Немало пришлось поудивляться и Нестору Кантарии. Еще вчера ему с помощниками надо было целый день бегать по квартирам, чтобы раздобыть хотя бы несколько крупинок информации, а сегодня она лилась буквально потоком! Правда, никто почти не мог утверждать, будто сам был свидетелем каких-то событий, но зато все охотно рассказывали, что «многие видели», как все три последних перед смертью Зазы дня он с Русиком Матуа играл в «зари» тут и там: на задворках школы, во дворе, на пляже. Назывались самые разные, чаще всего астрономические суммы, которые якобы проиграл Русик.
А еще говорили такое: у Матуа в семье чуть ли не со времен гражданской войны хранится дедовский пистолет. И решительное резюме, которое мы уже слышали от матери Квантаришвили: Русик Матуа убил Зазу Квицинию, чтобы не платить долг.
Кантария тяжко вздыхал, ухал и бухал:
— Вот бы найти того, кто первым эти слухи пустил! А то получается: все знают, а свидетелей нет! Но разве поймаешь слух за хвост… Всякий говорит — от соседа слышал…
Одно обстоятельство, впрочем, слухам противоречило: деньги, найденные у Зазы. Пять человек, считая Ахубу, проиграли ему примерно шесть тысяч. Денег, как мы помним, было гораздо больше. Выходит, Русик все-таки расплатился?
К Матуа домой мы приехали в последнюю очередь, оставив их семью, по выражению Епифанова, на закуску. Но закусывать оказалось нечем: их трехкомнатная квартира, или, как в Сухуми говорят, секция, была заперта, в окнах темно. Вот тогда соседи и рассказали нам про дом на горе.
Несколько лет назад Харлампий Матуа развелся с женой. Соседи, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщили, что развод был фиктивным. Зато он дал «обездоленному» трудящемуся шампура формальное право просить у горисполкома земельный участок за городом под застройку. На участке в поражающие воображение сроки выросла дача — практически вторая квартира семьи Матуа. Сегодня утром мать, отец и трое детей, включая Русика, погрузились в машину и отбыли. Наверно, считали соседи, туда, в горы.
…Мы толкнули калитку, и дом предстал перед нами во всей красе. Двухэтажная громада из белого силикатного кирпича сверкала многочисленными окнами в лучах утреннего солнца. Матово отсвечивала крашеная металлическая крыша. Но лично меня больше всего поразила наружная лестница, ведущая, видимо, на второй этаж: совершенно бесстыдным образом она представляла собой не что иное, как два обычных пролета и площадку между ними, из тех, которые устанавливаются в стандартных мнргоквартирных домах!
Чтобы пройти к крыльцу, следовало миновать тенистый дворик. Тень создавали большое шелковичное дерево, две или три груши; пара хилых персиковых деревцев отступала на задний план, к забору. Посреди дворика умиротворяюще журчала вода: выложенная гранитными плитками дорожка огибала небольшой, но изящный бассейн с мраморными краями. Проходя по ним, я увидел, как, змеино извиваясь, среди камней ходит кругами форель.
С громким сердитым лаем нам навстречу выскочила припозднившаяся собачонка, она заливисто гавкала и даже грозно рычала, не подпуская нас к крыльцу.
— Назад, Худыш! — послышался уверенный голос, и в дверях появился хозяин.
Харлампий Матуа смотрел на нас с высоты своего крыльца — чуть было не сказал «положения». И никакой радости не отражалось на его скуластом и смуглом, словно прокопченном на углях мангала лице при виде нежданных гостей.
— Привет, Харлампий! — помахал ему снизу Кантария. — Почему в дом не зовешь, держишь на улице?
— Проходите, — угрюмо посторонился Матуа.
Комната, в которой мы оказались, была просторной, но с очень уж низкими сводами. Епифанов едва не задевал головой потолок. Потом мне объяснили, что это распространенное здесь явление: помещение с потолками меньше двух метров по каким-то неведомо кем придуманным правилам считается уже подсобным, за этаж не идет, оплате как жилое не подлежит. Свое «подсобное помещение» Матуа превратил в гостиную: здесь была мягкая финская мебель, горели по стенам светильники, посредине стоял огромный, персон на двадцать, обеденный стол. В углу на специальной подставке помещался видеомагнитофон «Панасоник», а над ним почему-то сразу три цветных японских телевизора разных размеров, установленные пирамидкой один на другом.
— Зачем три? — не удержался, спросил удивленно Кантария.
— Бывает, по разным программам интересные передачи в одно время идут, — нехотя пояснил хозяин.
Нестор только в затылке почесал.
— Ну ладно, — сказал он, усаживаясь за стол. Мы сели рядом.
— Знаешь, почему приехали? Харлампий угрюмо молчал.
— Позови сына, — сурово потребовал Кантария.
Лицо Матуа застыло. Он сжал кулаки на полированной поверхности стола и вдруг со всего размаха ударил ими себя по лбу.
— Мамой клянусь! — закричал он, и в голосе его была неподдельная мука. — Не трогал Русик этого шакала!
— Разберемся, — прогудел Епифанов. — Но для этого одних клятв мало.
— Вы разберетесь… — с тоской и угрозой процедил Матуа. Несколько секунд он еще сидел, прижав к лицу кулаки, потом крикнул: — Мзия! Позови Русико…
Сын был точной копией отца: такой же скуластый, копченый, только без Харлампиевой заматерелости. Он остановился на пороге, глядя на нас исподлобья. Невозможно было не заметить — в глазах его прыгал страх.
— Подойди, сынок, — с болью сказал отец. — Сядь…
— Скажи, Русик, — неожиданно мягко начал Епифанов после того, как парень робко опустился на стул подальше от нас, на противоположном конце стола, — сколько выиграл у тебя Заза?
Мне показалось, что между отцом и сыном проскочила какая-то искорка, не взгляд даже, а лишь попытка взгляда. Но нет, оба сидели, опустив глаза к полу.
— Пятьсот рублей, — еле слышно пролепетал отрок.
— Так, пятьсот рублей, хорошо, — ободряюще повторил Епифанов. — Отдал ты их ему?
Русик кивнул.
— А где взял?
— Я, я дал, — проворчал сквозь зубы Харлампий.
— Долг чести, да? — с плохо скрываемым ехидством поинтересовался Кантария.
— Сколько времени вы с ним играли? — продолжал доброжелательно расспрашивать Епифанов.
Парень молчал. Наверное, к этому вопросу он не был готов заранее. Он кинул отчаянный взгляд на отца, но тот сидел, обхватив голову руками.
— Люди говорят — три дня играли, так?
Русик наконец кивнул.
— И за три дня ты проиграл пятьсот рублей?
Еще один кивок.
— Когда и где ты их ему передал?
— Два дня назад. У кафе «Ветерок»…
— Он был один?
— Да.
— А о чем вы так спорили с ним, ругались?
Русик снова отчаянно посмотрел на отца.
— Скажи им, — обреченно процедил Харлампий.
— Я просил дать отыграться…
— А-а! — вдруг по-звериному завыл отец, раскачиваясь из стороны в сторону. — Отыграться хотел!
Он вскочил и, потрясая кулаками, начал выкрикивать сыну какие-то слова на абхазском. Я понял, что это ругательства.
— Отыграться хотел! — снова перешел Матуа на русский. — Мало было, да?
Сын сидел, вжав голову в плечи.
— А что было потом? — спросил Епифанов.
— Ничего, — донесся до нас еле слышный ответ. — Разошлись по домам…
— Ладно, — откинулся Никита на стуле. — Давайте теперь про другое поговорим. Давайте поговорим про пистолет.
Харлампий замер.
— Только не говори, что нет, — предупреждающе поднял палец Нестор. — Разве ты хочешь, чтобы обыск в доме делали?
Матуа безнадежно махнул рукой, сгорбясь, поднялся из-за стола и вышел, тяжело шаркая ногами. Через минуту он вернулся, неся в руках что-то завернутое в тряпку. Положил на стол, развернул дрожащими пальцами. Перед нами лежал наган. Без ствола.
Епифанов осторожно взял оружие в руки, осмотрел его, передал Кантарии. Тот заглянул внутрь, поцокал языком.
— Харлампий, бух, бух, жадность тебя сгубила! Весь револьвер пожалел выкинуть, да?
— Дедова память! — прохрипел Матуа.
— Где ствол? — жестко спросил Епифанов. — Если в туалет выкинул, придется ломать.
Харлампий, кажется, понял наконец, что сопротивляться бесполезно.
— В навозную кучу сунул. На соседском участке.
— Пошли, покажешь, — поднялся Кантария. Вернулись через минуту.
— Сосед еще вчера растащил кучу по всему саду, — обескураженно пояснил Нестор.
— Ну что ж, — прихлопнул по столу ладонью Епифанов. — Поехали в министерство за металлоискателем… Когда найдем ствол, продолжим…
И тут случилось нечто совершенно неожиданное. Дрожа всем телом, поднялся Русик. У него прыгали губы, и мы не сразу даже поняли, что он говорит.
— Возь-ми-те ме-ня… Эт-то я у-бил…
НЕКТО, ПРОЯВИВШИЙ ИНИЦИАТИВУ
— Да никого он не убивал! — досадливо сказал Епифанов. — Это и раньше было понятно, а уж после баллистической экспертизы… Собственно, и экспертизы-то никакой не было — эксперт проводить ее побоялся. Еще, говорит, разорвет ствол в руках к чертовой матери — так там все заржавело. Он считает, что из этого нагана никто не стрелял лет шестьдесят как минимум.
Никита в возбуждении бегал по кабинету, половицы жалобно скрипели под его ногами.
— Но почему Русик… — начал я удивленно, и Епифанов остановился передо мной. Спросил:
— Помнишь старый анекдот про сумасшедшего, который думал, что он кукурузное зерно, и поэтому безумно боялся петуха? Так вот, положили его в больницу, подлечили, спрашивают: «Ну что, теперь знаете, что вы не зерно?» Он отвечает: «Знаю!» Отпустили его домой, он выходит во двор, а там петух. Больной — назад, прибегает к врачам, весь трясется от страха. «Я-то знаю, — говорит, — что я не зерно, но ведь петух-то не знает!»
Я все еще непонимающе смотрел на него, и Епифанов, вздохнув, объяснил:
— Ты представь, там, под горой, вовсю петушится бандит и мерзавец Серго Каличава. Он ходит, распушив боевой хвост, и публично заявляет, что, если милиция не арестует убийцу, он сам отомстит за племянника. А убийца, по общему мнению, кто? Русик Матуа! Это он в три дня проиграл Зазе кучу денег, это их видели ругающимися за два часа до убийства. И последняя точка: когда я сказал про металлоискатель, парень, наверное, живо себе представил, как понаедут из города милиционеры, как будут искать на участке у соседа ствол — и найдут. Максимум через полдня об этом будет известно всем внизу, и… Ты же видел, его прямо трясло от ужаса. Он с детства слышал, какой отчаянный человек Каличава, как он всегда держит свое слово… Ну и прикинул в отчаянии, что лучше признаться в убийстве, чем самому быть убитым. Мы-то с тобой знаем, что это не так, а он на самом деле боялся! — Епифанов удрученно покрутил головой: — И знаешь, что самое неприятное? На мальчишку действительно могло при неблагоприятных обстоятельствах пасть подозрение. Если бы, например, они наган не сохранили, а выкинули бы его куда-нибудь в речку. Ну и конечно, если бы мы не предполагали, кто убийца на самом деле.