о раскопках в Мохенджо-Даро, обнаруживших большую общность древней индийской культуры с Двуречьем и тем же Критом. В стороне осталась увлекательная проблема пресноводных диатомовых микроводорослей, обнаруженных на океанском дне, загадка кукурузы, которая до последнего времени считалась неизвестной в дикой культуре и целиком зависящей от человека, ступенчатая пирамида в Южной Америке, возраст которой исчисляют в несколько тысяч лет. И это понятно. Я хотел лишь на основе самых последних открытий археологии привлечь внимание к вечной, но такой увлекательной загадке нашего далекого вчера. Единственное, в чем я согласен с Игнатиусом Донелли, так это со следующим утверждением: «Если бы удалось найти хотя бы одно здание, одну статую, одну-единственную табличку с атлантскими письменами, она поразила бы человечество и была бы ценнее для науки, чем все золото Перу, все памятники Египта, все глиняные книги великих библиотек Двуречья».
Пока мы не располагаем ни единой находкой из этого списка. Вполне возможно, что не будем располагать никогда. Но сами поиски Атлантиды, если только они предприняты с далекой от спекуляций научной целью, способны во многом обогатить сокровищницу человеческой культуры. И уже многократно обогащали ее. Пример тому — незабываемые фрески Тиры.
И наконец, последнее, без чего просто немыслим разговор об Атлантиде: предполагаемая дата гибели. Для серьезных ученых она всегда была камнем преткновения. По Платону, ее легко вычислить: «Что же касается твоих сограждан, живших за девять тысяч лет…» — сказал саисский жрец Солону, и это дает нам 9000. Прибавив к этому 600 (округленная дата посещения Солоном Египта), мы получим 9800 лет до нашей эры. В традициях атлантологии стало обращаться к древним календарным системам. Еще Донелли обратил внимание на точку «пересечения» древнеегипетского и ассирийского календарей. Одна из дат начала солнечного цикла в Египте отвечает 139 году нашей эры, один из ассирийских лунных циклов начинался в 712 году до нашей эры. Зная длительность циклов (1460 лет для солнечного и 1805 для лунного), легко произвести расчет в полных циклах, который был известен еще в Вавилоне.
По египетскому календарю: (1460-138) + (7Ч1460) = 11542
По ассирийскому календарю: 712 + (6Ч1805) = 11542
Другая пара цифр получается из сравнения календарной системы народа майя и Древней Индии.
Точка отсчета по индуистскому календарю приходится на 3102 года до нашей эры (кстати, это все еще действующий календарь — вручая мне визитную карточку, президент Непальской Королевской Академии пометил на ней дату — 2030 год Бикрам эры), а счет времени ведется по солнечно-лунному циклу, состоящему из 2850 лет.
У майя точка отсчета попадает на 3373 год до нашей эры, а время исчисляется периодами до 2760 лет.
Сравнивая обе системы, получаем:
3102 + (3Ч2850) = 11652
3373 + (3Ч2760) = 11653
Какое событие запечатлели древние народы начальной точкой своих летосчислении? Если верить, что близость полученных цифр не случайна, и если опять же верить Платону, то позволительно предположить, что гибель Атлантиды была лишь заключительным аккордом в долгой цепи катаклизмов, прокатившихся по нашей планете. Но верить надлежит только твердо установленной истине. Аристотель тут целиком прав: «Платон мне друг, но…»
Вл. ГаковПОБЕГ ИЗ ДЕТСТВАЮные годы писателя Рэя БрэдбериОчерк
С чего начать эту удивительную историю?
Историю о том, как рос-рос мальчуган и стал писателем. И не просто писателем, а Большим Писателем, волшебником, щедро рассыпающим свои диковинки перед зачарованными, боящимися поверить в чудо зрителями… И про то, как однажды пережитое детство, пережитое, казалось бы, раз и навсегда, — вернулось. Подобно солнечным бликам на капле росы, его картины являлись вновь и вновь, зыбкие, переменчивые, ускользающие и готовые вот-вот навечно растаять в памяти, они постоянно напоминали о себе, заполняли чистые еще страницы, которые писатель в будущем предполагал «заселить» ракетами, звездами и прочими чудесами.
Начнем-ка с конца.
Конец истории датируется ноябрем 1941 года, а еще точнее — днем выхода в свет очередного номера американского научно-фантастического журнала «Сверхнаучные истории», в котором дебютировал наш герой. Четырьмя месяцами раньше, в самый разгар июльской духоты, из нью-йоркской конторы редакции через всю Америку, в Лос-Анджелес, полетела бандероль. Содержимое конверта сводилось к стандартному письму за подписью редактора Олдена Нортона, в котором адресата извещали, что его рассказ «Маятник» принят к публикации, и приложенному чеку.
18 июля письмо было получено адресатом. Им оказался долговязый юноша в очках и с улыбкой в пол-лица; на почтовой квитанции он расписался: «Рэй Брэдбери».
Юного автора еще никто не знал, и заплатили ему, как водится, немного: 27 долларов 50 центов. Правда, и эти деньги пришлись весьма кстати — много ли заработаешь, торгуя газетами на улицах (а именно это и составляло основной заработок молодого человека)? Но пуще денег была радость дебютанта: отдельные публикации в любительских журнальчиках случались и раньше, но первая публикация в профессиональном журнале, который читали по всей Америке! Лучшего подарка ко дню рождения, которого и ждать-то оставалось месяц с небольшим, начинающему автору было трудно пожелать.
И хотя рассказ был написан в соавторстве (известный писатель Генри Хассе, живший по соседству, любезно согласился выправить текст — а в результате переписал рассказ целиком), и даже в таком, улучшенном виде оказался так себе, ниже среднего, — радости это не убавило. Дебют — это всегда радость.
Был в этой истории и другой дебютант — дебютант поневоле. Если бы только знал Олден Нортон, всего за неделю до того сменивший в редакторском кабинете Фредерика Пола, что за находка открыла его, Нортона, послужной список! Навряд ли взгляд его задержался дольше обычного на одной-единственной строчке платежной ведомости — а ведь там стояло имя, только благодаря которому история сохранит и имя самого Нортона…
Ну, а счастливый автор — о чем думал он, читая и перечитывая по нескольку раз сухо-официальное извещение в пять строк, которое, разумеется, звучало для него дивной музыкой? Вероятно, строил грандиозные планы. А может быть, проигрывал про себя сюжеты еще не написанных рассказов, мечтал о будущей писательской славе. И скорее всего, из эгоизма, свойственного молодости, забыл мысленно поблагодарить свою память и детство, питавшее эту память.
Вот он стоит у распахнутого окна своей тесной лос-анджелесской квартирки, возбужденный, с широко раскрытыми глазами, и кажется ему, что смотрит он в будущее. Память незаметно возвращается в прошлое, как на фотопластинке проявляет в мозгу образы всех стариков, взрослых и детей, все увиденные города и прочитанные книги. Все страхи и радости, что давно позади, все утра, полдни и закаты, и темные ночи. А «над головой… летают в воздухе все эти июни, июли и августы, сколько их было на свете».
Внизу под окном гудят клаксоны автомобилей, слышится обычный городской гул, пахнет бензином и плавящимся от невыносимой жары асфальтом. А в тишине комнаты оседает белый пух одуванчиков, только хозяин квартиры его все еще никак не замечает. Да и откуда им взяться-то, одуванчикам, — в центре большого города, в конце июля?
Возвращение в Детство еще не осознано. Но само детство уже неотрывно стоит перед глазами.
…перед вами книга, написанная мальчишкой, который вырос в маленьком иллинойсском городке и увидел, как наступил Космический Век, как сбылись его мечты и надежды
Рэй Брэдбери не мог, подобно испанскому поэту Федерико Гарсия Лорке, сказать про себя: «Когда я пришел на эту землю, меня никто не ожидал». Его появления ждали с нетерпением.
Ждали не его самого во плоти и крови — ждали чего-то неосознанного, нового, неизведанного. Новых чувств и нового строя мыслей, новых взглядов на мир и вдохновения. И литературы под стать веку, тоже новорожденному. Сила таланта вынесла Рэя Брэдбери на гребень этой новой литературы — но и ее, и его появление было предрешено.
Уходило в историю второе десятилетие XX века.
Научную фантастику уже писали, и не один год. В Англии вышли почти все главные научно-фантастические книги Герберта Уэллса, гениально предвидевшего многие из социальных потрясений начала века, в Германии зачитывались «техницизированным» Курдом Лассвицем (правда, не меньшей популярностью пользовался и роман Густава Мейриика «Голем» — эту книгу еще не раз помянут, как только в словарях появится слово «робот»). Франция же по-прежнему хранила верность своему Жюлю Верну, не собиравшемуся молчать даже за гробовой доской: умер писатель в 1905 году, но еще пять лет каждое полугодие читатели, как и прежде, получали новый роман из серии «Необыкновенных путешествий».
Не отставала и Америка. Критики и читатели в полной мере оценили великое наследие романтиков — Эдгара По, Натаниэла Готорна, Вашингтона Ирвинга и Амброза Бирса, а наступали новые времена, и новые идеи витали в воздухе. Выходец из Люксембурга, инженер-изобретатель Хьюго Гернсбек всерьез задумался над идеей периодического издания, посвященного исключительно фантастике. Пока же идея созревала, другой кумир пожинал лавры читательской популярности: и дети и взрослые буквально вырывали друг у дружки книги Эдгара Раиса Берроуза, и имена Тарзана и Джона Картера «Марсианского» были у всех на устах.
Нарождающийся век требовал появления нового поколения писателей, фантастов, которым гиганты прошлого передали бы свою эстафету. Но пока авторы фантастических книг были одиночками, да и имени этой литературе еще не придумали. Чтобы стать явлением культуры, приметой века — потребуются десятилетия.
Пульс времени то замедлялся, а то вдруг случался взрыв: события, люди, идеи — все смешивалось воедино, как в калейдоскопе. Как славно, например, начинался для фантастики этот замечательный год, двадцатый год двадцатого века!