И потому что Клаудия не отражение.
– Хорошо, – спустя еще несколько секунд тишины произнесло отражение. Твари и тени стекались ближе, точно оно беззвучно призывало их. – Тогда слушай мое проклятие, ведьма мертвых. Тот, кто убьет меня, убьет и себя.
Клаудия убедила себя, что верить всему происходящему в пределах Башни не стоит, но знала, как ощущается проклятие. В первый раз, когда ее губы навсегда окрасились черным, она почувствовала, будто ее сковали невидимыми цепями. Каждая клеточка тела вопила от боли, сердце билось, точно птица в клетке, и мысли путались. В эту минуту было точно так же.
– Вперед, – произнесло отражение, раскинув руки. – Нападай.
И Клаудия напала, но твари и тени вновь помешали ей. Она рубила их мечом до тех пор, пока все не застыло в тишине и притворном спокойствии.
Клаудия открыла глаза и вновь увидела свою простую комнату.
Она втянула воздух сквозь зубы, на мгновение прикрыв глаза, и выдохнула. Отражение – либо концентрация хаоса, как Розалия, либо настоящая тварь. Но если это тварь, то ее можно убить.
Именно это и собиралась сделать Клаудия. Она разбила зеркало, убила тварь на лестнице и почти вбежала в гостиную, когда вдруг поняла, что отражение не появилось в зеркале. Меча на стене не было, зато за спиной раздались шаги и голос, еще звучавший сквозь рычание, шипение и отвратительное чавканье.
Клаудия метнулась к другой двери, вбежала на кухню и схватила топор. Острое лезвие поймало льющийся откуда-то свет. Шаги и голос стали громче, и раньше, чем девушка успела понять, почему на кухне нет ножей, на пороге показалась высокая женщина с растрепанными каштановыми волосами.
Клаудия сглотнула, поудобнее перехватив рукоятку топора.
На женщине было простое белое платье, заляпанное алой и черной кровью. Разодранные рукава обнажали посеревшую кожу, черные вены и вырванные куски плоти, где под кровоточащими мышцами белели кости. Глубокая рана на шее говорила о том, что женщина давно умерла, но слабо дергающаяся голова и голос, звучавший с шипящими и рычащими интонациями из-за изменившихся зубов, доказывали, что она переродилась в темное создание.
Клаудия сглотнула еще раз.
– Где-е-е ты-ы-ы? – протянула женщина, делая медленный, неуверенный шаг вперед. Гниющее лицо почти не шевелилось, глаза заволокло туманом. Клаудия заметила, как сгибались и разгибались пальцы женщины, – будто кто-то задевал сухожилия. – Где-е-е ты-ы-ы? Кла-а-у-у-ди-и-я…
С каждым протяжным словом женщина делала шаг вперед – до тех пор, пока не наткнулась на стол. На нем все еще лежала разделочная доска, в стороне высилась горстка трав, из которой Клаудия должна была заварить чай, а совсем рядом – свежеиспеченные булочки. Если бы не ходячий труп перед ней, девушка решила бы, что Вторжение и Дикие Земли оказались лишь кошмаром. Что они с матерью вот-вот сядут за стол и обсудят, как прошел день.
– Кла-а-у-у-ди-и-я… – повторила женщина с большим отчаянием. – Кла-а-у-у-ди-и-я…
На самом деле тогда она не могла говорить: она визжала, как тварь, рычала, как дикий зверь, и не звала ее. Клаудия знала, что сейчас у женщины был голос лишь потому, что это было игрой Карстарса. Но она не собиралась проигрывать. Она собиралась наносить один удар за другим до тех пор, пока не выиграет.
– Прости меня, мама, – тихо и со всей искренностью произнесла Клаудия.
Женщина хищно улыбнулась и метнулась к ней из-за стола. Клаудия нырнула под него и, выбираясь с другой стороны, со всей силы толкнула его на противницу. Это отвлекло тварь лишь на мгновения, но их хватило, чтобы Клаудия замахнулась и ударила топором по шее, а затем еще раз и еще. Женщина стонала от боли, корчилась в муках, пытаясь руками остановить оружие, но Клаудия замахивалась и опускала его до тех пор, пока женщина не перестала двигаться.
Это повторилось еще несколько раз.
Клаудия открывала глаза в своей простой комнате, разбивала зеркало, игнорируя болтающее отражение, и сталкивалась с тварями, число которых только множилось. Она швыряла в них осколки, душила голыми руками, кусала, пока те кусали ее, рубила мечом и топором, разбивала об их головы деревянные кухонные табуретки, швыряла книги и любую утварь, которая только попадалась под руку. Когда появлялась женщина, переродившаяся в темное создание, Клаудия уже была с ног до головы в крови и чувствовала, что ее тело на пределе, но упорно продолжала драться. Отцовским мечом девушка отсекала женщине голову, отрубала разлагающиеся конечности топором, лезвие которого еще ни разу не затупилось, душила сорванными с окон занавесками, придавливала креслом или шкафом (в зависимости от того, что получалось опрокинуть) и глотала подступавшие к горлу слезы.
Клаудия убеждала себя, что это от боли. Твари разрывали ее на части, и хотя физически это никак не сказывалось на ней, девушка чувствовала боль от каждого укуса, каждого удара мощной когтистой лапы.
Клаудия убеждала себя, что глотает слезы, появляющиеся из-за боли, и раз за разом оказывалась в своей простой комнате, за пределами которой ждали твари и женщина, ставшая одной из них.
Перед Эйкеном сидела не та же собеседница, что и в прошлый раз. Его пальцы держали ложку, которая поднесла ко рту что-то мягкое, сладкое, со вкусом карамели, а испачканные в этом же губы кривились в улыбке.
– Аккуратнее, – проворчал кто-то совсем рядом.
Эйкен скосил глаза на мальчика, сидевшего слева. На вид он был немногим старше Эйкена: черноволосый, с темными серыми глазами, светлой кожей и таким лицом, будто его под страхом смерти загнали за стол.
– Не ругай его, – тут же произнесла женщина, сидевшая напротив. Она была красивой, как богиня: с черными волосами, стянутыми в узел, ямочками на щеках и искрящимися зелеными глазами, из-за которых даже морщинки на лице казались к месту.
– Он неаккуратно ест, – повторил мальчик.
– Я разрешаю.
– Ты все ему разрешаешь, поэтому он вечно приходит домой грязный и в порванной одежде!
Эйкен понятия не имел, о чем речь, но опустил плечи и голову, уставившись в тарелку.
– Ты ведь и сам такой приходишь.
Мальчик покраснел до кончиков ушей и хлопнул ладонью по столу.
– Это неправда! Я уже взрослый и веду себя аккуратно!
– Ты порвал свою новую жилетку, когда вы с Рико поспорили, кто залезет на лимонное дерево старика Франческо выше.
– Он сказал, что я боюсь высоты! А я не боюсь высоты!
– Тише, тише, мой хороший. Я знаю. И Рико это знает, и вообще все в округе знают.
– Он смеялся надо мной!
– Глупые люди всегда будут смеяться над теми, кто лучше. Но это не значит, что можно пробираться к Франческо, – строже добавила женщина.
– И он говорил, что мы странные…
– Странные? Это в каком же месте мы странные?
– Папа – торговец, но Рико говорит, что торговцы не могут зарабатывать так много.
– Твой папа – очень хороший торговец. Не каждый может получить разрешение на торговлю возле Пальмы.
Эйкену показалось, будто внутри у него что-то шевельнулось. Будто уже слышал это название. Оно странное, непонятное, но…
– Пальма-де-Мальорка[7]? – неуверенно уточнил он.
– Ты такой глупый, – тут же осадил его мальчик, возведя глаза к потолку. – Пальма-де-Мальорка на острове, до него плыть сто лет.
Эйкен кивнул, ничего не поняв. Откуда эти странные слова в его голове? Откуда остров? Он никогда не был на острове – до Затерянных островов, лежащих за Мертвым морем, еще не удавалось добраться никому, а Элва и крепости Хагена и Тинаш располагались на полуострове. Это ведь не то же самое, да?..
– Ешь, – произнесла женщина, посмотрев на него. – Папа будет очень расстроен, если узнает, что в знак протеста вы отказались есть.
Мальчик рядом с ним, демонстративно возведя глаза к потолку еще раз, все же продолжил есть. Эйкен растерянно посмотрел на него – старше всего на пару лет, он был похож… на него?
У Эйкена есть брат?
Ему показалось, будто женщина что-то сказала. Эйкен поднял на нее беспомощный взгляд, но в ответ встретил улыбку.
– Ешь, – повторила она, кладя подбородок на переплетенные пальцы. И вновь сказала что-то, чего он не смог услышать.
Возможно, то было слово из другого языка, который мальчик не знал. Возможно, это было его настоящее имя, которого не помнил, но за которое очень хотел ухватиться. Эйкен обязательно попросил бы женщину повторить, но губы отказывались двигаться, пока рука с зажатой в ней ложкой ковыряла что-то и подносила ко рту, открывавшимся только для этого. Это было что-то очень сладкое, со вкусом карамели.
Позже, спустя неопределенное количество времени, Эйкен оказался в другом месте – просторной комнате с незаправленной кроватью, захламленным столом, догорающими свечами и шкафом, полным книг и странных деревянных фигурок – лошадей, птиц, людей, деревьев, домов. Эйкен стоял напротив шкафа, его глаза находились ровно на уровне полки с деревянными фигурками, но он с трудом мог сфокусировать взгляд. Что-то казалось неправильным, но Эйкен никак не мог понять, что именно. Он был в комнате и, кажется, уже должен был спать, но…
– Ты очень скучный, – произнес кто-то за его спиной.
Эйкен испуганно обернулся и увидел зеркало в квадратной раме, висевшее на стене возле двери. Оно отражало его, но без теней на левой половине тела. Эйкен поднял руку, думая, что это лишь мерещится, но теней и впрямь не было. Он попытался позвать их, но не почувствовал ответа, будто проклятие оставило его.
Отражение дернулось, и у него появились тени. Его тени. Эйкен еще раз проверил свою левую руку – чистая, без теней. Он решил бы, что сам является неправильным отражением, но заметил, что у фигуры в зеркале, действовавшей по своему усмотрению, были черные белки глаз, на фоне которых темно-серые глаза почти терялись.
– Ты о-о-очень скучный. С другими хоть что-то можно было почувствовать, а ты… ты даже не сопротивляешься! Так и будешь ждать, пока огонь поглотит все?