– Люди не хотят принимать меня, потому что я чудовище?
Катон говорил ей, что людям не было приятно, когда он появлялся у них в ее обществе. Будто Стелла была не девушкой, умеющей перевоплощаться в волчицу, а смертельной концентрацией хаоса, оскверняющей сам мир и каждого его жителя по отдельности.
Мужчина долго смотрел на нее, сцепив пальцы в замок, и Стелла с напряжением ждала, когда он скажет хоть что-нибудь. Катон редко был таким молчаливым: если не поддерживал ее болтовню, то угрожал кому-нибудь, говорил, что крики раненых и умирающих – песнь для его ушей, перемывал кости Третьему сальватору, пытавшемуся отыскать путь к затерянным под землей Энтланго знаниям. Стелла видела несколько посланий с надломанной синей сургучной печатью с изображением орла, раскрывшего крылья на фоне скрещенных мечей. Это был символ рода Лайне, под которым Киллиан из рода Дасмальто, родной брат королевы Жозефины, управлял Омагой.
– Подойди, – наконец произнес Катон.
Стелла отложила оружие и встала, чувствуя, как ноги наливаются свинцом. Катон редко воздействовал на нее магией, но сейчас наверняка хотел, чтобы она, несмотря на эту тяжесть, все же продолжала идти. Так было всегда, сколько бы Катон ни проверял ее. Только у него были ответы на вопросы, которые терзали Стеллу, и утешение, в котором она отчаянно нуждалась.
– Что я тебе постоянно говорил? – спросил Катон, посмотрев на нее снизу вверх.
– Дикая Охота всегда берет лишь лучшее, – отчеканила девушка давно заученные слова.
Это было правдой, ставшей для нее молитвой. Дикая Охота брала лучшую дичь, лучшее оружие, лучших воинов, чтобы те стали Охотниками, и лучших женщин, чтобы они удовлетворяли все их желания столько, сколько они хотят.
– Именно. Дикая Охота всегда берет все лучшее. А кто я?
– Вождь Дикой Охоты, – едва не запнувшись, ответила Стелла.
– Правильно. Я вождь, я и есть Дикая Охота, и я всегда беру все лучшее. Понимаешь, что это значит?
– Да.
– Молодец. А теперь раздевайся.
Стелла опешила, поначалу решив, что в словах Катона был какой-то скрытый смысл, которого она не поняла. Его там никогда и не было, только не в разговоре с ней, ведь вождь всегда был честен и открыт настолько, насколько это было возможно.
Наконец переборов сухость во рту, девушка осторожно уточнила:
– Что?
– Раздевайся, – спокойно повторил мужчина. – Ну же, не заставляй меня ждать.
Стелла и не подумала бы, но впервые ощутила неловкость. Ей нечего было стесняться: Катон видел ее без одежды сотни, тысячи раз, когда она меняла обличье и когда занимался ее ранами, даже мелкими царапинами и ссадинами. Он всегда заботился о ней, потому что был хорошим вождем.
Девушка бережно сняла одежду, аккуратно сложила ее и положила на край постели.
– Подойди, – сказал Катон и даже подозвал ладонью, будто Стелла могла перепутать направление.
Она подошла и почти не вздрогнула, когда широкая ладонь с длинными мозолистыми пальцами легла ей на талию.
– Феи – это пыль под нашими ногами, – вкрадчиво произнес Катон, посмотрев Стелле в глаза. – Для нас они смертны так же, как люди – для них. Всего лишь оболочка, а внутри одна гниль. Весь этот мир – лишь оболочка. Ненужная, старая, рассыпающаяся, а внутри нее – пустота. Ты – другое дело. Помни, что Дикая Охота всегда берет все лучшее.
Тогда Стелла не понимала, что толкнуло его на этот странный поступок: то ли Катон ждал, пока она наконец созреет, то ли, наоборот, устал этого ждать. Она не понимала, зачем это, и сильно испугалась, когда Катон резко поднялся и припал к ее губам жадным поцелуем, руками прижимая к себе. Многочисленные крепления и застежки на его одежде царапнули кожу, сильные пальцы впились в спину так, что наверняка оставили синяки. Жар от жаровен, расставленных по шатру, не шел ни в какое сравнение с жаром тела, прижавшегося к ней.
Стелла действительно не понимала, что сподвигло Катона на это, и даже привычное объяснение вдруг показалось ей странным. К тому же, она никогда не была с мужчиной и не знала, что делать. Некоторые Охотники – особенно те, кто лишь недавно был принят Катоном, – пытались склонить девушку к близости, но либо Стелле удавалось отбиться, либо об этом узнавал Катон, любивший жестокие наказания не хуже вина и неконтролируемой драки. После нескольких подобных инцидентов Охота уяснила, что пытаться одолеть Стеллу силой равносильно подписанию смертного приговора, и ее больше не трогали. Почти. Бывали смельчаки, которые считали, что Катон ничего не узнает, а если и узнает, то они справятся с ним. Но они не справлялись. Головы слетали с плеч раньше, чем успевали издать хоть звук.
Но самому Катону нечего было бояться: не себя же ему опасаться, в самом-то деле. Может быть, поэтому он целовал Стеллу так жадно, словно она могла в любую секунду исчезнуть. Такой соблазн был – или просто вырваться, или перевоплотиться в волчицу, но как бы Стелла не старалась, она не могла заставить себя двигаться. Что-то невидимое, чужеродное давило, лишало кислорода не хуже настойчивости Катона и делало больно почти так же, как его жесткий взгляд, направленный на ее раскрасневшееся лицо.
– Дикая Охота всегда берет все лучшее, – выдохнул мужчина, не мигая, и повалил ее в постель.
С какого-то определенного времени, когда Дикие Земли стали все реже поклоняться Дикой Охоте, Катон все чаще злился – теперь и на Стеллу, но ее он не мог отправить собирать сведения, напоминать ей о клятвах или убивать. Он забирал девушку к себе в шатер.
Поначалу проблем не было. Стелла понимала: следует держаться поближе к Катону, ведь он может защитить ее. И нужно научиться чему-нибудь, стать лучше, чем она есть, ведь Катону совсем не нравилось указывать ей, как сделать так, чтобы он был доволен. За спасение от тварей, многолетнюю защиту и принятие в Дикую Охоту – опасную, сильную, мощь которой никто не мог оспорить, – это было меньшим, что Стелла могла сделать.
К тому же, Катон называл это любовью.
Если бы ее спросили, сколько это продолжалось, девушка не смогла бы дать ответ. Рядом с Дикой Охотой время теряло свою ценность так же, как это было после Вторжения, когда Катон объяснил, как Третий сальватор воздействовал на мир своей магией. Лишь по отрывочным сведениям Стелла знала, что Омага и Элва процветают не так, как Тоноак, но неплохо держатся, поэтому Третий сальватор продолжает искать пути к затерянным в Энтланго знаниям и пытается склонить Катона к клятве, подобной обоюдоострому мечу. Должно быть, в какой-то момент у сальватора почти получилось, потому что тогда Катон вернулся свирепым настолько, что едва не свернул шею одному Охотнику, передавшему послание от другой группы, ждавшей их ближе к Инагросу. Стелла поняла, что все плохо, когда он оказался в шатре, где она разглядывала недавно найденные драгоценности, и ощутила, как от него разит вином.
Это больше не напоминало любовь, но Катон упорно твердил обратное, и девушка верила ему.
Ей было больно. Очень. Вначале Катон еще был аккуратен и нежен, что было несвойственно его натуре, но потом просто перестал пытаться, даже если Стелла просила.
– Я дал тебе все, чего ты хотела, – шептал мужчина, наматывая ее волосы на кулак и оттягивая голову назад, чтобы укусить в шею. – Все, о чем другие могли только мечтать. Охота – это сила, которую боятся и почитают. И так ты меня благодаришь?
Стелла не знала, что благодарность выражается таким образом, и начинала думать, что с ней что-то не так. Раньше Катон был ею доволен, и все ее промахи встречал со снисходительной улыбкой. У Катона проблем не было, ведь он был самой Дикой Охотой, – значит, проблемы были все же у Стеллы.
Особенно сейчас, когда в их лагере находился Третий сальватор вместе с единственным рыцарем, сопровождавшим его. Переговоры длились уже несколько часов, и Стелле было запрещено появляться в главном шатре, поэтому она послушно шаталась по всему лагерю, пытаясь найти себе какое-нибудь дело, которое займет ее.
Дела так и не нашлось, зато нашлись лошади Третьего сальватора и его рыцаря. Они были привязаны к деревьям почти у самой границы, защищенной магией Катона, но Стелла слышала недовольные шепотки Охотников: чужие кони находились слишком близко и определенно угрожали откусить кому-нибудь голову. По крайней мере, один из них. Крупный и черный без остановки мотал головой, бил копытом об землю и хлестал хвостом, выражая недовольство. Какое-то время Стелла наблюдала за ним, сравнивая с другим конем, более спокойным, щипавшим траву у своих ног, ни на кого не реагируя. Даже привязанный к дереву и оседланный, черный конь казался куда более свободным, чем она.
Теперь волчицу удерживала не столько привязанность и страх перед неизвестным, сколько магия Катона, которую она чувствовала все лучше. Стелла вот уже как несколько месяцев жила с ощущением этой магии, которая касалась ее, точно ветер, и следила, когда этого не мог сделать Катон. Если бы он хотел удержать ее по-настоящему, то заставил бы принести клятву и выпить его кровь, чтобы стать полноценной частью Дикой Охоты и навсегда перестать быть человеком. Стелла не понимала, почему он не настаивал, но была рада этому.
Катон просто злился, что Охота медленно теряла свое влияние, не выносил Третьего, возрождавшего доверие других, и Карстарса, запершего их в этом мире посредством проклятия. Никто не говорил Стелле об этом, она просто знала, как и то, что стоит лишь переждать бурю в душе Катона, чтобы он вновь стал тем, кто спас и любил ее все эти годы.
Однако что-то внутри нее скреблось, будто хотело, чтобы Стелла не ждала этого.
В детстве она ждала, пока Катон перестанет срываться на нее за беспорядочную смену обличья. В юности ждала, пока другие Охотники перестанут ей надоедать, оставят в покое и дадут спокойно заниматься своими делами. Теперь ждала, когда Катон перестанет говорить, что Дикая Охота получает только лучшее.
Поначалу Стелла думала, что это даже комплимент, но со временем поняла, что не следует верить комплиментам Катона: они остры, как нож, и опасны, подобно яду. Он не человек, не сигридец – иная сущность, внутри которой копилась ненависть к сигридцам, ведь именно из-за них Катон и Охота застряли в этом жалком мире.