А надо сказать, что церкви в старину являлись и общественными зданиями. Все сельские сходы и выборы проводились возле них, с церковных крылец обращались к собравшимся с речами, с них читались указы и распоряжения, делались всякие объявления, в церквах хранили общественные деньги и ценности, и частные тоже, их колокола сзывали людей в случае каких бед.
Так вот, в начале восемнадцатого века кижская Преображенская церковь сгорела, и на общем сходе жители решили на этом же месте построить новую и стали собирать на это деньги. В те времена большинство сельских, да и городских, церквей строились на общественные средства. Когда же нужную сумму собрали, на новом сходе решали, какой должна быть новая церковь: какого типа, какой высоты, похожа ли на какую другую. Когда общее желание было определено, пригласили артель, которую сочли лучшей, и объяснили мастерам, чего примерно хотят.
В 1714 году новая Преображенская церковь была готова.
Высотой она тридцать семь метров — это двенадцать современных этажей. И венчают ее целых двадцать два купола, двадцать один из которых совсем как живые, будто сбегаются со всех сторон вверх к главному большому куполу, подобно детям, сбегающимся к матери или отцу. Поднимаются, поднимаются! Легкие стройные, светлые!
Зрелище необыкновенное, завораживающее, особенно когда приходят белые ночи. Дерево тогда становится по цвету серебристо-голубоватым, мерцает, словно дышит, и эта несравненная сказка куполов действительно кажется живой, куда-то плывущей вместе со светящимися белесо облачками и ведущей беззвучный разговор с бездонным беловатым небом и такой же бездонной беловато-голубой водой озера.
Рассказывают, что мастер, возглавлявший артель, срубившую это чудо, закончив работу, подошел к Онежскому озеру, далеко закинул в него свой топор и сказал:
— Рубил эту церковь мастер Нестор, не было, нет и не будет такой…
Но это всего лишь легенда, и подлинного имени ее автора мы не знаем. И на самом деле, уже тысячу лет назад в Великом Новгороде стоял дубовый храм Святой Софии «о тринадцати верхах». Чуть позже в Ростове Великом была построена многоглавая «дивная великая церковь Богородицы». Собор Николы Чудотворца в Псковской волости был «о 25 углах». Да и сравнительно недалеко от Онежского озера, на вологодском Вытегорском погосте, на пятьдесят лет раньше кижского был поставлен Покровский собор аж «в двадцать четыре главы».
Инструментов русские мастера использовали очень мало. Простейшим стругом выравнивали, выглаживали доски не хуже любого рубанка, теслами, долотами и стамесками выбирали, выводили какие угодно желоба, углубления и узоры, а топорами выделывали подлинные чудеса, работая зачастую только ими, причем топоры были и с изогнутыми топорищами для выравнивания бревен внутри помещений, и самой разной изогнутой формы. Пилы у мастеров тоже были, но использовались в основном для продольной распиловки бревен на доски, длинные такие пилы; бревна клали на высоченные козлы, и один пильщик стоял наверху, а второй внизу — и тянули вверх — вниз, вверх — вниз обеими руками. Концы же бревен в срубы чаще всего не пилили, а обрубали топорами. Иностранцы в старину даже смеялись: вот, мол, русские не понимают, что пилой работать намного легче. А наши на это только хитро ухмылялись. Да, конечно, пилить пилой легче и быстрей, но она рвет дерево, рыхлит его, и под нашими обильными снегами и дождями такой конец быстрее отсыреет, загниет. А топором хоть и труднее, зато он как бы кует сосну, уплотняет ее — и дождь и снег ей уже нипочем и сто и двести лет.
Повторим: вязали срубы-клети лишь по теплу, летом. И еще: в старину очень любили яркие цвета, и большинство строений, включая церкви, нарядно раскрашивали и расписывали разными узорами и цветами. Даже ворота и заборы раскрашивали и расписывали причудливо, а ворота еще покрывали затейливейшей резьбой, ставили на них резные веселые фигуры зверей и птиц и многие селения выглядели от этого совершенно сказочно, очень весело.
Только вот беда: у дерева есть единственный, но очень прискорбный изъян — оно легко, хорошо горит. Тем более, сухое, да в сушь, да при ветре. Русские деревянные города и деревни полыхали бесконечно, даже Москва выгорала не раз буквально дотла. И Кремль выгорал, одни лишь каменные черные от огня и копоти стены с башнями да остовы белокаменных соборов и дворцов оставались. Последний величайший пожар бушевал в Москве, как известно, в нашествие наполеоновских войск. Потом почти вся Москва отстраивалась заново.
И поди теперь дознайся, сколько бесподобных усадеб, хором, теремов, церквей, изб, крепостей, мельниц и прочего, прочего погибло в таких пожарах. Ведь сотни же тысяч за века, может быть, и миллионы. И там наверняка были творения еще краше тех, о которых нам известно и которые сохранились до наших дней.
Но что именно представляло из себя утраченное — мы теперь уже никогда не узнаем. Печально!
Ибо ничего подобного русскому деревянному зодчеству нет больше нигде на свете.
Академик Игорь Грабарь вообще считал, что «Россия по преимуществу страна зодчих. Чутье пропорций, понимание силуэта, декоративный инстинкт, изобретательность форм — словом, все архитектурные добродетели — встречаются на протяжении русской истории так постоянно и повсеместно, что наводят на мысль о совершенно исключительной архитектурной одаренности русского народа».
Другие народные искусства Грабарь просто знал меньше или не знал вовсе.
ОБИХОД
Однако изба хоть и главная, но все же лишь часть крестьянского хозяйства. К ней нужен еще скотный двор, если он не составляет с избой одно целое. Нужны сараи для телег, саней, сох, борон и прочего инвентаря, для сена, для дров. Нужно гумно, в котором сушили сжатые зерновые и молотили их, нужен амбар для хранения зерна и мельница или хотя бы ступы для его обмолота, нужен погреб для хранения овощей, нужны бочки для солений, нужна баня, кадки, корыта, телега в хозяйстве, лучше, конечно, не одна, и соха не одна, или плуг, и бороны, мотыги, грабли, лопаты, вилы, косы, серпы — Господи, как много всего было нужно в каждом хозяйстве! А которое стояло на реке — никак не обходилось без лодки, невода, бредня, вершей, мережек. А охотничье — без ружей, рогатин, тенет, капканов, садков, самострелов.
И очень многое из перечисленного большинство хозяев опять же делали для себя сами, во всяком случае, все, владевшие плотницким и столярным мастерством. Если же кто-то по каким-то причинам что-то не умел, не выучился делать ладно да красиво, — скажем, колеса, или бондарить, или долбить и распаривать на огне из цельных огромных бревен лодки, — то в любом крупном селе непременно имелся и такой искусник, и обращались к нему. В другие села и деревни редко-редко когда обращались, самодостаточность была полнейшая, все умели.
Только на что-то уж совсем редкое умельцы встречались пореже; ставить ветряные мельницы, например. Но на округу-то все равно они были.
Ветряные мельницы удивительные сооружения. Их крылья должны все время ловить ветры, которые дуют ведь с разных сторон, то есть мельницы должны легко поворачиваться им навстречу. Крылья приводят в движение размещенные внутри зубчатые деревянные колеса, которые крутят большие круглые каменные жернова, перетирающие зерно в муку. Все это устройство, все эти колеса, валы, как и жернова, очень большие, и сами мельницы очень большие, высотой в два и три десятка метров, но все равно почти все они кажутся необычайно легкими, стройными и тоже удивительно красивыми.
На Руси их существовали десятки типов, как и мельниц водяных, разумеется, с плотинами и водоемами.
И вся обстановка в избах, весь домашний обиход был везде всегда собственноручный и местный. Что-то привозное — крайняя редкость.
Главное в горнице — большая русская печь. На севере, где горниц по две и по три, и печей, стало быть, две или три. Возле печи у задней стены закреплена намертво широкая лавка, на которой спали. Ближе к потолку на стенах — полати, на которых тоже спали. И родительская деревянная кровать у свободной стены. Ближе к окнам — обеденный стол. Сундуки и сундучки, в которых хранились одежда и девичьи наряды и украшения. Посудный шкаф, называвшийся горкой. Скамьи, стулья и табуреты. Близ кровати в потолке металлическое кольцо: через него продевали гибкий шест и на его конце вешали детскую зыбку — потянул ее, отпустил, и она долго, долго раскачивалась на шесте. Перед печкой, в так называемом бабьем куту, то есть на кухне, отгороженной от остальной избы дощатой переборкой или просто занавеской, — кухонный стол, полки с чугунной, глиняной и стеклянной посудой, ведра, лохань, сковородки, противни, ухваты, черпаки и прочее, прочее, без чего ничего не сваришь, не поджаришь, не испечешь.
В переднем углу — божница с иконами и лампадами, убранная расшитыми полотенцами и нарядными цветами из крашеной стружки.
У большинства крестьян редко была какая-то еще мебель — у всех практически одно и то же. И все-таки почти у всех все это было опять же разное, хоть чуточку, но разное и, так же как изба снаружи, непременно нарядное, красивое.
Лавки у стен в легком резном узоре. Ножки у стола фигурные, точеные, он с выдвижными ящиками, и они тоже в затейливой резьбе.
Младенческая зыбка вся сквозная, вся из замысловатых точеных колонок, разноцветно раскрашенных. Бывали зыбки сплошь дощатые и берестяные, но тогда их нарядно расписывали цветами, фигурками птиц и животных.
И посудные шкафы-горки расписывали цветами и фигурами, а то и целыми картинами.
А в городе Городце, что на Волге, есть посудный шкаф, на котором большие картины вырезаны из дерева; они выпуклые, горельефные, раскрашенные, а местами и вызолоченные. Рассказывают эти картины о знаменитых битвах россиян со своими врагами, и в них есть конники, пешие, убитые, деревья, пушки, терема, плачущие по погибшим воинам матери и жены. На углах же этой горки одна над другой вырезаны фигурки древнерусских князей-победителей. Десятки фигурок, и все тоже дивно раскрашены и раззолочены.