Он лежал, прислонившись спиной к готическим ребрам павшего великана. Бартон смахнул со своего лица рыжеватые длинные, пропитанные потом волосы титана. Он боролся со рвотой и болью в ноге. Если бы он начал стонать, то мог бы привлечь к себе внимание тех двоих, и они завершили бы работу над ним. Но если они и не обернутся, то каковы шансы у него выжить с его ранами в местности, населенной такими чудовищами?
Но еще хуже, чем мучительная боль в ноге, была мысль о том, что в первом же рейсе, как он это назвал, Самоубийственного Экспресса он достиг своей цели.
Он оценивал шансы попасть в эту местность как один к десяти миллионам, и он мог бы так и не попасть сюда, даже утопив себя десять тысяч раз. Однако ему сопутствовала фантастическая удача. Такое, возможно, больше никогда не повторится. А он вынужден сейчас терять этот шанс, причем так быстро.
Солнце, наполовину высунувшись из-за гор на противоположном берегу Реки, скользило по их вершинам. Это место, о котором он только догадывался, существовало на самом деле. Он очутился здесь с первой же попытки! Теперь, когда зрение его стало ослабевать и боль уменьшилась, он понял, что умирает. Слабость была обусловлена не только раздробленными костями ноги. Должно быть, произошло и внутреннее кровоизлияние.
Он попытался еще раз подняться.
Он встанет, пусть всего лишь на одной ноге, и погрозит кулаком судьбе-насмешнице и проклянет ее. Он умрет с проклятиями на устах!
23
Алое крыло зари слегка коснулось его глаз. Он поднялся на ноги, зная, что раны должны быть исцелены и он снова здоров, хотя и не верил в это целиком и полностью.
Рядом с ним находилась чаша и пачка плотно уложенных полотнищ различных цветов, размеров и толщин.
В четырех ярдах от него из невысокой ярко-зеленой травы поднялся другой мужчина, тоже обнаженный. По коже Бартона пробежали мурашки. Светлые волосы, широкое лицо и светло-голубые глаза принадлежали Герману Герингу.
Немец был удивлен так же, как и Бартон. Медленно, как бы просыпаясь от глубокого сна, он произнес:
— Что-то здесь не так.
— Да, что-то непонятное, — согласился Бартон. Он знал о порядке воскрешения вдоль Реки не больше любого другого и никогда не видел самого Воскрешения, но был знаком с несколькими свидетелями этого процесса. На заре, как только солнце поднималось над неприступными горами, рядом с чашным камнем возникало в воздухе какое-то мерцание. В мгновение ока искаженное пространство застывало, и прямо ниоткуда в траве на берегу появлялся обнаженный человек. Рядом с ним всегда лежала чаша и полотнища.
Вдоль предполагаемых 20–30 миллионов миль Речной Долины, в которой обитало примерно 35–36 миллиардов людей, каждый день умирал добрый миллион человек. Как выяснилось, здесь не было никаких болезней, кроме душевных. Но хотя учет и не велся, миллион людей все же погибали каждые двадцать четыре часа в бесчисленных войнах между примерно миллионом крохотных государств, во время казней преступников или в порыве страсти или ревности. Многие погибали от несчастных случаев или совершали самоубийства. Всегда существовал постоянный и обширный поток так называемых «малых воскрешений».
Но Бартон никогда не слышал о том, чтобы умерших в одном и том же месте в одно и то же время воскрешали вместе. Процесс выбора местности для новой жизни был случайным — так во всяком случае он полагал.
Однако такое совпадение могло произойти, хотя вероятность его была равна одной двадцатимиллионной. Но два таких совпадения, одно за другим, было уже чудом.
Бартон не верил в чудеса. Он считал, что нет такого события, которое нельзя было бы объяснить физическими законами, если известны все факты.
Но их-то он как раз и не знал, поэтому сейчас его и не беспокоило это «совпадение». Требовалось скорейшее решение другой задачи. Она состояла в том, что ему делать с Герингом?
Этот человек знает, кто он такой, и поэтому может выдать его любому этику.
Бартон быстро осмотрелся и увидел, что к ним приближаются, как будто с дружественными намерениями, довольно много мужчин и женщин. Времени было только, чтобы перекинуться с немцем несколькими словами.
— Геринг, я могу сейчас убить вас или себя. Но я не хочу ни того, ни другого — во всяком случае, в данное время. Вы знаете, почему вы представляете для меня угрозу. Мне не следовало бы рисковать, доверяя вам, вероломный шакал. Но сейчас в вас ощущается нечто необычное, нечто такое, чего я еще не осознаю. Однако…
Геринг, имевший репутацию человека, быстро восстанавливающего свои физические и духовные силы, казалось, уже оправился от потрясения. Он лукаво ухмыльнулся и сказал:
— Я застал вас врасплох, не правда ли?
Увидев, что Бартон напрягся, он поспешил поднять руку и добавил:
— Я клянусь, что никому не открою, кто вы такой! Я клянусь, что ничего не сделаю вам во вред! Возможно, мы с вами и не друзья, но по крайней мере мы знаем друг друга и находимся среди чужих. Хорошо иметь рядом с собой хотя бы одно знакомое лицо. Я знаю, что слишком долго страдал от одиночества, от душевной опустошенности. Я думал, что сойду с ума. В этом одна из причин, почему я прибегал к наркотику. Поверьте мне, я не продам вас, Бартон.
Бартон ему не поверил. Однако он подумал, что в течение некоторого времени ему можно будет доверять. Геринг хочет иметь здесь потенциального союзника, во всяком случае, пока он не определит для себя, что будет делать. Кроме того, возможно, и Геринг изменился в этом мире к лучшему.
«Нет, — тут же сказал сам себе Бартон. — Нет. Ты снова все такой же. Каким бы ты ни был на словах циником, ты всегда слишком быстро прощал, всегда был готов быстро забыть о нанесенном тебе вреде и предоставить своему обидчику еще одну возможность. Не будь глупцом, Бартон».
Прошло три дня, а он все еще не знал, как ему поступить с Герингом.
Бартон выдал себя за Абдула ибн Гаруна, жителя Каира девятнадцатого века. У него было несколько причин взять себе это имя.
Одной из них было то, что он превосходно говорил по-арабски, знал каирский диалект этой эпохи и получил возможность прикрывать голову тюрбаном, в качестве которого он использовал одно из полотнищ. Он надеялся, что таким образом сможет хоть как-то изменить свой внешний вид. Геринг не сказал никому ни слова, которое могло бы поставить под сомнение эту маскировку, Бартон был уверен в этом, поскольку проводил с немцем все свое свободное время. Они жили в одной хижине, пока не освоились с местными обычаями. Это было время их испытательного срока. Частично оно было занято интенсивными воинскими тренировками. Бартон был одним из лучших фехтовальщиков девятнадцатого века, а также отлично разбирался во всех разновидностях боя как с оружием, так и голыми руками. После того, как он продемонстрировал свои способности в серии испытаний, его пригласили стать новобранцем. По сути, ему обещали, что он будет инструктором, как только в достаточной мере овладеет языком.
Геринг также быстро добился уважения местных властей. При всех его недостатках, храбрости ему было не занимать. Он был силен и искусен в рукопашном бою, общителен, привлекателен, когда это было ему нужно, и почти не отставал от Бартона в овладении беглой речью. Он быстро продвигался к власти, приличествующей бывшему рейхсмаршалу гитлеровской Германии.
Эта часть западного берега была населена людьми, говорящими на языке, совершенно незнакомом Бартону. Когда он наконец изучил этот язык настолько, что смог задавать вопросы, то пришел к заключению, что эти люди, должно быть, жили когда-то в Центральной Европе, где-то в начале бронзового века. У них были некоторые странные обычаи, одним из которых было совокупление на виду у всех. Это было интересным даже для Бартона — одного из основателей в Лондоне Королевского Антропологического Общества в 1863 году — повидавшего много неожиданных обычаев во время экспедиций на Земле. Он не участвовал в отправлении этого обычая, но и не ужасался.
С радостью он воспринял обычай рисовать на лице бакенбарды и усы. Мужчины были возмущены фактом, что при Воскрешении их навсегда лишили волос на лице и крайней плоти. Они ничего не могли поделать с последним надругательством, но зато были в состоянии в некоторой степени компенсировать первое. Они мазали верхнюю губу и подбородок темной жидкостью, приготовляемой из древесного угля, рыбьего клея, дубильных веществ и еще нескольких компонентов. Особо фанатичные вместо раскраски татуировали себя, терпеливо снося многочисленные болезненные уколы острой бамбуковой иглой.
Теперь Бартон был вдвойне замаскирован, но все же он зависел от одного человека, который мог при первой же удобной для него возможности выдать его. Бартон надеялся поймать кого-либо из этиков, но так, чтобы остаться неузнанным.
Бартон хотел быть уверенным в том, что он сможет вовремя убраться — прежде, чем его засунут в сеть. Это была опасная игра, подобная ходьбе по канату, натянутому над волчьим логовом. Но он хотел в нее играть. Он побежит только в случае крайней необходимости. Остальное же время он сам будет охотником, а не преследуемой жертвой.
Однако мечта о Темной Башне или Большой Чаше всегда присутствовала в каждом его помысле. Зачем играть в кошки-мышки, когда можно прорваться в самую цитадель замка, внутри которого, по его предположению, располагалась штаб-квартира этиков? Или, если прорваться — слишком сильно сказано, то хотя бы прокрасться. Пока коты ищут мышь повсюду, она прошмыгнет в Башню, а уж там мышь может превратиться в тигра.
От подобной мысли он рассмеялся и привлек к себе внимание двух своих сожителей по хижине — Геринга и англичанина семнадцатого века Джона Коллона. Его смех отчасти был вызван нелепостью сопоставления себя с образом тигра. Что питало его надежду на то, что один человек может хоть чем-то навредить этим Создателям планеты, Воскресителям миллиардов мертвых, Кормильцам и Покровителям воскрешенных? Он сжал кулаки и попытался убедить себя в том, что именно он и его мозг будут причиной свержения этиков. Почему эта мысль не покидала его разум, он не понимал? Но Они боялись его. Если бы он только мог узнать почему…