очник какой-то резиновый, неприличной формы, каждому деревенскому увальню знаком – чем не предмет издёвки. Коровой от него разит, весь всклокочен, то опоздал (на ферме, понимаешь ли, ЧП и некому помочь), то не пришёл вообще… Какой-то успеваемостью и прочим он, понятно, и так не дюже отличался. «Что ж тебе на ферме-то этой – как мёдом намазано, что ж ты туда шлёндаешь – ведь через год экзамены сдавать, аттестат не получишь!» – кого такие попрёки на путь наставили. У них весь класс такой был – всем отдали аттестаты: «учились ведь – что ж теперь»…
Но были и пятнадцать минут славы у Леви-Стросса: лет за пять ежедневных трудодней наградили его от колхоза – перед всей линейкой 1-го сентября председатель вышел, произнёс особую благодарность одному ученику и подкрепил слова привычным в таких случаях (правда, за сезонную работу на току, на уборке зерна – всего пару месяцев пыль глотать) ценным подарком – это были наручные часы в прозрачной пластмассовой коробочке на белом поролоне. Конечно же, тут говорилось остроумное «чтоб не опаздывал на работу» и обычное «мы его трудоустроим – как и всех ребят», но уже вяло – последних коров костлявых и телков полудохлых уж просто приезжали, закабанивали на шашлык для ожидающего полный конец начальства.
Страусом я долго не интересовался, поскольку его и не видел. А тут спросил у матери, есть ли вообще у кого-то в Сосновке гуси. Раньше у всех были, у нас даже – наткнёшься, пятилетний, на такую шайку – гусак за тобой несётся чуть не до порога. Сейчас по всей деревне не видать, не слыхать ни гусёнка. Она ответила, что есть только у Страуса – причём он их разводит и продаёт, хочешь съезди.
Из езды у меня один велосипед, а денег нужно было тысячу рублей, но я всё равно решил полюбопытствовать.
Так называемое подворье Страусово находится на самом краю села – дальше некуда. Но там как раз клочок луга непаханого из-за холмов и оврагов, и всё это огорожено сеткой – загон для коров, а также кур, индюшек и гусей. Перестроился ведь Страус, свил гнездо!
Я подъехал к сетке, зацепился рукой, приглядываясь. Живность от жары вся попряталась, залегла под навесом или в нарытые на земле ямы, только один индюк ходит по площадке, тряся головой и курлыча – здоровенный, что твой страус! Рядом стояла машина, из неё вышел дядь Коля Гусь и сказал, что тоже хотел… – я посмотрел на его руки, которые он, почти как и Страус, невольно держал перед собой – да Страуса нет дома.
Я вспомнил, усмехнувшись, про двух его сыновей, тоже ходивших, держа на весу руки, по прозванию соответственно Лобзик и Суслик.
Н-да, тут те и муларды, и милорды… А для меня такое подворье – только мечта: не дают укорениться, чужаком каким-то выставляют!..
– Ну что, – спрашивает меня мама, – где же гусь-то?
– Там Гусь был. Индюка хотел взять. Гусь сказал, что Страус уехал в Лавровку, – ответил я, стараясь не улыбаться от обилия перьев и длинных шей.
В итоге вкус гусятины мне так и не удалось вспомнить, а история про самого Страуса конечно же припомнилась.
Деревенский древний «Ашан», советская «Икея»?
Вот что ещё вдруг вспомнилось, и более раннего: у Лимонхвы нашей многострадальной был раньше своего рода прототип – Валя Шипокля, продавщица магазина. Тоже Валя, а Шапокляк, понятно, неудобно произносить. Сходство с мультперсонажем, что и говорить, наличествовало, но она была ещё совсем не «старуха», даже гораздо моложе Лимонхвы, но близорукая, вечно в очках больших и какая-то нервозная – так что когда с добытыми «из подпола» 20 копейками выпадал жребий идти покупать, нужно было быть готовым ко всему. Запросто может не отоварить, просто отмахнувшись – «вы ещё маленькие!», «некогда тут с вами!», а то, если что-то привезли, в очереди будешь маяться среди бабок, где каждая лезет, не уступая.
«Халву привезли и конфеты помадки (или подушеки)!» – тут же сообщение передаётся сарафанным радио, тут же все, кто может оторваться «от производства», или те же пенсионеры, устремляются в магазин. «И мне возьми по килограмчику!» – тоже выход.
За прилавком уже властвует, как диджей, теть Валя aka Шипокля: при огроменных распечатанных ящиках халвы – плотной, пахучей, рыхлой, маслянистой – с огромным ножом, кромсает килограммами – тут на нынешние микропайки не мелочатся! И тут же, в азарте, руки обтерев об белый свой халат, выставляет, будто заготовленный шах и неотвратимый мат увесистыми фигурами, гири – то на одну, то на другую платформочку весов, в азарте же отстукивает нервно-звучно на деревянных счётах и оглашает, словно случайный номер в лотерее, окончательную цену – целое колдовство!
Экономика совершенно не глобализированная, всё своё и свежее – не залёживается. Даже можно предсказать: к концу апреля – сок берёзовый в трёхлитровых банках – завались! – и разбирают с удовольствием весь в два дня; в августе – томатный в тех же банках (этот никому не нужен – не признают за сок вообще), яблочный (это наш, только много не выпьешь: резкий и приторный), яблочно-виноградный, тыквенный какой-то – короче, баловство, постоит до февраля… К сентябрю или октябрю – халвища вот эта свежая, арбузами пару раз завалят, то лук какой-то или капусту в мешках привозят по ошибке – как покупатели вдоволь насмеются, тогда недели через две увозят.
Камса, селёдка – копеечное дело, а хватают с давкой, в два часа ни хвостика не остаётся! При этом сельдь иваси, в железных немаленьких баночках – как будто Профилевы киноленты, будто мины противопехотные! – изысканнейшая вещь – не сказать пылится, но идёт не бойко. Пылятся – пирамидками из баночек – морская капуста, килька в томате, да плавленые сырки – «только алкашам на закуску». Пряники зачерствевшие, подушечки усохшие, помадки или халва расплывшиеся – то, что почему-то осталось или что, как говорят, «Валя не додала», заполняют собой пустоту: хоть их можно взять при острой потребности, а вообще предпочитают свежее.
Магазин вообще здоровый – почти как новый клуб, только одноэтажный. И не исчез он – тут сейчас, после лет пятнадцати бездействия, «большой ларёк». Причём используется тот же один угол продуктовый, где и раньше, как мы только что зарисовали, шла оживлённая торговля. В других просторах было пустовато иль банками и мешками порой заставлено-завалено. Хотя номинально продавалось тут абсолютно всё, вплоть до мебели.
Боязливо проскальзываешь в дальнее, какое-то вечно затемнённое (от полок, что ли, хотя с фасада непривычно большие окна) пространство – поглазеть на какую-нибудь невидаль, вроде торшера (тоже по ошибке – скоро увезут) … На дефицит – мягкую мебель и «стенки» популярные – очередь велась годами (вилась-лепилась – не просто так, а учитывая заслуги за страду, различный блат), а здесь валялись какие-нибудь полки книжные – которые я, кстати, выкупил, как только набрал полтора десятка рубликов. А так – какие-нибудь черенки от лопат навалены, или наоборот – одни штыки тяжёлые совковые. Отбеливатель в плоских пластиковых баночках – это ещё разбирают, а вот целых три ряда на нижней полке – синька в пластиковых баночках-бочонках – и тоже ведь берут, но её на десятилетия хватает…
Настоящий праздник – автолавок несколько, «ярмарка!» кричат. Если даже одна приезжает – товар уже не рядовой, не магазинный: кастрюли, вёдра, тазы и лейки, «тряпки» хоть какие-то, а то и невидаль совсем – хурма замёрзшая зимой!.. Очередь «на воздухе», толкучка даже больше – ведь и денег жалко, как на тот торшер… Но всё равно хватают; сейчас даже хватают больше: привычка уже к потреблению, на деньги нет надёжи. Вот был бы бартер! И он есть: по сей день разъезжают по улицам грузовики с тентом, сигналят, как на пожар: «С Волгограда, картошку менять арбузы!» – эх, знали б вы соотношение! – «но зато прям к дому».
Вот вам, как говорится, и «Ашан» с «Икеей», и «с доставкой», только по-другому.
Тётя Валя жила в соседней деревне, и с закрытием в 90-е магазина у нас её перестали видеть.
«Вот прошло лето, я вспоминаю ничё…»
Моё отношение к школе как к некоему вывернутому наизнанку «русскому Диснейленду» – по-русски бессмысленному и беспощадному, как бы антиаттракциону или гетто экспериментов и антиразвлечений, территории принуждения и бестолковщины, я думаю, понятно. Все мы, во многом даже и школяры теперешние, родом оттуда, а развалины советского Парфенона обвили нынче те ещё плющи декоративные… Помимо сложившейся уродливой методологической системы, здесь налицо и несостоятельность концептуальная: добрая половина знаний практически по всем предметам не соответствует современной научной картине мира. Всё схематизировано и разорвано: живую картину, или образ, мира и его понимания никто и не пытается преподать. И тем более, эти разрозненные знания ничем никому не «помогают в жизни» – это бесполезный балласт, который успешно забывается, и так и надо. Конечно, происходит в школе некое окультуривание (развитие, социализация) неотёсанного человека, – но это как бы побочный эффект, щепки и стружки летят, ясно тебе, тупой Буратино?! При этом давление на личность (хоть рюкзак своей дочки на вес попробуйте!) оказывается колоссальное; голову, если ты не двоечник-пофигист, забивают и заморочивают чудовищно, энергии и здоровья съедается – немерено. Та же совдеповская, наложенная на русскую, расточительность. Нужны дисциплины, знания и преподаватели, буквально на пальцах объясняющие: что такое мир, как устроен, что такое социум, до чего развился-докатился, и как в них теперь жить, а не все эти «корень минус четвёртой степени из икс»…
Не мелом стучать и скрежетать по доске, не год из года одно и то же долбить до посинения, пока сверху, как на паутине, не спустят новый учебник или методичку, а именно живое (как я всё не понимал в школе, зачем в названии словаря Даля поставлено живаго великорусского языка!), как бывают редчайшие случаи, когда прирождённый педагог и философски может осмыслить предмет, и лампочку вкручивать не взбирается на стул в перчатках и с отвёрткой.