На этом служба закончилась, и каждый мог вернуться к своим делам. Однако жители Всепоглощающего света не спешили расходиться. Непостижимым образом распространилась весть о том, что минувшей ночью в Синем ущелье вспыхнула кровопролитная война и возле самой гомпы осталась гора трупов. Из уст в уста передавались жуткие подробности бойни. Особое смущение умов вызвало известие об имевшем якобы место случае ролланга.[15] Оживший мертвец, заряженный недоброй силой, в настоящий момент продвигался по направлению к дзонгу. Добравшись до мира живых людей, он мог принести неисчислимые горести.
Суеверные горцы шептали охранительные заклинания и что было мочи вертели молитвенные мельнички, отгоняя беду от себя и от своего дома.
— Поистине наступают новые времена, — пророчествовали монахи. — Близится конец эры страшных иллюзий. Проникнемся же мужеством перенести последние видения. И тогда нам будет дано услышать гром обрушенной горы, из которой выйдет Возлюбленный король с бутоном лотоса.
— А как же будет с демоном, который идет к нам, учитель? — спрашивали мальчики, живущие в монастыре. — Он разрушит дома и предаст нас всех мучительной смерти. Как уберечься? Куда бежать?
— Оставайтесь на месте, — успокаивал лама, обучавший несравненному искусству письма. — Бесстрашие духа — величайшая из заслуг. Смерть — не конец, но только новое начало. Путнику, избравшему благую цель, она дарует новое высокое рождение в облике счастливого принца, а самым достойным — в рубище аскета, далеко продвинувшегося на дороге спасения.
— Так-так, что ни слово, то жемчужина, — поддакивали отцы и матери маленьких послушников. — Но неужели нет никакого средства защититься от мертвеца, одержимого адской мощью? — И косились с надеждой на воинов, оставивших свои кремневые ружья у подножия монастырской горки.
Но на солдат — вчерашних пастухов и охотников — едва ли можно было положиться. Бедных парней одолевал тот же безысходный, неизъяснимый ужас. Неизвестно, что хуже: клыки мертвеца или нескончаемая пытка в подземном судилище хозяина преисподней Ямы. Трудно быть человеком на этой земле. Как ни старайся, от грехов не убережешься. Поэтому и рассчитывать на лучшее перерождение особенно не приходится. Надо бы еще хоть немного пожить тут, чтобы искупить вину и не возродиться в теле мерзкого паука или крокодила.
Одним словом, в канун пришествия Аббаса Рахмана обстановка в дзонге Всепоглощающий свет была довольно напряженной. Однако случилось так, что, вопреки леденящим кровь слухам и мрачным пророчествам, к воротам крепости подъехал совсем не тот, кого опасались. Вместо людоеда с окровавленным ртом и вытекшими глазами люди увидели очаровательную златовласую даму. Она ехала верхом на пегом муле во главе большого каравана. Следом за ней устало покачивался в седле усатый мужчина в непальской шапочке — топи, а замыкал процессию бродячий йог с посохом в виде трезубца. Шел он, по обычаю, босиком, перекинув поверх монашеского рубища шкуру пятнистой кошки, очевидно служившую ему подстилкой для упражнений. Никто из гостей, включая бутанцев-погонщиков, на адское существо не походил. Напротив, златовласая предводительница — первая белая леди, почтившая посещением Всепоглощающий свет за всю его историю, могла показаться скорее небесной девой — апсарой.
Но разве демон Мара не соблазнял учителя Шакьямуни ангельским видением своих дочерей?
Не удивительно поэтому, что малочисленный, но быстро обретший былую доблесть гарнизон не торопился распахнуть заветные ворота. Начались длительные и нудные переговоры, при которых присутствовало все население, высыпавшее на крыши домов и башен.
С первых же слов выяснилось, что усатый господин в непальской шапке свободно говорит по-тибетски и в услугах переводчика, вездесущего шерпа по имени Анг Темба, никак не нуждается. Весть о подобном чуде была воспринята не только с понятным восхищением, но и опаской. До сих пор все белые путешественники, забредавшие в дзонг, как отмеченные в старинных хрониках, так и двое теперешних, были существами безгласными.
Уж не кроется ли тут изощренное колдовство? Что, если караван и красавица в мужском седле — не более как наваждение принявшего обличье европейца людоеда? Или обманчивое кармическое видение, насылаемое психической силой йога в барсовой шкуре?
— Не сомневайтесь, — отвечал на расспросы часовых усатый господин. — Мы такие же люди из плоти и крови, как вы. Не духи, не демоны, не рабы и не дети рабов. Меня зовут Томазо Валенти, я прибыл к вам с грамотой его величества бутанского короля. — Он потряс в воздухе свитком с восковой, печатью. — Это моя жена Джой, — плавным артистическим жестом представил он красавицу. — А за ней, как вы видите, стоит преподобный Норбу Римпоче из обители Тигровое логово, у которого есть письмо к высокопреподобному верховному ламе.
— Значит, вы идете из Бутана? — изумленно воскликнул смотритель дзонга, суеверно коснувшись ладанки на груди.
— Из самой столицы Тхимпху, — отвечал Томазо Валенти.
— Выходит, что перевалы уже открылись?
— Сегодня на рассвете мы проехали последний перевал.
— Но зачем? — тугодум-смотритель никак не мог оправиться от удивления. — После Бутана вы не найдете у нас ничего достойного внимания. Нашим купцам нечего предложить в обмен на ваши товары.
— Мы не торговые люди. Я готов рассказать вам о цели моего приезда в более подобающей обстановке, — с достоинством ответил загадочный гость.
— Ах, конечно, конечно, — засуетился смотритель, не подавая, однако, сигнала поднять засов. — Жаль только, что в дзонге почти не осталось припасов… — обронил он как бы вскользь.
Хитрый администратор явно старался оттянуть чреватое последствиями решение. Возможно, его подозрения еще не вполне рассеялись, а скорее всего, он просто не обладал достаточной властью, чтобы самолично впустить в крепость совершенно чужих людей. Здесь, в стенах Всепоглощающего света, королевская грамота рассматривалась скорее как влиятельная рекомендация, нежели как приказ, подлежащий неукоснительному исполнению.
— Согласно королевскому повелению, я имею право в любом дзонге брать продовольствие и вьючных животных. — Усатый всадник надменно подбоченился, но тут же, сменив гнев на милость, пояснил: — Правда, в этом пока нет необходимости. Милостью божьей я ни в чем не испытываю нужды. Мы просим лишь временного приюта, и, смею вас заверить, вы приютите достойных людей…
Стоявшие наверху успели подробно оглядеть пришельцев с ног до головы, и впечатление о них складывалось в общем благоприятное. Судя по седине и морщинам, саиб был много старше своей красивой жены. Очевидно, он немало успел повидать, путешествуя в дальних странах, но, обретя знания, не стал мудрецом, отчего затаилась в уголках его неостывших глаз неизбывная горечь. В седле он держался легко и ловко и казался прямодушным, как человек, который научился все понимать, но так и не смог избавиться от суетных желаний.
«К нему можно смело обратиться за помощью, ибо сердцем он наш, — подвел итог своим наблюдениям верховный лама, тайно следивший за переговорами из узкого, прорезанного в каменной толще окна. — Но не следует открывать ему душу, потому что мыслью он совершенно чуждый нам человек».
Тантрический лама Норбу Римпоче, до сих пор державшийся в стороне, безучастно скользнул взглядом по возбужденным лицам людей, шушукавшихся, сдерживая смешки, за спиной смотрителя, и остановился на затененном навесом окне, похожем на букву «т», где прятался верховный.
— Эти люди именно те, за кого себя выдают, — удовлетворенно кивнул высокопреподобный, ощутив побудительный импульс, и, сделав знак молоденькому послушнику, он распорядился: — Пусть откроют ворота.
Несмотря на твердый тон, лама чувствовал себя не слишком уверенно. Что-то он делал не так, как надо, шел наперекор самому себе. Конечно же, он не мог отказать в крыше над головой странствующему садху, собрату, в сущности, из родственного ордена кармапа. Да и по отношению к королевскому гостю следовало проявить должную учтивость.
Казалось, он распорядился верно, а смутное ощущение ошибки все продолжало саднить, и неприкаянные мысли метались в голове, как черные птицы над потревоженным гнездом.
Нет-нет, ему все равно пришлось бы дать приют странникам, хотя бы на ближайшую ночь. Если бы не этот внезапный толчок, а вернее, легкое, долетевшее извне дуновение, он бы не стал теперь терзаться.
И еще одна тревожная мысль не давала покоя: не слишком ли много гостей собиралось за стенами Всепоглощающего света? Что это вдруг они идут сюда один за другим, словно нигде в мире уже не осталось свободного места?
Поклоняясь закону причин и следствий, символом которого стало колесо перерождений, Нгагван Римпоче не верил в случайное стечение обстоятельств. Начало нынешнему нашествию чуждых существ было положено. Либо ныне, либо в незапамятные времена, когда кто-то, быть может, даже он сам, но в предшествующих перерождениях, совершил непростительную ошибку.
Но какую? Когда? Где?
Из тех двоих, которые живут здесь, первый мечтает зачем-то пробраться в Бутан, а второй как будто хочет лишь одного: вернуться домой. И то и другое желание опасений не вызывает. Остается выяснить, чего хотят новые гости.
Высокопреподобный взял с полки хронику, бережно завернутую в золотой шелк, и, перебрав узкие бамбуковые полоски, на которых его предшественники тушью, изготовленной из семи драгоценных веществ, отметили все случаи пришествия чужаков, надел старенькие, закрученные проволокой очки.
За семь с четвертью столетий хронисты зарегистрировали всего девять подобных происшествий. Как тут не страдать душой, как не волноваться!
Старый настоятель раскрыл школьную тетрадку, куда были занесены подробные сведения о нынешних пришельцах, и задумался. Можно ли нынче верить словам? Все те, прежние, говорили о себе одно, а на поверку выходило совсем иное. «Иначе как объяснить тогда поразительное однообразие опрометчивых деяний, которые проявляли они все, едва узнав о дороге в долину Семи счастливых драгоценностей?» — задал себе вопрос высокопреподобный.