сказочные мотивы, рассчитывая все же, что рассказу поверят. Правда, тот, кто вводил эти мотивы в сагу, вероятно, сознавал, что сочиняет. Характерно, что именно в «сагах о древних временах» появляются пространные заверения в том, что рассказ, несмотря на кажущееся неправдоподобие, правдив, так как в далекие времена люди были крупнее и сильнее и вообще жизнь подчинялась другим законам. Впрочем, в сущности в «сагах о древних временах» нет никакой фантазии в собственном смысле слова, никакой выдумки. Типичные «саги о древних временах» разлагаются целиком на абсолютно трафаретные и механически нанизанные мотивы. Неудивительно поэтому, что авторское самосознание никогда не проявляется в этих сагах. Все же как ни трафаретен вымысел в них, в известном смысле он ближе к вымыслу в романах нового времени, чем вымысел в «сагах об исландцах»: в силу неправдоподобия того, что рассказывается в «сагах о древних временах», вымысел в них все же, вероятно, был заметен, т. е. он уже не скрытый, как в «сагах об исландцах», и, следовательно, синкретическая правда уступает здесь место зачаточной форме художественной правды. Недаром еще король Сверрир назвал саги этого рода «лживыми» и «наиболее забавными». Правда, едва ли «лживость» этих саг была для всех очевидна: вера в сверхъестественное была общераспространенной, а доверчивость к письменному слову — очень велика. В сущности уже волшебная сказка — это преодоление синкретической правды и зачаточная форма художественной правды. Ведь волшебная сказка, как правило, не претендует на достоверность, и, следовательно, вымысел в ней осознается как вымысел. Естественно, что такая зачаточная форма художественной правды не может не быть явным вымыслом, т. е. сказочной фантастикой, так как иначе она была бы неотличима от синкретической правды. Естественно также, что зачаточная художественная правда возникает как своего рода отрицательная величина. Ее считают пустой выдумкой, вздорной небылицей, чем-то, не заслуживающим серьезного внимания. Отсюда пренебрежение к волшебной сказке, характерное для эпох, когда господствует синкретическая правда, и выраженное в известных словах «Саги об Олаве Трюггвасоне» монаха Одда: «Лучше слушать себе на забаву это [т. е. историю норвежского короля], чем саги о мачехе [т. е. волшебные сказки, в которых фигурирует злая мачеха], которые рассказываются пастухами и о которых неизвестно, правда ли они».
«Саги о древних временах» стали писать, как известно, позднее всех других саг, а именно не раньше середины XIII в., а в основном значительно позже. Поэтому можно было бы предположить, что эта разновидность есть более поздняя ступень развития по сравнению с «сагами об исландцах» и другими сагами, и такое предположение делалось. Возникновение «саг о древних временах» рассматривалось как результат потери чувства реальности или исторического чутья, как своего рода упадок, вырождение. Однако благодаря одному случайно сохранившемуся и до сих пор не опровергнутому свидетельству существование этой разновидности саг в устной традиции еще в начале XII в. не вызывает сомнений: согласно «Саге о Торгильсе и Хавлиди» из «Стурлунги», на празднике в Рейкьяхоларе в 1119 г. рассказывалась типичная «сага о древних временах». Несколько позднее такие саги слышал Саксон Грамматик от одного исландца и, по-видимому, считал их за правду, поскольку он использовал их в своей «Истории Дании». Таким образом, позднее появление этих саг в письменности свидетельствует не о том, что они более поздняя ступень развития по сравнению с другими сагами, но только об их меньшей важности в глазах современников в силу обилия в них сказочной фантастики — ведь пренебрежение к ней было, как уже говорилось, характерной чертой эпохи. Впрочем, это не исключает, конечно, и того, что популярность сказочных саг в послеклассический период в Исландии, параллельная распространению рыцарского романа в других европейских странах, действительно была процессом разрушения единой, т. е. синкретической, правды и развития зачаточной художественной правды в форме сказочной фантастики.
Большая группа саг, называемая «сагами о королях», тоже отличается от «саг об исландцах» не другой трактовкой того же материала, а самим материалом. Но здесь та же сетка накладывается на действительность, иначе расположенную не во времени, а в пространстве. В «сагах о королях» рассказывается о событиях, происходивших в странах, где были короли, т. е. не в Исландии, а прежде всего в Норвегии. Что же касается временного расположения этих событий, то всего чаще оно то же, что и в «сагах об исландцах», и в этом случае «саги о королях» всего ближе и по характеру представленной в них правды, и по своей манере к «сагам об исландцах». А в тех частях «саг о королях», где рассказывается об исландцах, в так называемых «прядях об исландцах», эти саги ничем не отличаются от «саг об исландцах». Поэтому «пряди об исландцах» обычно включаются в издания «саг об исландцах». Естественно также, что если в «сагах о королях» рассказывается о событиях до заселения Исландии, о легендарных или мифических временах, то они всего ближе к «сагам о древних временах», тогда как саги, в которых рассказывается о королях XIII в., всего ближе к «Саге о Стурлунге» и ей подобным[15].
В одном, однако, «саги о королях» существенно отличаются от саг, в которых рассказывается о событиях в Исландии: в «сагах о королях» рассказывается о событиях в стране, где, в противоположность Исландии, было государство в собственном смысле этого слова, была государственная власть, сосредоточенная в руках одного человека. Поэтому рассказываемое в этих сагах связано тем, что оно о государстве или о его главе, короле, и его правлении. В то время как в «сагах об исландцах» описываемое, т. е. та или иная распря между членами исландского общества, охватывается полностью, упоминаются все участники данной распри и все события, имеющие к пей отношение, в «сагах о королях» охват описываемого значительно меньше: все, имеющие отношение к правлению данного короля, все, что происходит в его государстве во время его правления, естественно, не может быть охвачено, и поэтому неизбежен отбор фактов. Таким образом, в «сагах о королях» есть как бы зачаточная историческая правда, они ближе к исторической правде нашего времени, к истории как пауке, чем «саги об исландцах»: ведь история как наука тоже подразумевает выборочное описание действительности прошлого в силу невозможности ее охвата во всей ее живой полноте.
Правда, историки древнеисландской литературы, считая извечным противопоставление истории как науки художественной литературе, нередко относят некоторые из «саг о королях» к «исторической литературе», а другим отказывают в этой чести на том основании, что в них больше вымысла. Но в действительности большее и меньшее количество того, что с современной точки зрения представляется вымыслом, это, конечно, вовсе не свидетельство принадлежности данных саг к двум разным жанрам, а колебания, естественные в пределах синкретической правды и обусловленные индивидуальными склонностями тех, кто писал эти саги. То, что представляется научностью той или иной саги, — это проявление личных склонностей того, кто ее писал, его недоверчивости, осторожности и т. п., а вовсе не свойство жанра. Совсем иначе обстоит дело в паше время, когда научность или, вернее, наукообразность может быть просто результатом следования определенному образцу, а вовсе не проявлением личных склонностей автора. В наше время, для того чтобы написать ученый труд, отнюдь не надо обладать дарованием ученого. Напротив, чем меньше оригинальных мыслей у человека, тем ему обычно легче написать ученый труд: надо только следовать определенной форме, а именно — побольше ссылаться на других авторов, побольше пользоваться специальными терминами, выражаться возможно более запутанно и т. д.
«Саги о королях» отличаются от «саг об исландцах» и «саг о древних временах» еще и тем, что в ряде случаев известно, кто их написал. Так, считается известным, что некто Эйрик Оддссон написал несохранившуюся сагу о норвежских королях под названием «Хрюггьярстюкки», аббат Карл Йонссон — сагу о короле Сверрире, монахи Одд Сноррасон и Гуннлауг Лейвссон — саги о короле Олаве Трюггвасоне, священник Стюрмир Карасон — сагу об Олаве Святом, Снорри Стурлусон — «Круг Земной», его племянник Стурла Тордарсон — сагу о короле Хаконе Хаконарсоне. Это, по-видимому, с одной стороны, связано с тем, что авторская активность осознавалась в первую очередь в сагах, где была представлена зачаточная историческая правда. Но, с другой стороны, это, вероятно, связано с тем, что, поскольку саги были о королях, а в случае обоих Олавов еще и распространителях христианства, писались они в интересах королей и церкви, и на тех, кто писал их, падал отблеск от ореола, окружавшего королей и церковь в глазах людей того времени. Ведь и в «сагах об исландцах», и особенно в «Саге о людях из Лососьей Долины», обычное средство возвеличенья героя это дифирамбы, произносимые норвежским королем по его адресу.
В заключение — о правде в «сагах о епископах». В этих сагах рассказываемое связано с тем, что оно об исландской церкви в лице ее главы — епископа. Но церковь в Исландии была ближайшим аналогом государства. Поэтому, как и в «сагах о королях», охват описываемого становится меньше, выборочнее. Вместе с тем, поскольку в этих сагах рассказывается о недавнем прошлом (первый епископ в Исландии был посвящен в 1056 г.), саги эти фактографичнее и суше, чем «саги об исландцах»[16].
Но основная особенность «саг о епископах» — это тенденция выдавать за правду то, что было в интересах церкви считать за правду. В «Саге о Гудмунде Арасоне» есть такое наивно откровенное обоснование этого нового вида правды: «Все люди знают, что все то хорошее, что говорится о боге и его святых, — это правда, и потому хорошо верить хорошему и плохо верить плохому, хотя бы оно и было правдой, и всего хуже тому, что плохо солгано». Другими словами, правда — это то, что выгодно для церкви. Эта новая правда представлена кое-где и в «сагах о королях». Так, в «Саге об Олаве Святом» Стюрмира есть высказывание, которое сводится к тому, что и недостоверное следует считать за правду, если оно способствует прославлению Олава Святого. Но наиболее явное проявление нового вида правды — это так называемые чудеса (по-исландски jarteikn, букв. ‘знак, знаменье’). Они всего обильнее представлены в «сагах о епископах». Рассказы о том, как исполнялись желания всякого, кто обращался за помощью к святому, — тяжелобольной выздоравливал и при этом от него распространялся чудесный аромат, слепой прозревал, глухой начинал слышать, погода исправлялась, корова телилась досрочно, голодному удавалось поймать много рыбы, потерянная вещь находилась и т. д. и т. п. — выдавались за правду потому, конечно, что верить в них казалось чем-то хорошим, а не верить в них — чем-то плохим. Хорошим же казалось то, что было в интересах церкви, а плохим то, что противоречило ее интересам. Другими словами, назначение этих рассказов заключалось в прославлении церкви в лице ее святого. Распространение этого нового вида правды — так сказать, «церковной правды», или, поскольку в Исландии церковь была зарождающимся государством, «государственной правды», — основное, ч