По обе стороны дороги тянулся все тот же буш, и Виктор понял, что съезжать в него с ровненького грейдера все-таки придется. Оставалось только выбрать съезд поровнее. Одно место показалось в свете фар ему подходящим, и он остановился, вышел из машины, обошел ее сзади и подошел к пологому съезду с дороги. Постоял, что-то выжидая, вытащил из-за ремня кольт, взвел курок, с оружием в руках углубился в редкие кусты, сквозь которые «тойота» могла пройти совершенно спокойно, и обнаружил за ними небольшую полянку — сюда можно было съехать с грейдера и постоять в ожидании, пока мимо пройдет «лендровер» с командой Пингвина.
Руку с кольтом, курок которого был все еще взведен, он держал в кармане куртки наготове, он почему-то был уверен, что стрелять ему придется, обязательно придется, и был готов выстрелить в любой момент… Хлопнула дверца «тойоты», и он услышал, как Пингвин, по-стариковски закряхтев, спрыгнул с ее высокой подножки. Затем зашуршали осторожные шаги по гравию на обочине, кусты раздвинулись, и в просвете появилась темная фигура Пингвина.
Они увидели друг друга одновременно и замерли. Молчание длилось с минуту.
— А ты все-таки что-то задумал, сынок? — словно констатируя это для самого себя, заговорил Пингвин первым. — Значит, я недаром не доверял тебе Но если ты хочешь, чтобы твой батюшка не узнал о твоих шашнях с красными, тебе придется со мною подружиться. — Он сделал осторожный шаг к Виктору. — Ты меня понял, сынок?
«Так вот оно в чем дело! — обожгло Виктора. Вот почему этот старый лис так принюхивался ко мне все это время!»
До «Уочгарда» что-то дошло о нем и о его друзьях; конечно же, дошло — Пингвин готовит свои операции тщательно, как никто, и его агенты действуют во всех… перспективных… (с точки зрения «Уочгарда») направлениях.
— Ну, что ж ты молчишь? Когда ведешь двойную игру, надо заранее быть готовым и к таким разговорам, как наш.
Он сделал еще один осторожный, почти скользящий шаг вперед, держа правую руку в кармане своей охотничьей куртки. И Виктору сразу же вспомнились уроки в спецшколе — стрельба из кармана, вслепую, с возможно более близкого расстояния. Он стиснул рукоятку своего кольта и невольно порадовался: короткоствольное оружие вывернуть в тесном кармане можно на доли секунды быстрее — во всяком случае, быстрее, чем «берету» Пингвина.
— Так вот, — деловым тоном продолжал Пингвин. — Раз уж ты стал агентом-двойником, то что тебе помешает работать и на третьего хозяина, например на «Уочгард»? Нам нужны свои люди и в хозяйстве твоего батюшки, и у красных. В конце концов, наше дело коммерция, а не политика. И мы готовы оказывать наши услуги тем, кто их лучше оплачивает. Мы берем дорого, но и наши «профи» на нас не обижаются. Высокие оклады и гонорары, а при выходе «с холода» — хорошая пенсия и надежные латиноамериканские документы. Так что? Договоримся?
Пингвин сделал еще один скользящий шаг вперед. «Еще один шаг, и он будет стрелять», — определил про себя Виктор.
— Ну что же ты молчишь? — говорил теперь уже без перерыва Пингвин. — Работая с нами, ты при желании можешь быть полезен всем — и нам, и твоему батюшке, и красным. Ты далеко пойдешь, если тебе уже сейчас доверили участвовать в нашей операции и даже каким-то способом убрать нас после ее завершения.
Виктор невольно вздрогнул: теперь стало понятно, почему Пингвин не поехал вместе с другими в «лендровере»!
— Не дергайся, — усмехнулся Пингвин. — Я не буду возражать, если ты выполнишь это задание вашей Системы и уберешь их всех, кроме… меня. Они уже — мятый пар, ненужные свидетели, а вот гонорар за них мы взыскать сумеем и неплохо им распорядимся. Ну, так что? Согласен?
— Нет! Нет! Нет! — выкрикнул Виктор, не в силах больше бороться с охватившим его отвращением и потеряв над собою контроль.
И тут же увидел направленный на него пистолет.
— Руки! Руки вверх! — крикнул Пингвин. — Ну! Бросай сюда твой паршивый кольт!
— Но… — поняв, что прозевал момент, попытался было еще что-то отыграть Виктор. — Если обо всем этом узнает отец…
— Узнает! Но только от меня! — оборвал его Пингвин. — Бросай кольт на землю и… — Он выразительно крутанул «беретой», приказывая Виктору вернуться к «тойоте»…
И в этот момент Виктор выстрелил не целясь, сквозь карман, как научился стрелять в спецшколе. Это произошло само собой, и Виктор потом был готов поклясться, что он и не думал убивать Пингвина. Но тот взмахнул руками и рухнул назад, отброшенный в кусты, опрокинутый навзничь выстрелом почти в упор.
Виктор в ужасе бросился к нему — Пингвин был мертв. Виктор попытался было вытащить тело из чащи колючих кустов, но колючки цеплялись за одежду убитого, словно не хотели отдавать его. И в этот момент, в момент, когда Виктор в отчаянии выпрямился, поверх кустов он видел, как по грейдеру мимо его «тойоты» пронесся «лендровер» парней из «Уочгарда». Они так спешили, что проскочили мимо стоящей на обочине пустой «тойоты». Они знали правила игры: не совать нос куда не следует и убираться от места только что проведенной акции как можно быстрее и как можно дальше…
Ну, нет, он не позволит и этим уйти безнаказанно! И Виктор, глядя вслед уносящимся в ночь задним огонькам «лендровера», сразу пришел в себя. Он кинулся к своей «тойоте», лихорадочно стал настраивать рацию, чтобы ровно через пять минут включить ее и нанести Смертоносный удар.
…Страшной силы взрыв, прогремевший ровно через пять минут, был слышен далеко окрест. Местные жители на него не обратили внимания — в районе шли военные маневры.
— Почему ты это сделал, Вик? Что толкнуло тебя? Почему?
Леон Невелинг смотрел прямо в глаза Виктору, стоящему перед его столом, на котором лежала желтенькая кассета от портативного магнитофона.
Виктор только что закончил рассказ о том, что произошло минувшей ночью в буше, точнее, о том, как он застрелил Пингвина. Обо всем остальном Невелинг-старший уже знал во всех подробностях из донесений соответствующих служб Системы. И теперь разговор шел о другом, о деле с телефонным звонком в либеральную газету.
О, сколько раз за ночь, проведенную без сна, Невелинг-старший уже проигрывал в своем воображении эту сцену, сколько раз ему слышались бессвязные оправдания сына, по глупости и интеллигентской мягкотелости ставшего на путь измены Системе и заслуживавшего тем самым самого сурового наказания. Сын наверняка должен был раскаиваться, плакать, словно малый ребенок, прося прощения у разгневанного отца, как бывало это когда-то в его не таком уж далеком детстве. И, как в те невозвратимые годы, Невелинг-старший хотел простить его. В конце концов, ничего страшного-то и не произошло: «изогнутый луч» выполнил свое предназначение, свидетели убраны, а дело с телефонным звонком закрыто приказом самого шефа Системы в «интересах государственной безопасности», и, пока Невелинг-старший жив, никто не осмелится даже вспомнить о нем. Виктор же, пройдя через все это, станет настоящим мужчиной, такие испытания не могут пройти бесследно. Но разговор с Виком должен быть суровым, а главное, решил Невелинг, надо постараться понять, почему сын решился на измену.
— Тебя должны судить за измену, — отчеканил Невелинг-старший и поднял прищуренные глаза, ожидая, что Виктор будет прятать от него свой взгляд. — За это полагается виселица.
— Я знаю, отец, — услышал он в ответ неожиданно твердый голос сына. Взгляда Виктор не отводил. — Пусть будет смерть. Теперь для меня это лучший выход. Хотя даже этим я все равно не отмоюсь от крови… От крови тех, кто погиб в самолете, от крови ни в чем не повинных людей, которых ты и те, кому ты служишь, обрекли на смерть лишь за то, что они боролись за равные человеческие права, за человеческие права для всех, независимо от цвета кожи, а значит, и за наши с тобою.
— А разве у нас нет или мало этих самых человеческих прав? У тебя, у меня, у твоей матери? — Невелинг нахмурился: нет, не таких слов ожидал он от родного сына.
— Нет человеческих прав у тех, кто отнимает их у других. И мы с тобою уже никогда не поймем друг друга, отец. Когда я приехал, я сначала еще надеялся. Думал, что ты чего-то просто не понимаешь, и если тебе все как следует объяснить…
— Мне ничего не нужно объяснять. Когда ты приехал, я понял, кем ты стал там, в Европе, ведь все эти годы я следил, чем ты там занимался. И мне было нелегко видеть все это и знать, что ты позоришь своим дурацким поведением весь род Невелингов и нас с матерью. И все же я надеялся, что в конце концов кровь предков заговорит в тебе, вся эта либеральная дурь выветрится из твоей головы, ты с честью пройдешь сквозь уготованное мною тебе испытание очистительным огнем и выйдешь из него Белым Человеком с большой буквы, таким, каким были наши предки. Но ты предал не только родину, ты предал и меня, своего отца, и мать, и весь наш род. Ты предал Великое Дело Белого Человека в Африке.
Спокойно выслушав все это, Виктор упрямо вскинул голову:
— Ну, что ж! Повторяю: я ни о чем не жалею и готов умереть. А если не умру, то знай: я буду продолжать бороться и против тебя, и против тех, кому ты служишь.
— Нет! — сорвался на крик Невелинг-старший и вскочил. — Я потерял сына, но я не подарю знамя, не подарю мученика тем, кто у меня тебя отнял! Но знай, есть наказание и страшнее, чем смерть. По праву отца я тебя приговариваю к жизни без родины, без семьи, без родных и близких. Ты отправишься в изгнание навечно.
Он лихорадочно вырвал из лежащего на столе отрывного блокнота листок бумаги с личным грифом наверху и быстро написал несколько слов. Затем резко протянул его Виктору:
— Иди, оформляй документы. На то, чтобы ты убрался из страны, тебе дано двадцать четыре часа. Прощай!
— Прощай, отец! — Виктор взял из окаменевшей руки Невелинга листок бумаги и, выходя, уже на пороге, мельком оглянулся.
— Прощай, — услышал он вслед сдавленный голос отца и увидел, что тот, сразу как-то ссутулившись и поникнув, отвернулся.
Прошло несколько месяцев. Обычным рутинным днем, вернувшись в раз и навсегда установленном часу из офиса в свой домашний кабинет, Леон Невелинг отхлебнул неразбавленного виски и откинулся на спинку своего любимого домашнего кресла, не сводя остекленевших, широко раскрытых глаз с языков пламени, лениво пожиравших в камине поленья красного дерева. На душе было пусто, зато не было уже и той боли, которая мучала его так долго — с той ночи, когда исчез его сын Виктор Невелинг-младший, исчез навсегда.