Маленькие алые марки с трехгранным кинжалом равнодушно смотрели на него с черного листа, подобранного для них профессором. Он тоже долго смотрел на почтовые миниатюры и, наконец, вздохнув, положил в ящик секретера. «Поистине, — подумал он, — марки как лучи солнца: могут дать прекрасные всходы и могут причинить много зла…»
Сергей УстиновПРОИГРЫШ
Эта повесть, в основе которой лежат документальные события, посвящается полковнику милиции Баталби Сагинадзе, майору милиции Григорию Шлейферу, майору милиции Вахтангу Корсантии, капитану милиции Василию Левшакову, всем работникам Министерства внутренних дел Абхазии.
ПЕРВЫЙ РЯД
Бог весть как попал в епифановский кабинет этот кусочек зрительного зала — четыре соединенных вместе кресла с откидными сиденьями. Но стояли они очень удачно — в углу, возле окна, и, сидя в этом первом и последнем ряду, можно было прекрасно обозревать «пространство сцены», на которой, я надеялся, вот-вот начнут происходить захватывающие события. Это милое совпадение (я ведь, в сущности, приехал сюда зрителем и сразу получил место в «партере») показалось мне хорошим предзнаменованием. Усевшись, я вынул блокнот, приготовился записывать. И почти целый рабочий день мне понадобился на то, чтобы уяснить: записывать, собственно говоря, нечего.
Получив от редакции задание написать о работе уголовного розыска, я решил: сначала никаких расспросов! Только слушать, смотреть, вникать. Нет, есть словечко получше — проникаться! И вот, оказывается, день бестолкового сидения в моем углу ни на шаг не продвинул меня по пути понимания загадочной милицейской работы.
Не видно было ни следа экзотики или специфики. А больше всего обстановка напоминала самое заурядное учреждение: стучит машинка, входят и выходят какие-то люди с бумагами. Сам хозяин кабинета, майор Никита Епифанов (габаритами и солидным видом больше под стать генерал-майору), горой возвышался над своим столом. Телефонная трубка, авторучка, зажигалка — все казалось игрушечным в его огромных и мягких, как у ватного Деда Мороза, лапах. А вслед за всем этим игрушечными казались канцелярский стол, сейф в противоположном от меня углу (я поглядывал на него с затаенным любопытством) и даже капитан Зураб Гольба, маленький, стройный абхазец с большими пышными усами, то и дело заходивший к своему начальнику с какими-то мелкими, «игрушечными» проблемами: подписать запрос, заполнить очередную графу в очередном отчете. Короче, по сравнению с серьезностью задач, которые передо мной поставили, снаряжая меня в командировку, все выглядело ненастоящим.
Сделав этот грустный вывод, я, честно говоря, расслабился и перестал внимательно приглядываться и прислушиваться. Зачем? Не видал я, что ли, канцелярий? Лениво стянул с епифановского стола утреннюю газету, скучая, принялся изучать местные новости. А между тем вокруг меня что-то изменилось.
Отвлекшись, я все же боковым зрением и каким-то верхним слухом фиксировал происходящее. Вот Епифанов, почему-то встав со стула, отрывисто говорил с кем-то по телефону. Вот вбежал, схватил что-то со стола и сразу выбежал с озабоченным видом Гольба. Вот приоткрылась дверь, в ней мелькнуло нахмуренное лицо самого начальника уголовного розыска республики Котэ Абуладзе — и я вдруг остался один. Сцена опустела, все умчались за кулисы. Уж не туда ли, где и в самом деле происходят захватывающие события? Сказать, что мне стало обидно, — значит ничего не сказать. Я сидел на своем первоклассном месте, отшвырнув газету, и с ненавистью глядел на бессмысленный блокнот у меня в руках, когда дверь снова распахнулась. На пороге стоял Епифанов. Несколько секунд он задумчиво изучал меня и наконец сказал:
— Пошли в машину, корреспондент. Хотел посмотреть, что у нас за работа? Сейчас увидишь…
ЗАМКИ ВОЗДУШНЫЕ И ПЛАСТИЛИНОВЫЕ
Море начиналось в ста метрах от места происшествия.
В ста метрах от поросшего кустами оврага, вокруг которого сгрудились наши автомобили, оно сверкало и серебрилось сквозь деревья под лучами предзакатного солнца, а его огромная чаша отражала, фокусировала и усиливала в вечернем воздухе прибрежные курортные звуки. Кто-то с размаху плюхался в воду, бухал методично волейбольный мяч, звенели невнятно голоса. Иногда на дорожке, ведущей с пляжа, показывались неторопливые, разомлевшие отдыхающие в шортах, с сумками и надувными матрасами, но путь преграждал сержант в форме. Оттуда, с моря, отдыхающим видны были лишь машины и свет прожекторов, установленных в кустах по краям оврага. Наверное, они думали, что идет киносъемка.
Мальчишка лежал среди пустых консервных жестянок, арбузных корок и прочего мусора, уткнувшись лицом в землю, заострив под майкой худые лопатки. Приседая, щелкал затвором фотограф. Следователь прокуратуры, маленький человек с большим «дипломатом» в руках, на одной ноте, словно молитву, негромко бубнил помощнику протокол осмотра. Ветерок с моря доносил взрывы смеха.
— Заза Квициния, пятнадцать лет, — тихо сказал мне Епифанов. — Пропал вчера вечером, не ночевал дома, мать всполошилась. — Он кивнул Гольбе, как бы передавая дела, а мне бросил: — Пойдем поговорим с ней, с соседями. Тут и без нас разберутся.
Продравшись сквозь кусты, мы выбрались на пыльный истоптанный пустырь. Оказывается, с тех пор как мы подъехали, здесь собралась порядочная толпа — десятка полтора стариков, старух, несколько женщин, двое-трое ребятишек. Все они молча стояли в почтительном отдалении, бесстрастно разглядывая нас, как разглядывают незнакомцев сельские жители. Но мать убитого я определил сразу.
Маленькая, худая женщина в черном вдовьем платье, поддерживаемая с боков соседками или родственницами, стояла ближе всех к оврагу, устремив невидящий взгляд сквозь заросли, туда, где горели прожектора. Рядом неловко переминался с ноги на ногу милиционер, а невысокий плотный мужчина в белой рубашке горячо ей о чем-то толковал. То ли от жары, толи от смущения он постоянно тяжело отдувался, как паровоз, готовый к отправке.
— Цуца, бух, бух, клянусь, не надо тебе здесь стоять! — убеждал он ее. — Потом поедешь в больницу и все сделаешь, как положено. А сейчас пойдем в дом, поговорим. Ты ведь хочешь, чтобы мы нашли убийцу сына?
Постояв еще немного, женщина молча повернулась и побрела к домам на противоположном краю пустыря. Мы двинулись за ней. Мужчина в белой рубашке поотстал от нее и присоединился к нам.
— Нестор Кантария, — представил Епифанов. — Заместитель начальника отделения милиции по уголовному розыску. Это его район.
— Бедная женщина, — вздохнул Кантария и покачал головой. — Три года назад мужа похоронила, теперь вот сын единственный…
Обстановка комнаты — ковер на стене, сервант с хрусталем, полированный стол посередине, плюшевый мишка в углу дивана — давала понять: мол, мы не хуже других, и у нас все как у людей. Но холодно и неуютно показалось мне здесь, и не было ни единой детальки, которая превращает четыре стенки в человеческое жилье. Как ни странно, единственное, что оживляло комнату, была большая фотография давно умершего человека: Квициния-старший, крупнокостный, с орлиным носом, сумрачно разглядывал нас с высоты серванта.
Рассевшись кто где, мы некоторое время сидели молча. Я, например, не решался даже глаза поднять на окаменевшее лицо матери Зазы. Было что-то неприличное в том, что мы пришли сюда в такую минуту, хотя все, и она тоже, понимали, что так надо. Наверное, это и имел в виду Епифанов, когда обещал, что я увижу, какая у них работа.
Наконец Епифанов прокашлялся и начал издалека:
— Цуцунда, кем работал покойный муж?
— Крановщиком, — ответила она, поднимая глаза на фотографию. Лицо ее вдруг размягчилось, потекло. Цуца заплакала: — Ах, Нугзар, Нугзар! Был бы ты жив сейчас!..
— Что, не справлялась с Зазой, да? — участливо спросил Кантария.
— Почему не справлялась? — удивилась она сквозь слезы. — Заза хороший мальчик, добрый. Мухи не обидит. Да ведь не в этом только дело… Пятнадцать лет парню — так что ж, он хуже других должен быть, если отца нет? Джинсы надо? Надо! Куртку «Адидас» надо? Надо! Кроссовки — сто рублей! — надо! При Нугзаре все было, в достатке жили. — Она снова подняла на портрет залитое слезами лицо. — А я одна что могу? Купила ему кроссовки, а он их товарищу дал поносить. Тот через два дня вернул — не узнать. Все в царапинах, грязные. Я говорю: «Неси обратно! Пусть деньги возвращают! А у меня денег нет каждый день тебе новые кроссовки покупать!»
— Отнес? — поинтересовался Епифанов.
— Сама отнесла! — гордо сказала маленькая женщина. — И все сто рублей до копеечки получила!
— Скажи, Цуца, были у Зазы враги? — наконец приступил к делу Кантария.
— Какие враги у парня в пятнадцать лет? — удивилась она.
— Ay вашей семьи, у Нугзара?
— Нет, — покачала она головой. — Разве вы не знаете — Серго Каличава наш родственник! А с такими родственниками разве враги могут быть?
— Что-то, если мне память не изменяет, Нугзар этого родственника не слишком жаловал, а, Цуцунда? — спросил Кантария.
— Все равно, — упрямо ответила женщина. — Родственник есть родственник.
— Помогает он вам? — поинтересовался Епифанов.
— Помогает немного. Вот недавно купил Зазе магнитофон. Обещал моторку. Что он может? Сам только недавно пришел… оттуда…
— Это мы знаем, — со значением сказал Кантария и переменил тему: — Ну, а друзья у Зазы были?
— Полный двор! — грустно улыбнулась Цуца. — С утра до вечера с друзьями во дворе. Приходит из школы — и туда.
— И чем они там занимались, во дворе?
— Кто их знает… — понурилась Цуца. — Иной раз идешь мимо, сидят кучкой, о чем-то разговаривают, а бывает — кричат. Подойдешь ближе — замолкнут. Вроде пить не пьют, а что делают?… Разве матери до того? Все на мне: дом, работа, Заза… А теперь ничего этого нет… — Она снова горько заплакала. — И ведь какой хороший мальчик был мой Заза! — продолжала Цуца через минуту жалобно, сквозь слезы. — Бывало, говорит мне: «Вот вырасту, мама, заработаю много-много денег, заживем с тобой, как люди!» А как он рисовал, выпиливал, какие игрушки клеил!.. Ну кто, кто это сделал?! — в отчаянии закричала она, сжав маленькие кулачки.