— Мама! — в ужасе взвизгнула Мэг.
— Дорогая, прости меня, — мягко попросила миссис Мюррей. — Но я уверена: Кэльвин понимает, что я хотела сказать.
Неожиданно Кэльвин широко раскинул руки, как будто обнимая этим жестом Мэг, и маму, и весь дом.
— Как это случилось? Ну разве это не чудо? Я чувствую себя так, будто родился в этом доме. Я больше не одинок! Вы понимаете, что это для меня значит?
— Но ведь ты один из лучших в баскетболе и по другим предметам! — запротестовала Мэг. — Ты на хорошем счету в школе. Тебя все гробят.
— Это неважно. Не было, во всем мире не было ни одного человека, с которым я мог бы поговорить серьезно. Конечно, я могу подстроиться под остальных, стараться быть как все, но тогда я перестаю быть самим собой.
Мэг достала из шкафа вилки и крутила их в руках, посматривая на мальчика.
— Я совсем запуталась, — сказала она.
— Я тоже, — весело откликнулся Кэльвин. — Но по крайней мере, теперь я знаю, что впереди нас ждет что-то хорошее.
Мэг удивилась, что близнецы приятно взбудоражены появлением Кэльвина за столом. Они слышали о его спортивных победах и поэтому были в восторге. Кэльвин съел пять кусков мяса, три порции желе и дюжину пирожков, а потом Чарльз Уоллес захотел, чтобы Кэльвин уложил его спать и почитал ему. Близнецы, закончив приготовление уроков, получили разрешение посмотреть телевизор. Мэг помогла матери помыть посуду и уселась за стол, чтобы приготовить уроки. Но не могла сосредоточиться.
— Мама, ты расстроена? — неожиданно спросила она. Миссис Мюррей взглянула поверх страниц научного журнала, который листала. Некоторое время она молчала.
— Да.
— Почему?
И опять миссис Мюррей замолчала. Вытянула вперед руки и посмотрела на них. Длинные, сильные, красивые руки. Потрогала широкое золотое кольцо на пальце левой руки.
— Я пока еще молодая, — наконец сказала она, — хотя это трудно понять вам, детям. И я по-прежнему люблю вашего отца. Я очень скучаю по нему.
— И ты думаешь, все происшедшее имеет отношение к отцу?
— Думаю, имеет.
— Но какое?
— Вот этого я не знаю. Но это единственное объяснение.
— Ты думаешь, что все это можно будет объяснить?
— Да. Но уверена также и в том, что при наших ограниченных способностях мы не всегда в состоянии понять некоторые объяснения. Но видишь ли, Мэг, от того, что мы чего-то не понимаем, совсем не значит, что объяснения нет.
— Я люблю понимать, — сказала Мэг.
— Мы все любим. Но это не всегда возможно.
— Чарльз Уоллес понимает больше, чем мы все?
— Да.
— Почему?
— Ну, полагаю, что он… другой.
— Другой?
— Не могу точней сказать. Ты же знаешь, что он не такой, как все.
— Знаю. И я не хотела бы, чтобы он стал как все, — сказала Мэг.
— Хочу, не хочу — все это не имеет значения. Чарльз Уоллес есть такой, какой есть. Другой. Новый.
— Новый?
— Да. Вот так мы с отцом его воспринимаем.
Мэг так вертела в руке карандаш, что сломала его. Она засмеялась:
— Извини! Я не хочу разрушать. Я хочу понять.
— Знаю.
— Но Чарльз Уоллес выглядит как все?
— Конечно, Мэг, но люди — это не только их внешний вид. Отличие Чарльза Уоллеса не физического порядка. Он по сути своей иной.
Мэг тяжело вздохнула, сняла очки и, повертев их, снова надела.
— Ну что ж, я понимаю, что Чарльз Уоллес — другой, я понимаю, что он нечто большее, чем все мы. Думаю, надо принять это как факт, без понимания.
Миссис Мюррей улыбнулась:
— Возможно, именно это я и хотела тебе сказать.
— Да? — с сомнением спросила Мэг.
Мать улыбнулась снова:
— Может быть, поэтому я не удивилась нашей вчерашней гостье, поэтому подавила возникшее недоверие. Из-за того, что есть Чарльз Уоллес.
— А ты сама — как Чарльз Уоллес?
— Я? Бог мой, конечно, нет! У меня больше способностей и более высокий интеллектуальный уровень, чем у многих, но я в пределах обычного.
— Но только не твоя внешность.
Миссис Мюррей рассмеялась:
— Тебе не хватает примеров для сравнения. Внешность моя — самая обычная.
Вошел Кэльвин О’Киф.
— Чарльз заснул? — спросила миссис Мюррей.
— Да.
— Что ты ему читал?
— Он выбрал книгу о происхождении видов. Не сочтите меня назойливым: над чем вы сегодня работали в лаборатории, миссис Мюррей?
— Когда-то это была моя совместная с мужем работа. А сейчас я стараюсь не слишком от него отстать, когда он вернется.
— Мама, — заявила Мэг, — Чарльз говорит, что я ни то ни се, ни рыба ни мясо.
— Ну уж нет, — сказал Кэльвин. — Ты прежде всего Мэг, вот ты кто. Лучше пойдем погуляем.
Но Мэг не удовлетворилась ответом.
— А что ты скажешь о Кэльвине?
Миссис Мюррей улыбнулась:
— Он мне очень нравится, я очень рада, что ему у нас хорошо.
— Мама, ты собиралась рассказать мне о тессеракте.
— Да. — Лицо миссис Мюррей стало озабоченным. — Но не сейчас, Мэг. Не сейчас. Отправляйся на прогулку с Кэльвином, а я пойду поцелую Чарльза и присмотрю, чтобы улеглись близнецы.
Трава была мокрой от росы. Луна уже взошла, в ее свете звезды стали почти невидимыми. Кэльвин протянул руку и простым, дружеским жестом взял Мэг под руку.
— Ты расстроила маму?
— Нет, не я. Но она расстроена.
— Из-за чего?
— Из-за отца.
Кэльвин повел Мэг через луг. Сменялись под ногами тени деревьев, в воздухе был разлит тяжелый, сладкий запах осени. На склоне Мэг поскользнулась, но сильная рука Кэльвина не дала ей упасть. Они осторожно пересекли огород близнецов, петляя между грядок капусты, свеклы, спаржи, тыквы. Слева неясно вырисовывались высокие кукурузные стебли. Впереди виднелась маленькая яблоня, защищенная каменной стеной, за стеной был лес, в который они сегодня наведывались. Они подошли к стене и уселись под нею; рыжие волосы Кэльвина в блеске луны отливали серебром, тело и лицо были испещрены пятнами теней от ветвей. Он потянулся к ветке, сорвал яблоко и протянул его Мэг, затем сорвал яблоко и для себя.
— Расскажи мне об отце.
— Он — физик.
— Да, конечно, мы все об этом знаем. Говорят, он бросил твою мать из-за женщины.
Мэг резко попыталась было встать с камня, на котором сидела, но Кэльвин схватил ее за запястье и усадил.
— Спокойней, детка. Я ведь не сказал ничего, чего бы ты уже не слышала?
— Это действительно так, — ответила Мэг, но продолжала дергаться. — Позволь мне уйти.
— Успокойся. Ты знаешь, что это неправда, я знаю, что это неправда. И как только взглянешь на твою маму, сразу станет ясно, что бросить ее из-за другой женщины невозможно. Но люди такие злые, правда?
— Наверное, правда, — ответила Мэг, но ее счастливое настроение улетучилось, сменившись тягучим негодованием.
— Послушай, дурочка! — Кэльвин мягко ее потряс. — Я хочу, чтобы мне все стало ясно, хочу отделить факты от выдумки. Твой отец — физик. Это факт, правильно?
— Да.
— Он доктор нескольких наук?
— Да.
— Большую часть времени он работал один, но последнее время — в Институте высшего обучения в Принстоне. Правильно?
— Да.
— Еще он проводит исследования для правительства?
— Да.
— Вот и все, что знаю я.
— И я знаю не больше, — отозвалась Мэг. — Больше может знать только мама. Кажется, он был тем, кого называют — Секретный.
— Сверхсекретный, ты хочешь сказать?
— Вот именно.
— А в чем была его секретность, ты не знаешь? Мэг покачала головой:
— Нет. Не представляю себе. Правда, зная, где он, можно додуматься, чем он занимался.
— А где?
— Сначала он жил в Нью-Мексико, и мы вместе с ним; потом переехал во Флориду, на мыс Канаверал, и мы вместе с ним. А потом он должен был много путешествовать, поэтому мы и поселились здесь.
— Ведь этот дом всегда был ваш?
— Да. Но раньше мы жили в нем только летом.
— И ты не знаешь, куда послали твоего отца?
— Не знаю. Сначала мы получали очень много писем. Отец и мать писали друг другу каждый день. Думаю, что мама до сих пор пишет ему по ночам. Почтальонша над ней смеется.
— Я уверен: они думают, что ваша мама уговаривает его вернуться в семью, или что-нибудь в этом роде, — горько заметил Кэльвин. — Не могут они понять обычной, искренней любви, даже когда встречаются с ней. Ну а что дальше? Что случилось потом?
— Ничего. В этом-то все и дело.
— Ну а письма отца?
— Они перестали приходить.
— И вы ничего не знаете?
— Ничего. — Мэг еле говорила. В голосе слышалось страдание.
Они замолчали, и тишина была так же осязаема, как и тени, что лежали у ног.
Наконец Кэльвин произнес холодно и сухо, не глядя на Мэг:
— Вы думаете, он умер?
Опять Мэг попыталась вскочить, и опять Кэльвин ее удержал.
— Нет! Нам сообщили бы, если бы это было так. Ну, послали бы телеграмму или что-нибудь еще. Обязательно сообщили бы!
— А что они говорят? Мэг подавила вздох:
— Эх, Кэльвин! Мама много раз пыталась узнать. Где только она не была! Даже в Вашингтоне. Ей сказали, что отец выполняет секретную опасную работу, что им надо гордиться, но некоторое время он не сможет нам писать. И они сообщат о нем, как только будет возможно.
— Мэг, не психуй, может, они сами не знают?
Одинокая слеза поползла по щеке девочки.
— Вот этого я и боюсь!
— А ты поплачь как следует, — мягко сказал Кэльвин. — Ты ведь просто обожаешь отца, да? Так не стесняйся, плачь. Тебе станет легче.
Голос Мэг дрожал сквозь слезы.
— Я и так слишком много реву. А хочу быть как мама. Надо уметь сдерживаться.
— Твоя мама — совсем другой человек, и она намного старше тебя.
— Как мне хочется быть другой! Я ненавижу себя.
Кэльвин снял с нее очки. Потом вытянул из кармана носовой платок и вытер ей слезы. Этот жест совершенно расстроил Мэг, и она, положив голову себе на колени, разрыдалась. Кэльвин спокойно сидел рядом и гладил ее по волосам.