Ты много читал, а не понял главного – духовная жизнь начинается с познания себя и своих немощей, а не с суда над окружающими»21.
«Иди, все персонажи твои собрались!» – ёрничая, выпихнула меня мама флюорографию делать.
Пошёл: у почты остановилась передвижная будочка – все как на подбор, в очереди почти что вся деревня. «Алёшка», «Лёха», «вылитый прям Ганч» – как будто виделись вчера, не двадцать лет тому – со сверстниками неприлично заматеревшими, и с мужиками-тётками, и с бабками-дедами… Саня Зуб, Коля Жирок, дядь Валя Лутай – полуобидные всё прозвища. Подъезжает больничная «буханка»: и Фома вот он – тот самый! – оказывается, жив-здоров, и здесь же проживает (вернулся, женился, образумился!), работает водителем «скорого» УАЗика.
Подходит и Чубатый в пиджаке и в кепке, здоровается.
– Вот Лёшка этот, Дым, – вздыхает, обдавая «Примой», – слыхал, на той неделе схоронили, дуберкулёз как раз ведь у няво признали – говорять, ещё с тюряги… Ты знал жа ведь? – твой же ведь ровесник, да и моих оболтусов.
– Да как же, – отвечаю сбивчиво, – у Зюзика он жил, и раньше приезжал, ещё когда мы… Ты ж не куришь, Захарыч?
– Да и не пью, – пожимает он плечами, поглядывая вокруг, явно комичничая. – Этто я для ренгену, шоб не промахнулись. А то ведь сорок годов и пьёшь, и куришь, и вкалываешь, а заходишь – фук и до свидания!
Басовитый говорок его звучит уже как на подмостках сцены, стоящие рядом посмеиваются.
Всем некогда, все лезут по приступкам в будочку, но шутки-прибаутки не иссякают. Кто-то работой оправдывается: по-колхозному запоздав, «на фермеров» ещё свёклу с буртов грузят – с удовольствием показывают ватные штаны, как военные-послевоенные, натянутые выше пупка (животы у этих работяг непривычно тощие). От Лимонхвы застал лишь шлейф молвы (одни смешки, расспрашивать не стал), Коля Зима общества чурается, издалека лишь плюнул на ветер, а Юрий фон Борисович с пупком навыпуск красуется предпразднично красный – вот кто в первую антошку22 заботится о здравии своём!
Как-то вечером, мне передавали, чуть не специально прибегает: писателя, дескать, вашего видал щас по 8-му дециметровому каналу! (Я для такого вроде не снимался: дециметровая эпоха НТВ была как раз два десятилетия назад, году в 94-м!). «Включайте, наливайте!» – может быть, такой ажиотаж хотел создать. Но родители сразу разговор на другое переведут: что ближе и насущней. Вообще про появления мои в газетах местных или на ТВ здесь быстро забывается: не из привычного уклада феномен и феномен – картошку бы копать, свеклу возить, до шоу «Голос» успеть убрать скотину…
И вот теперь и сам не помнит, опять всё «Брешешь, Саньк!» и проч. И слава богу.
Хотя не буду говорить за всех, а повторю: ведь любознательный народ… Такая вот недавно приключилась сценка, когнитивный казус. Вся в расстройствах мама: в школе кто-то из особо одарённых, когда «стихи писать заставили», на непохвалу её ответствовал, огорошив: «Дебильные стихи пишет ваш сын Шепелёв А. А.: «Корова сдохла, / мясо съели, / а молоко осталось!» Вот так по-деревенски, в стихах переложенье эпизода из 1-й части! «Хоть стой, хоть падай!» – уже ко мне претензия. Благо, что не Артёмка тот же, а кто-то поязыкастее. Прокол я понял: мелькнуло чтение моё на презентации в новостях по обл-ТВ. Произведение самого юного острослова, увы, не сохранилось; а шоу наступает, это да…
…И вот зима и новогодний час уж на носу, всё стыло и пустынно… Совсем стемнело и салют у клуба – в многозвёздном высоком небе что твой кремлёвский – сияющими гроздьями, рваными раскатами, дымищем, целыми пачками! На фасаде «маленького» ларька (бывш. правление колхоза) разными цветами мигает гирлянда, народ кое-как стекается всё же… Вот они, подлинные чудеса XXI сверхтехнотронного столетия – гирлянды да петарды: дешёвые, китайские, тысячелетья до Сосновки шедшие…
«Кондуктор не спешит, кондуктор уезжает!..» – не видно, но вполне всем очевидно, что Николай Глухой идёт себе бредёт по зову празднества. Из клуба же диссонансом доносится гораздо менее духоподъёмное: «Золотится роза чайная… Ууй-я! – ты не слышишь меня! Ууй-я! – я не слышу тебя!..»
На порожке клубном в кои-то веки «взрослая тусня», «для тех, кому за…» – покуривают, переговариваются. Разговоры соответствующие… Интересно, помнят ли вообще, какое раньше разливалось праздничное половодье: тут тебе и ораторы прирождённые, и комики, и… «Вот, Новый год уж – за цельный год машинку я стиральную так и не набрала купить!..» – вздыхая и посмеиваясь, голосисто сетует раз в год сюда зашедшая пятидесятилетняя баба. И аккомпанируют ей залпы – пшить и бжить! (Кусан, Пузан и Ко – «им десять тыщ не жалко!») А ей в ответ и песня в тему (в том же неповторимом исполнении, вдруг по-шаляпински громогласно): «А он сказал: «Поехали!», и уж в толпе смеются, указывая в небо: «Вон твоя машинка полетела!»
Сверкает здесь от окружающей темени зело далече, на всю округу – как будто молнии в грозу иль артобстрел.
Что будет дальше? – вдруг прилетает обрывок мысли, как будто ловишь большущую, отдельной теме посвящённую, волнищу ноосферы… Обрывки, шипение радиошумов, вопросы или утверждения – не понятно… Аграрная цивилизация и впрямь уходит… чернозём и действительно выветривается… «Русское поле… экспериментов»… уже сто лет… снег… «Запад нам поможет…» – ага, если плыть в Америку, а приплыть в Китай и Индию!.. Но первым делом «культурный слой» – это уж звучит ясно – конденсируется в долбомолекулы «ничё» и испаряется…
Итоги года, так сказать: крест поставили. И тут недавно я как раз увидел в райгазете, что в селе Чемлык установили и освятили такой же крест (обычный деревянный) на месте разрушенной церкви. У нас же на месте исчезнувшего клуба, на месте бывшего церковного кладбища – всё тот же «чёрный квадрат». На этом пустыре и взгляд не останавливается как на чём-то вымороченном. Заброшенные, развалившиеся избы посреди обычных – как выпавшие зубы, как пустота икон в киотах, как шеренга солдат или зеков, которую только что разредили расстрелом… – привычное дело, литературные сравнения тут некогда делать, а то и некому…23 Поставили, как пошла сегодня мода, или возрождение старого, поклонный крест на въезде, при дороге, где кладбище начинается, и не освятили. Не с миру по нитке, и ни заслуженный директор или сомнительный сочинитель помогли, и ни Кусан-Пузан (им не до этого) – всех обскакала, как блоха, «олигарха» местная (так и сказали – в женском роде!), что тоже не сказать, что плохо, хорошо ведь, но как-то уж очень по-сосновски… Сосновщина – наверное, должно стать нарицательным, как карамазовщина или обломовщина.
Но что зудеть опять и критиканствовать, когда… салют! – и звёзды ещё раз…
Машинка, капот, люлька от мотоцикла… Пока поют о космосе, пока летают – стоит село.