Быстрые, решительные переходы его настроения — от почти презрения к товарищеской заботе — Грошев отметил, но сейчас главным было не это.
— Знаете что, товарищ Тихомиров, не будем играть в прятки. Мне нужны вы. Вот мое удостоверение.
— Это с какой стати? — выпрямился Тихомиров.
Пожалуй, он был красив. Сухощавый, военной выправки, с правильными чертами удлиненного лица и жесткими, острыми глазами.
— Требуется восстановить истину. Давайте сядем в мою машину и побеседуем.
Тихомиров едва заметно улыбнулся.
— Ну что ж… Давайте.
— Скажите, почему вы, покрасив машину дважды, заявили об этом только один раз?
— Ну, во-первых, я, как и многие другие, мог бы и не заявлять. Но, во-вторых, сделал это потому, что во всем люблю порядок. Армия воспитала. А в-третьих, после первой покраски поездил всего недели две — и краска полезла. Когда Грачев покрасил мне по всем правилам — заявил.
— Насколько я понимаю, вы часто бываете в этом городе.
— Да.
— Почему?
— На этот вопрос я отвечать не буду: врать не желаю, а правда вас не касается.
— Ваше право. А зачем вы приходили к Волосову на квартиру?
— Ах, вот оно что… Это к бывшему владельцу моей машины? (Николай кивнул.) Когда я ее купил и осмотрел, то увидел на переднем бампере дыры для дополнительных подфарников. Вот и пошел узнать, не остались ли сами подфарники. Знаете, такие желтые, противотуманные. Как известно, купить их трудно.
— Вы тогда знали, что он арестован?
— Был на учениях, потом в отпуске, а когда приехал, узнал, что есть машина, и купил ее. А уже из технического паспорта на машину узнал адрес владельца.
— А куда вы дели портфель с запасными частями?
— Портфель? Портфеля я не видел. С машиной я купил запасной баллон и инструмент. Ну, еще домкрат. Никаких запасных частей там не было.
Это походило на правду, запасные части вместе с портфелем могли быть проданы и отдельно.
— Понятно. Зачем к вам на работу приходил Камынин?
— Предлагал купить покрышки. По дешевке. Но я не взял, потому что у меня свои еще хорошие.
Николай вспомнил камынинский гараж, покрышки под брезентом и подумал, что бывший кладовщик и в самом деле решил продавать машину.
— Вы и раньше знали Ивана Тимофеевича?
— Ну… как знал? Встречался с ним в магазине автодеталей.
— А Волосова?
— Вообще не знал.
— А ведь он служил в вашей части.
— Возможно. Очевидно, я прибыл после того, как он демобилизовался.
— Скажите, Александр Иванович, а в своей машине вы когда-нибудь боковинки, что возле дверей, снимали?
— Снимал. Правую. Устанавливал хитрое устройство против автомобильных жуликов.
— А почему не левую. Она же под руками.
— Вот именно поэтому. Все устанавливают под руками. Кроме того, там такая путаница железок и тросов, что работать неудобно.
На какую-то долю секунды Николай задумался: самому взяться за обыск машины или просто попросить Тихомирова проверить ее?
— Значит, вы категорически утверждаете, что левую боковинку вы не снимали ни разу?
— Категорически.
К машине подошел старшина и, козырнув, доложил:
— Позвонили, что сейчас наши сюда подъедут. Ждите. — Потом мягко улыбнулся и спросил: — Не узнаете, Александр Иванович?
Тихомиров присмотрелся к старшине и обрадованно улыбнулся:
— Батюшки! Голубцов! Старший сержант Голубцов! Какими судьбами?
— А я здесь живу. Вы как демобилизовались — и я вскоре за вами. Женился — и вот…
— И как, нравится работа? Жизнь? Вы ведь не только отличный шофер, но еще и механик неплохой.
— Здесь… ближе, — серьезно ответил старшина. — И — строже. Интересней. — Он подумал несколько мгновений и закончил: — И может быть, нужнее. Пока, по крайней мере.
26
Когда бывший подчиненный вот так встречается с командиром, можно с уверенностью сказать, что командир тот был хороший. Это Николай знал и потому решился на шаг, не совсем оправданный обстановкой.
— Александр Иванович, есть просьба. Будьте добры, снимите при нас левую боковинку.
— Это очень нужно?
— Очень! Все для той же самой истины.
— Хорошо. Тем более при свидетелях, — усмехнулся Тихомиров.
Он достал инструмент и, разговаривая со старшиной Голубцовым, вспоминая прежних сослуживцев, ловко орудовал отверткой с крестообразной насечкой на конце. Сняв боковину, он протянул ее Грошеву.
— А теперь сами посмотрите, нет ли чего-нибудь постороннего в отсеке, — попросил Николай.
Тихомиров пожал плечами и, присев на подножку, запустил руку в отсек. Вначале на его недоверчиво-ироническом лице проступило недоумение, потом почти испуг. Он медленно вытащил из отсека пачку денег и, растерянно помаргивая, смотрел то на сиреневую пачку, то на старшину и Грошева.
Николаем все сильней овладевало то веселое, острое и отчаянное состояние, что иногда появлялось в нем, когда приходила, наконец, тщательно подготавливаемая победа.
— Ничего не понимаю… — пробормотал Александр Иванович.
Старшина Голубцов с тревогой и болью во взгляде смотрел то на инженер-подполковника, то на следователя.
— Пошарьте, будьте добры, еще, — мягко, доброжелательно попросил Николай. — По-моему, там должно быть и еще кое-что.
Тихомиров страдальчески посмотрел на Грошева и снова опустил руку в отсек. Через мгновение его лицо вытянулось и на нем проступила обреченность. У старшины в глазах мелькнула суровость и даже брезгливость. Он смотрел на Тихомирова, и на скулах его набухали желваки. Александр Иванович вынул еще одну пачку и молча протянул ее Николаю.
Что-то сладкое схватило Николая за горло, подкатилось к сердцу и сжало его. А когда отпустило, то сердце забилось легко и быстро.
В сущности, это было торжество. Настоящее торжество. Можно было хохотать от счастья, можно нахально торжествовать, а можно надуться и стать неприступным, как бы подняться над всеми.
Все простили бы ему любую из этих примет торжества. Но сам-то он понимал, что все происходящее — лишь первый реальный успех дела. Всего лишь этап. Многое еще впереди. И он сглотнул сладкий комок в горле.
Тихомиров, не дожидаясь просьбы, сам бросил руку в отсек и теперь уже испуганно вытащил из него еще одну пачку денег, обернутую в бумагу.
— Кажется, все, — хрипло сказал он и прижался щекой к блестящей рукоятке ручного тормоза.
— По-моему, нет… — покачал головой Николай. — По-моему, там еще должна быть сухая ветка сирени.
И старшина и Тихомиров оторопело посмотрели на него, но он казался спокойным и безмятежным, как фокусник, который проделывает хорошо ему известный, даже поднадоевший фокус перед глазами не слишком разборчивых зрителей. В нем появилась некоторая снисходительность, даже беспечность, и это совсем доконало и старшину и Тихомирова.
Александр Иванович безнадежно вздохнул и стал обследовать отсек. Старшина смотрел на него уже зло, жалостливо, словно хотел сказать:
«Как же вы это так, инженер-подполковник?… Я-то вам верил… уважал… Как же такое может быть? Где же вы свихнулись?»
Тихомиров достал ветку сирени и протянул ее Грошеву.
— Вот…
Сирень оказалась белой, с мелкими, коричневатыми, словно ржавыми, пятнами. Только листья на сухой ветке казались свежими, слегка притомленными.
Грошев осмотрел ветку, понюхал ее — соцветия еще не утратили тонкого аромата белой сирени — и спросил:
— Скажите, она не похожа на ту ветку сирени? — Но Тихомиров не понял его, и Николай пояснил: — Помните, которую вы положили в книгу мемуаров?
Тихомиров принял от него сухую ветку, поднес ее к глазам. Он смотрел на нее долго, что-то прикидывая и осмысливая. Грошев глядел на него с доброй усмешкой и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он быстро поднял голову.
Смотрел старшина. Смотрел восхищенно и в чем-то виновато. Почти так же, как смотрел когда-то молодой милиционер Николай Грошев на многоопытного следователя Ивонина.
— Нет… — хрипло протянул Тихомиров. — Нет, МОЯ ветка — с махровыми лепестками. И она фиолетовая. А это простая сирень. И белая.
— Товарищ старшина, — попросил Грошев, — позвоните еще раз и попросите, чтобы подъехали ваши люди. Акт нужно составить, да и еще кое-что…
— Неужели вы меня подозреваете? — вспыхнул Тихомиров и стал самим собой — волевым, собранным офицером.
— Нет, Александр Иванович, не подозреваю. Но порядок есть порядок.
— Тогда я не понимаю…
— Подождите, Александр Иванович. Еще часок, и вы будете свободны, а пока давайте отдохнем.
27
Николай сел в машину Тихомирова и устало откинулся на спинку — хотелось просто распрямиться. Александр Иванович сел рядом.
— Значит, вы опять за кордон?
— Не знаю… Если получится…
— А что этому может помешать? То, что вы, сами того не ведая, возили чужие деньги? Не думаю… Кстати, ваше электронное устройство еще не срабатывало? Или оно такое хитрое, что срабатывало по-особому?
— Нет, еще не срабатывало… А почему вы опять об этом спрашиваете?
— Потому что это прямо относится к делу, которое я веду. Обрисуйте хоть в общих чертах, как оно действует.
— Под сиденьем у меня тумблерочек. Закрывая машину, я переключаю его на систему. Предположим, жулик открывает дверцу, садится, закрывает дверцу и заводит мотор. Машина двигается. Ровно через тридцать секунд после начала движения реле времени включает сирену и сигналы машины. Одновременно другое реле включает запоры на дверях. Мотор глохнет, а сирена и сигналы орут. Вор в клетке.
— Но ведь он может опустить стекла, наконец, разбить их.
— Опустить не сможет — предусмотрено. Разбить — не так легко, да и ведь заинтересуется же кто-нибудь орущей машиной.
— Скажите, а просто открыть дверцы, обследовать машину, украсть из нее что-нибудь при такой вашей системе возможно?
— В принципе возможно. Но я такого не замечал.
Они помолчали. Мимо проносились легковые автомашины, погромыхивали грузовики. Николай отбрасывал последние подозрения — жулики не проверяли тихомировску