— Не повезло, не повезло нам с народом! — вроде бы полушутя, а на самом-то деле более чем серьезно тысячеустно ведь повторяли.
Словно великую Россию создали именно эти балаболы, а не охаиваемый ими русский народ.
Не правда ли, до чего опять знакомые речи, начатые еще приснопамятным Петром.
Недаром он стал главным отечественным кумиром новоявленных демократов. А лопающийся от жира временный премьер с явно садистскими наклонностями даже сделал фальконетовский памятник Петру эмблемой своей якобы партии.
И Чаадаева извлекли из нафталина и стали тыкать всем в нос как пророка-провидца, который вон еще когда разоблачил и заклеймил «эту» страну и «этот» народ и указал, что спасение только в следовании Западу, за Западом.
Настоящую ведь эпидемию устроили в стране по очернению, унижению и втаптыванию в грязь русского народа и всего, что имеет к нему отношение.
Ничем, никакой мерзостью, подлянкой и откровенной клеветой не брезговали. Всех поносителей и ненавистников России изо всех веков повытащили и трезвонили о них, всех отщепенцев, предателей, подонков и маньяков из-за границ волокли, чтобы только добавили новых помоев.
Никакой другой народ не испытывал в мире ничего подобного. Никто так не самоуничижался и не самобичевался, как мы. И продолжаем самобичеваться. Всех в это втянули, всех заразили подлым вирусом вселенские мудрецы, даже сам народ, обыкновеннейших трудяг, коих все заставляют, брызжа бешеной слюной, покаяться в каких-то невероятных жутких преступлениях в том, что они русские, в которых столько, столько худого! Русские оклеветаны, опорочены, опозорены, как еще не позорили ни один народ в мире. Его достоинство втоптано в сплошную вязкую грязь, а самосознание почти уничтожено, почти умерло, и он уже превратился в аморфную массу, с которой можно вытворять все что угодно.
Добились, добились-таки своего те, кто затевал и разворачивал эту страшную беспрецедентную кампанию.
Так кто же они, эти новые западники, эти новые господа, захватившие власть в России и устроившие такой невиданный кошмар?
Их две основных категории.
Первая — просто мерзавцы разных мастей и родословных, от высших партийных бонз — предателей-перерожденцев — до уголовной шушеры, которые всегда мечтали о настоящей, полновесной частной собственности, о больших богатствах и о том, чтобы стать подлинными, полновластными (а не по партийной указке!) хозяевами жизни, распоряжаться собой и ею как душе или даже их левой ноге вдруг захочется. И лучше западной модели жизнеустройства для них ничего не было. И потому, как только забрезжила возможность к ней пристроиться или встроиться, или ее позаимствовать, эта публика готова была не только Родину, партию, народ или что еще — мать родную готова была продать, любую кровь пролить, любую подлость совершить, только бы добиться желанного. И добилась.
Мораль, честь, совесть, справедливость, Отечество, народ, история, традиции — эти слова они все, конечно, знают и нередко произносят, но значения они для них не имеют никакого, и что еще они разрушат, уничтожат, растопчут, оклевещут и опоганят ради своей корысти и звериной алчности, одному лишь Господу известно. И наверняка сатане, ибо ясно же, кому они воистину служат-то, хотя, как известно, ходят в православные храмы и стоят там со свечками.
А вторая категория новых господ-западников, которые к прежним господам, разумеется, тоже не имеют никакого отношения, — это в основном московская, питерская и еще нескольких крупных городов интеллигенция, которая сама себя любила называть либеральной, а в просторечии еще и кухонной. Сложился у нас лет сорок назад такой обычай: сходиться в стремительно плодившихся тогда малогабаритных квартирах вечерами на крошечных кухнях — в комнатах-то спали родители или дети, — и, попивая кто винцо, а кто водочку, вести бесконечные, иногда ночи напролет разговоры обо всем на свете, но прежде всего, разумеется, о злободневном, о том, что тогда больше всего всех занимало. Неинтеллигенты, ясное дело, тоже вечеряли на кухнях, выпивали, говорили о своем и пели песни под вошедшие в невероятную моду гитары. Но именно среди интеллигенции тогда, в так называемую хрущевскую оттепель, уже вовсю расцветало политическое, духовное фрондерство, появились первые диссидентствующие, и многие младшие научные сотрудники всяческих институтов, аспиранты, молодые инженеры и врачи, растущий творческий народишко созревали интеллектуально, нравственно и художественно в основном на таких кухнях. Страшно увлекались рок-н-роллом, Гершвином, битлами, Хемингуэем, Кафкой, Селлинджером, итальянской и французской новыми волнами в кино, Антониони и Феллини, архитектурой Сааринена и Немейера, полотнами Рокуэлла Кента, Сальвадора Дали, Леже и абстракционистами, западными модами. Завидовали, конечно, и тамошнему общественно-политическому устройству, дающему каждому человеку такую фантастическую личную свободу делать и думать что заблагорассудится, завидовали принятым там общечеловеческим ценностям, и особенно, естественно, тамошней бытовой культуре, сервису и всяческому изобилию, с которыми нам, наверное, уже никогда не сравниться.
И как только появилась возможность ездить туда, для «кухонной» интеллигенции это стало чуть ли не главным вожделеннейшим занятием. В собственную мечту ведь ездили. И, конечно, захлебываясь рассказывали потом, где только доводилось, что видывали в Париже или Риме, что и как пили и ели, как потом потихоньку нырнули там даже в это самое… «Вы же понимаете!!!» Буквально заходились от восторга! Когда же какого-нибудь такого молодого архитектора или молодого областного комсомольского «вожака» спрашивали: «А в Тамбове-то ты был? Или во Пскове? В Великом Устюге?», — они все до единого выпучивали от удивления глаза, мотали головами и, наморщив лбы, спрашивали: «А зачем? Там что?..» В России, кроме Москвы и Питера, подобный люд в подавляющем большинстве не бывал нигде, а за границей уже в пяти или шести странах — считали обязательным. Знали свою страну лишь в пределах своих городов да дачных поселков. И главное — не хотели знать. Не хотели, видите ли, даже окунаться «в эту сплошную отсталость». Чаще всего мало что знали и из собственной истории, отрывочно ведали кое-что из прошлого господской и советской культуры и уж вовсе не знали и не желали ничего знать о кормившем их народе и его культуре. Встречались даже интеллигенты, которые презирали русские народные песни — так они были им противны.
Словом, все как когда-то с подлинными отечественными господами: опять полнейшее, тупейшее национальное невежество, опять совершенно чужие на родившей их земле.
И своих отпрысков растили, разумеется, точно такими же.
И естественно, что, когда никчемный и пустой до ужаса последний партийный генсек самолично призвал к перестройке нашего общества на общечеловеческие ценности и общечеловеческую демократию, это кухонное племя первым кинулось топтать, громить и корежить чужую и столь опостылевшую им страну и еще более опостылевший чужой народ. И конечно же, прежде всего захватывать над ним и над «этой страной» власть и поворачивать, вести ее куда следует, куда указывали еще незабвенные Чаадаев и великий царь.
Все основные беснующиеся «демократические» говоруны и крикуны были из них, из этих ослепленных неприязнью и, повторим, национально совершенно невежественных интеллигентов. Все идеологи и разработчики всех кошмарных реформ и прочего ужаса.
И многие из них по сей день во власти вместе с просто негодяями или при них — как их мозговое обеспечение, и можно не сомневаться, что в осуществлении своих планов они сообща пойдут до конца, кому бы и чего бы это ни стоило.
И обратите внимание, как они стали сами себя называть: господ им уже мало — только элита. Элита политическая. Элита финансовая. Элита интеллектуальная. Элита творческая.
А слово народ практически уже и не употребляется. Даже президентом. Так лишь, отдельные группы населения — шахтеры, учителя, военные, врачи, пенсионеры. Цельного народа как будто вообще уже никогда не было. Девяноста, девяноста пяти процентов населения страны как будто нет.
Опять все как столетия назад!
И для элит народа действительно ведь уже нет: они же его зомбировали, превращая в аморфную массу, и потому прекрасно знают, что ни на что серьезное, протестное он теперь не способен и потому не страшен. В расчет его берут лишь на больших выборах, но и тогда называют не народом, а уже электоратом.
Зомбирование же продолжается, только теперь в основном с помощью, вернее — через культуру.
Понятно, истым западникам, а, по сути, людям без роду и племени, ближе всего художественные ценности общечеловеческие. И ладно бы они сами вкушали и наслаждались ими сколько угодно хоть здесь, хоть в Парижах и на Бродвеях, — они ведь изо всех сил прут ими и на аморфную массу, и прежде всего на молодежь, чтобы она как можно быстрей пропиталась чувствами, понятиями и идеями, которые бытуют на Западе, и осознала, как ей надобно теперь жить.
Книг появилось великое множество не только в книжных магазинах, но и на бесчисленных лотках у перекрестков и остановок, да все с ярчайшими лакированными и даже раззолоченными обложками, но вы знаете, в основном это детективы, триллеры, любовные романы, всяческие фэнтези, оккультная мистика и скандальная документалистика, до предела переполненные убийствами, ужасами, запредельщиной, насилиями, порнографией, грабежами, сексом, патологией, грязной ложью. Только ими! Только ими! И аудиокассеты продаются на любом перекрестке и на любом базарчике в непрерывно грохочущих и конвульсивно трясущихся во всяких рэпах и металлах ларьках и палатках. И на любой молодежной дискотеке тот же сплошной оглушающе-одуряющий конвульсивный рев и грохот. И на эстрадах. Да еще такие же ритмизированные оглушающие песни, слова которых чаще всего не имеют никакого смысла. И фильмы в кинотеатрах, по всем телевизионным программам и на видеокассетах почти сплошь зарубежные, а последнее время и отечественные, но точно так же, как зарубежные, тоже сплошь про убийства, ужасы, ограбления, насилие, секс и секс, как будто ничего нормального, здорового, духовного и просто светлого на свете уже нет и не предвидится.