— Нам очень вас жаль… Очень жаль… Вы так молоды… Давайте не будем больше говорить о деньгах.
— Вы-то не будете, конечно. Вы ведь их и украли.
— Ну и ладно. Украли, если вам так угодно. А теперь о возвращении. Если бы мы могли вернуться, а мы вернуться не можем, вам в таком состоянии нельзя показываться дома. К тому же мы пришли сюда, чтобы заработать себе на хлеб. Что до денег, так у нас в месяц и полсотни долларов не бывает. Если нам повезет, то где-нибудь в середине сентября мы пришвартуемся к берегу.
— Но… сейчас же только май! И я не могу бездельничать только потому, что вам хочется наловить рыбы. Не могу, слышите?
— Вполне справедливо, вполне. А вас и не просят бездельничать. Здесь полно работы, особенно с тех пор, как Отто упал за борт. Это случилось во время шторма, и он не удержался на ногах. Во всяком случае, мы его больше не видели. А вы появились прямо с неба, будто вас само провидение направило. Здесь, скажу я вам, найдется, чем заняться. Ну так как?
— Ну и достанется вам и вашей банде, как только мы причалим, — отозвался Гарви, бормоча какие-то угрозы о «пиратстве». А Троп в ответ на это лишь криво усмехнулся.
— Только не надо болтать. Я б этого не делал. На борту «Мы здесь» много болтать не положено. Будьте внимательны и делайте все, что скажет вам Дэн, и тому подобное. Я кладу вам — хоть вы этого не стоите — десять с половиной в месяц; значит, тридцать долларов в конце плавания. От работы у вас немного в голове прояснится, а потом вы расскажете нам и о папе, и о маме, и о своих деньгах.
— Она на пароходе, — сказал Гарви, и его глаза наполнились слезами. — Немедленно отвезите меня в Нью-Йорк!
— Несчастная женщина, несчастная женщина! Но когда вы вернетесь, она все это забудет. Нас на борту восемь человек, и если б нам пришлось вернуться — значит, пройти больше тысячи миль, — мы бы потеряли весь сезон. Команда будет против, даже если бы я и согласился.
— Но отец возместит вам убытки!
— Может быть. Даже не сомневаюсь в этом, — ответил Троп, — но наш летний улов прокормит восемь человек. Да и вам работа на судне пойдет на пользу. Так что идите-ка и помогите Дэну Значит, десять с половиной долларов в месяц и, конечно, доля от улова наравне с остальными.
— Это значит, я должен мыть за всеми посуду и убирать? — воскликнул Гарви.
— И не только. Да не повышайте голос, юноша.
— Не хочу! Мой отец заплатит вам в десять раз больше, чем стоит эта грязная посудина, — Гарви топнул ногой по палубе, — только ответите меня в Нью-Йорк… И… и… вы у меня и так взяли сто тридцать монет.
— Что-о? — Железное лицо Тропа потемнело.
— А то, что вам отлично известно. И вы еще хотите, чтобы я до самой осени гнул на вас спину? — Гарви был очень горд своим красноречием. — Нет — вот мое слово! Слышите?
Троп некоторое время с пристальным вниманием рассматривал кончик грот-мачты, а Гарви в ярости вертелся вокруг него.
— Цыц, — произнес он наконец. — Я соображаю, что беру на себя. Надо принять решение.
Дэн подкрался к Гарви и тронул его за локоть.
— Не надоедай больше отцу, — тихо попросил он. — Ты уже два или три раза обозвал его вором, а он такого никому не простит.
— Отстань! — взвизгнул Гарви, не обращая внимания на совет.
Троп все размышлял.
— Не по-соседски получается, — сказал он наконец, переводя взгляд на Гарви. — Я вас не виню нисколечко, юноша. И вы не будете на меня в обиде, когда из вас выйдет злость. Поймите, что я вам сказал. Десять с половиной долларов второму юнге на шхуне и часть улова — за науку и за укрепление здоровья. Да или нет?
— Нет! — ответил Гарви. — Отправьте меня в Нью-Йорк, или я сделаю так…
Он не совсем хорошо помнит, как он растянулся на палубе и почему у него из носа шла кровь. Троп спокойно смотрел на него сверху вниз.
— Дэн, — обратился он к сыну, — сначала я плохо подумал об этом юноше, потому что сделал поспешные выводы. Никогда не делай поспешные выводы, Дэн, иначе ошибешься. Сейчас мне его жаль. У него голова явно не в порядке. Не его вина, что он обзывал меня и всякую другую чушь нес и что за борт прыгнул, в чем я почти уверен. Будь с ним помягче, Дэн, иначе получишь больше, чем он. Эти кровопускания прочищают мозги.
Троп с важным видом спустился в каюту, где находилась его койка и койки других членов экипажа. А Дэн остался утешать незадачливого наследника тридцати миллионов.
ГЛАВА II
— Я предупреждал тебя, — сказал Дэн. На потемневшую, промасленную обшивку палубы дождем падали тяжелые брызги. — Отец ничего не делает сгоряча, и ты получил по заслугам. Тьфу, да не расстраивайся ты так…
Плечи Гарви сотрясались от рыданий.
— Я тебя понимаю. Меня отец тоже однажды так уложил. Это случилось, когда я в первый раз вышел на промысел. Сейчас тебе больно и грустно, я — то знаю.
— Правда, — простонал Гарви. — Он или спятил, или напился, а я… я ничего не могу поделать.
— Не говори так об отце, — прошептал Дэн. — Он в рот не берет спиртного и… ну, в общем, он сказал, что спятил ты. С какой стати ты обозвал его вором? Он мой отец.
Гарви сел, утер нос и рассказал о пропавшей пачке денег.
— Я не сумасшедший, — закончил он свой рассказ. — Только… Твой отец в жизни не видел долларовой бумажки больше пяти долларов, а мой папа может раз в неделю покупать по такой шхуне, как ваша, и не поморщится.
— А знаешь, сколько стоит «Мы здесь»? У твоего папаши, наверно, куча денег. Где он их взял?
— В шахтах, где добывают золото, и в других местах на Западе.
— Я об этом читал. Значит, на Западе? У него тоже есть пистоль и он ездит верхом, как в цирке? Это называется Дикий Запад, и я слышал, будто у них шпоры и уздечка из сплошного серебра.
— Вот дурак! — невольно рассмеялся Гарви. — Моему отцу лошади не нужны. Он ездит в вагоне.
— На чем?
— В вагоне. Собственном, конечно. Ты хоть раз видел салон-вагон?
— Да, у Слэтина Бимена, — сказал он осторожно. — Я видел его в Бостоне, когда три негра начищали его до блеска. — Но Слэтин Бимен, он же владелец почти всех железных дорог в Лонг-Айленде. Говорят, он скупил почти половину Нью-Гэмпшира и огородил его и напустил туда львов, и тигров, и медведей, и буйволов, и крокодилов, и всякого другого зверья. Но Слэтин Бимен — миллионер. Его вагон я видел. Ну?
— Ну, а моего папу называют мультимиллионером, и у него два собственных вагона. Один назвали, как меня — «Гарви», а другой, как маму — «Констанс».
— Постой, — сказал Дэн. — Отец не разрешает мне давать клятвы, но тебе, наверно, можно. Поклянись: «Умереть мне на месте, если я вру».
— Конечно, — сказал Гарви.
— Так не пойдет. Скажи: «Умереть мне на месте, если я вру».
— Умереть мне на месте, — сказал Гарви, — если хоть одно слово из того, что я сказал — неправда.
— И сто тридцать четыре доллара тоже? — спросил Дэн. — Я слышал, что ты говорил отцу.
Гарви густо покраснел. Дэн был по-своему толковым парнем, и за эти десять минут он убедился, что Гарви ему не лгал, почти не лгал. К тому же он произнес самую страшную для мальчика клятву, и вот сидит перед ним живой и невредимый с покрасневшим носом и рассказывает о всяких чудесах.
— Ух ты! — воскликнул изумленный Дэн, когда Гарви закончил перечислять всякие штучки, которыми набит вагон, названный в его честь. На его скуластом лице расплылась озорная, восторженная улыбка. — Я верю тебе, Гарви. А отец на сей раз ошибся.
— Это уж точно, — заметил Гарви, подумывая о том, как бы ему отомстить.
— Ну и взбесится же он! Страсть как не любит ошибаться. — Он лег на спину и хлопнул себя по бедрам. — Только смотри, Гарви, не выдай меня.
— Я не хочу, чтобы меня снова поколотили, но я с ним рассчитаюсь.
— Еще никому не удавалось рассчитаться с отцом. А тебе он еще задаст трепку. Чем больше он ошибся, тем хуже для тебя. Но эти золотые шахты и пистоли…
— Я ничего не говорил о пистолетах, — прервал его Гарви: ведь он дал клятву.
— Верно, не говорил. Значит, два собственных вагона, один назван, как ты, а другой — как она; двести долларов в месяц на расходы — и ты получил по носу за то, что не хочешь работать за десять с половиной долларов в месяц! Ну и улов у нас нынче! — И он залился беззвучным смехом.
— Значит, я прав? — спросил Гарви, так как ему показалось, что Дэн на его стороне.
— Ты неправ. Ты совсем по-настоящему неправ! Ты лучше держись ко мне поближе и не отставай, не то снова получишь, да и мне перепадет за то, что я — за тебя. Отец всегда выдает мне двойную порцию, потому что я его сын, и он терпеть не может поблажек. Ты, наверно, страсть как злишься на него. На меня тоже, бывало, находило такое. Но отец — самый справедливый человек на свете. Все рыбаки это знают.
— И это, по-твоему, справедливо? Да? — указал Гарви на свой распухший нос.
— Это ерунда. Из тебя выйдет сухопутная кровь. Это для твоей же пользы. Только послушай, я не хочу иметь дела с человеком, который считает меня, или отца, или кого другого на борту «Мы здесь» вором. Мы не из таких, кто бьет баклуши на пристани, ничего с ними общего. Мы — рыбаки и ходим вместе в море больше шести лет. Крепко-накрепко запомни это! Я говорил, что отец не разрешает мне божиться. Он говорит, что это богохульство, и лупцует меня. Но если бы я мог поклясться, как ты про своего папашу, я бы поклялся насчет твоих пропавших долларов. Не знаю, что у тебя было в карманах, я в них не рылся, когда сушил твою одежду. Но, поверь, ни я, ни мой отец — а с тех пор как тебя вытащили, только мы с ним и толковали с тобой — ничегошеньки не знаем о твоих деньгах. Вот и все, что я хотел сказать. Ну как?
Кровопускание определенно прочистило Гарви мозги. А может, это пустынное море так подействовало на него. Во всяком случае, он смущенно сказал:
— Ну ладно. Похоже, что я оказался не слишком благодарным за спасение, Дэн.
— Ты был расстроен и вел себя глупо, — ответил Дэн. — Но, кроме нас с отцом, никто этого не видел. Кок не в счет.