они камнем идут на дно. Перед ней непреодолимая преграда — глубокая река. А за ней блестит еще широкая протока!
И вдруг (безумная девчонка!) она выскользнула из своей одежды — керкер упал к ее ногам — и ринулась в воду. Девушка не умела плавать — хлопала по воде руками, как подстреленная чайка крыльями, взметая фонтаны брызг.
Больше я ничего не видел. Сбросив походную амуницию, я понесся большими скачками вслед за Костей…
Не помню, сколько времени бежал. Видно, летел как ветер — опомнился на берегу взбаламученной, еще не успокоившейся реки. Оленей не было, не было Геутваль и Кости. На берегу, у одинокого кустика карликовой березки, сиротливо лежал помятый керкер. Отбросив бесполезный бинокль, я схватил керкер и бросился в воду.
Нерпичьи торбаса и одежда быстро намокли. Я с трудом выплыл к противоположному берегу, держа над головой комбинезон девушки. В том месте, где олени выскочили на берег, трава и кусты были примяты и смешаны с черной грязью.
Я со страхом оглянулся на реку. Темная ее вода молчаливо струилась среди пустынных берегов. И вдруг чуть поодаль, на узкой полоске илистой отмели, увидел следы маленьких босых ног…
Мигом взлетел на пригорок. Черная оленья тропа уходила напрямик к широкой протоке. Спустя несколько минут я очутился на ее берегу. Протока испугала меня шириной. Следов Геутваль не нашел. Переплыл протоку, но и здесь не нашел ее следов. Геутваль, видимо, погибла, бросившись следом за уходившим табуном. Я представил, как она плыла до тех пор, пока силы не оставили ее.
В жестокую комариную пору стадо теперь не собрать. Но думать о гибели отважной девушки было еще тяжелее. Опустив голову, я брел по следам оленей. Поднялся на песчаную террасу, развеянную ветрами. То, что увидел, я никогда не забуду.
Сверкая озерами, передо мной простиралась ярко-зеленая равнина. У подножия холма спокойно паслись наши олени. Рядом стояла Геутваль. Ее распущенные волосы развевались по ветру. Она протягивала руки к солнцу, как будто благодарила его. Девушка только что завернула оленей и спасла табун.
Ее тоненькая фигурка светилась, окутанная голубоватым, прозрачным дымом. Только теперь я заметил Костю. Опустившись на колени, он торопливо разжигал дымокуры, защищая девушку от комаров.
— Геутваль! — громко закричал я и понесся к ней, размахивая керкером.
Через минуту я сжимал ее маленькие грязные ручки.
— Жив ты?!
Она осторожно гладила мою бороду, усы и тихо смеялась. Потом юркнула в свой керкер. Мы стояли втроем на мшистой тундре, освещенные солнцем, не обращая внимания на вьющихся комаров. Геутваль взяла наши руки.
— Ой, как я вас люблю! — пылко воскликнула она.
— Обоих?! — опешил Костя.
— Да… — без колебания проговорила она. — Ты, Костя, очень храбрый, спас Вадима; Вадим тоже храбрый и очень добрый, совсем хороший. Всю жизнь вас буду любить…
— Нельзя любить обоих одинаково, чудачка!
— Нет, можно… — запальчиво ответила девушка. — Вадим невесту искать пойдет, а ты останешься со мной. А потом Вадим вернется с Марией, я встречу ее как сестру, и мы всю жизнь проживем вместе. Будем всегда любить друг друга.
— Ну и дикое сердце! — изумился Костя. — Слава богам, хоть так меня полюбишь. — И он решительно привлек ее к себе и нежно поцеловал. — Краса моя…
— Подруга… — тихо ответила девушка. Чукчи называют свою жену “моя подруга”…
Оказывается, оленей пугнул громадный медведь. Он выскочил из кустов, когда измученные комарами животные мирно кружились на речной террасе. Олени шарахнулись. Паника мгновенно охватила многотысячное стадо. Вожаки ринулись под ветер, увлекая за собой обезумевший табун.
Дежурили у табуна Гырюлькай и Геутваль. Гырюлькай вступил в единоборство с медведем, а девушка понеслась наперерез убегающему стаду и сумела завернуть его, рискуя жизнью.
Так окончилось последнее наше испытание. Целый месяц мы пасли оленей в Приподнятой долине, с честью выдержав натиск комаров. Мы по-прежнему не разлучались с Геутваль ни на минуту. Нас соединяла верная дружба, закаленная испытаниями.
И вот однажды, в ясный солнечный день, когда лёт комаров стал стихать, в небе послышался знакомый гул. Вдали мы увидели крошечный самолет, рыскавший над вершинами.
Быстро развели дымовой костер, и скоро над нами закружила знакомая машина. Самолет стремительно спикировал, заложил головоломный вираж и выбросил вымпел с алой лентой. Чудесная машина молнией пронеслась над нами. За стеклами кабины мелькнула смеющаяся небритая физиономия Сашки. Самолет с оглушительным ревом круто взмыл к небу, дружески покачал крыльями и унесся на север, как призрак.
Геутваль бросилась искать вымпел и вскоре принесла алюминиевый патрон с алой лентой. Я отвинтил крышку, развернул скрученную бумажку и громко прочел депешу:
Поздравляем всех блестяще выполненной операцией. Сдай табун Косте — пусть продолжает перегон на Омолон. Спускайся на плоту с отчетом вниз по Большому Анюю в низовья Колымы. Разведай по пути, можно ли в верховьях Анюя разместить оленеводческий совхоз? Обнимаем диких оленеводов. Генерал ждет тебя с нетерпением.
— Ого! — восхитился Костя. — Видно, Анюй пошел в гору! Такого крутого поворота в своей судьбе я не ожидал и растерянно смотрел на приятеля.
— А Мария? Почему он ничего не пишет о Марии?
— Не пропадет твоя суженая, из-под земли достанем, — сжимая огромные кулачищи, твердо сказал Костя.
Втроем мы склонились над картой, рассматривая маршрут предстоящего похода. Верховья Большого Анюя отмечены на карте голубым пунктиром. Истоки его подбирались к Главному водоразделу и, судя по карте, лежали не так далеко от Приподнятой долины.
— Пойдем к верховьям вместе, как комариная пора кончится… — говорит Костя, — построим тебе плот и поплывешь вниз по Анюю.
— Я с тобой, Вадим, поплыву — буду варить тебе пищу, — заявила Геутваль, — нельзя одному на сейдуке кочевать.
— Ну уж нет! — рявкнул Костя. — Вадим пойдет Марию искать, ты со мной останешься. У нас с тобой целый табунище на руках.