Речку, как и везде, загадили (а раньше, с деревянного моста, в солнечный день можно было язей и щук длинные спины наблюдать, и с укромного краю прямо бить острогой!); дорогу давно разбили (ещё колхозные раздолбаи на гусеничных тракторах начали), теперь лишь суперфуры с суперприцепами стегают по ней, громыхая по выбоинам многотонными монокультурными (будто в пику мультикультурализму) сельхозгрузами на вывоз; и, судя по публикациям в районке, восстановлению она не подлежит: всё сворачивается, как палаточный лагерь, и трубы, и бетон норовят выдрать и свезти в более цивилизованное место.
Кино. Родина. Театр
Был раньше в Тамбове кинотеатр «Родина», на вывеске его светилось неоновое-неновое: «КиноРодинаТеатр»!.. Да он и сейчас, наверно, есть, но с названием типа всех этих «Сине-максов» и «Кино-старов» – плексиглас, мультиплекс… блокбастер, ситком, попкорн, байопик… – и произносить-то русским языком охально, и ни кина теперь приличного, с человеческим лицом (хоть и для масс трудящихся), ни театра с его раздевалкой-вешалкой и бутербродом с красной рыбкой (для интеллигенции), да и Родина как-то с глаз и плакатов долой…
Когда уехал учиться в город, а в особенности в период создания и расцвета «радикально-радикального», провозгласившего «искусство дебилизма» арт-объединения «Общество Зрелища» (то есть года с 1997 по 2000) я, не скрою, отличался – как и мои науськанные мной соратники – изряднейшим культурным нигилизмом. Так называемые культурные корни нами не ощущались, а то и отрицались и даже обрывались. Виной тому, теперь понятно, и распад Союза (хотя на них, и Союз, и его распад, если судить по себе и сельско-городскому своему окруженью, всем было абсолютно наплевать), и ещё более – не раз уж мной письменно отмеченный дуализм культур: завершилось оформление отечественной (постсоветской) поп-культуры, тотального массового оболванивания, которому мы в «ОЗ» и объявили бой.
Но культурная подпитка, в ретроспекции трудно не домыслить, всё ж таки была – не безвременья 90-х, а немного раньше – конца и даже середины 80-х.
Ранние мои – длинные и яркие – лета (а фактически лета) прошли, понятно, в самой что ни на есть глубинке, в типичной деревне (если точнее, то в небольшом селе), но всё же не в глуши и глухомани. Задумавшись сейчас, я констатирую, что никогда в те дни не было ощущения культурной оторванности, какой-то отсталости. Самого меня, как и принято тогда было с деревенскими оболтусами, никуда заради культурного просвещения не возили: помню, я всё мечтал Луна-парк посмотреть – так и не увидел… (Путешествовал я, однако, немало – на перекладных в соседнюю губернию: все эти совковые поезда-электрички, очереди-кассы, беготня по перронам и – зачем-то?! – через рельсы, какие-то антимирные захолустные вокзальчики… Теперь только услышишь «Ртищево», и сразу встаёт перед глазами: предутренний туман, давящая гулкость воздуха, поблёскивающие пути, мерцающий синеватым семафор…) Зато летом, можно похвастаться, вся столица в гости была к нам – приезжали на отдых продвинутые городские детки – а Тамбов уж и подавно.
География, вы заметили, неразнообразна, но в непомерно централизованном государстве главная волна – столичная. Обсуждение, однако, велось в основном музыкальных новинок. Телевидение было единым, и двух программ ЦТ (каналов центрального телевидения) вполне хватало – главное не пропустить «В гостях у сказки» да в каникулы мультики длинные. Кинорепертуар, я не знаю, разнился ли, я на него мало обращал внимания и, кажется, что вообще мало рефлексировал по его поводу. Кино и ТВ тогда воспринимались как явления природы: кино идёт – как дождь иль снег идёт!
(Да и вообще, вынужден сделать странную, может быть, ремарку, что фактически все явления культурной жизни, о коих я здесь рассказываю, были лично для меня, как ни крути, интроверта, по моему собственному тогдашнему восприятию (да даже и теперешнему), лишь неким фоном и незначительным, как бы ни на что не повлиявшим эпизодом детства. Когда я шёл вечером – вернее, уже ночью, да с банкой парного молока в сшитой из лоскутов сумке! – ночевать к бабушке, встречающиеся мне люди, старшие товарищи, шли в другом направлении – в клуб. Они смотрели на меня с усмешкой, а я часто нёс ещё с собой запрятанные в ту же сумку акварельные краски, карандаши, общую тетрадь и ручку, пластилин, диафильмы (всё было каким-то дефицитным), а то и пёр магнитофон… И мне не было скучно. С семи лет я сам писал книги, а не читал готовое, чуть позже записывал музыкальные сейшны и радиоспектакли, с трёх лет мечтал снимать мультфильмы и кино. Интроверсия, однако, и в то время имела свой противовес в виде «войн за алмазы», войн щебёночных камней друг с другом (дружина Александра Невского против крестоносцев!) и т.д., а лет уже в четырнадцать я и сам почти что ежедневно заруливал в клуб. «Почти» и «заруливал» оттого, что всё же происходила внутренняя борьба, в какой-то момент привычное и для всех единственное мне всё же отчётливо надоедало, и страсть к творчеству – фиксации увиденного и пережитого – перевешивала. Пожалуй, неизгладимое впечатление производили лишь живые концерты популярной музыки (о чём дальше) – они бывали редко, и каждый из них был вехой… При всём при этом я, повторюсь, не могу теперь не понимать, что такая культурная подложка, отразившаяся на детской подкорке, всё же очень важна, посему и пишу.)
Первый фильм, про который на привычное «Смотрел?» пришлось ответить отрицательно, был «Человек с бульвара капуцинов». Я помню, как-то непривычно, обидно было, да и непонятно… Знаменитая кинокомедия эта 1987 года, а разговор состоялся, мне кажется, году уже в 89-м или 90-м.
До этого громкие премьеры, бьющие по нервам: «Иди и смотри» (1985, с пометкой «До 16», по-моему, – я чисто по блату прошмыгнул), «Кин-дза-дза!» (1986), «Десять негритят» (1987) – как сейчас помню. Блеск, звук, волшебный луч, и таинство, и чародейство – и что-то буднично-привычное… Клуб в двух шагах от дома, ближе не бывает. Это клуб старый, я про него писал: от нашего чуть поодаль, через дорогу, кирпичный дом такой, побелкой обелённый, так что днём блестит на солнце. Величиной, ну, может, чуть больше – если уж лезть с линейкой – обычной деревенской избы, и окна с двух сторон заложены («от дороги»), другие же завешиваются днём тёмной тканью (страшно и вымолвить – детский киносеанс!), а с наступлением темноты здесь по-особому всё преображается – вроде бы и привычное пространство, вокруг хоть вроде и привычная тоже, но всё же не во всём понятная (для лет моих пяти-семи) в буквальном смысле а т м о с ф е р а… Тут не вокзал далёкий, но тоже немного странновато: мотоциклы, визги, гвалт – музыка, кино, тусовка!.. И запахи: бензина, ночи, курева, чего-то неведомо полиграфического…
Итак, что происходит днём? Днём мы, как шпионы, залезали, отодвинув доску, под высокий дощатый порог клуба. Там было темно, тесно и зловонно (туда ежедневно сметали окурки и прочий мусор), но здесь можно было всегда насобирать копеек 20 мелочью (а если повезёт, то и 15 или 20 копеек одной белой монетой!), а также пачек от сигарет с красным или чёрным валетиком (типографским таким ромбиком на внутреннем развороте пачки), из коих красный нужно было съесть, загадав желание. Желания, видимо, были далеки от приземлённости – мороженного там или пирожного (ни того, ни другого в деревне не было). Курить мы ещё не курили («Космос», «Ту-134», «Ява», «Прима»), годков по пять всего-то от роду… Зато за 20 коп., выкопанных из кучи шелухи от семечек и засохших ошмётков грязи, коль не ошибаюсь, можно было взять граммов двести, или даже полкило, ирисок. А коль тех нет – подушечек или помадок, ну, или буханку хлеба… Но до него, слава богу, уж не было особой надобности – не голодали; такое, спрыснув изо рта водой и посыпав сахаром, только в детском саду давали – заесть лапшу молошную, сладкую, как яд, и такую же примерно приторную кашу рисовую или манную. Благо эти «ясли» от колхоза (квартировавшие в неприличной близости – в соседском «плохом» доме, ещё ближе клуба!), работали не долго…
А на порог меж тем – в ярчайших лучах летнего сельского полдня – ступает нога киномеханика. Да-да, того самого, что парой штрихов зарисован мной в первой части: дядь Витя Профиль – восходит, как ему и полагается, в сельский клуб иль Дом Культуры! Но не заходит внутрь (тем более, там закрыто на замок огромный на длинной скобе, а ключ не у него, а у завклуба), цель его – преддверье: он вешает на дверь афишу! На видавшие виды облезло зелёные доски, истыканные кнопками и украшенные предшествующими кнопками с обрывками, он, добродушно поругиваясь на нас, пришпандоривает собственноручно выписанное визуальное произведение! На специальном отпечатанном листке (размером чуть больше А4!) с оранжевой рамкой (сбоку или сверху как бы кусок киноплёнки, а по бокам «пустые поля» для чисел, будто в увеличенной справке) он фиолетовыми чернилами (а иногда красными, или даже разведенной синькой для белья – сам видел) залихватски выписывает:
20.VI суббота
Зита и Гита
(Индия, 2-х сер.)
И внизу помельче:
Начало 21—307
Ц. б. 40 коп.
Иногда были пометки «цветной», «широкоэкранный», «детск.» (детский сеанс начинался часа в три и стоил 5 коп.), «взросл.» и «до 16». Сокращения не всегда отличались единообразием, каллиграфия и вообще стилистика тоже варьировались – иногда афиша была грязноватая (или просто неровно отрезанный кусок обёрточной бумаги) и выписано было буквально пальцем: дядь Витя, как истинный художник, неотделимо от своей профессии размерял бытие стаканами и бутылками.
Впрочем, это у него, в отличие от прочих колхозных трудяг и забулдыг, смотрелось вполне по-интеллигентски, если не сказать естественно и органично. К полудню он являлся на почту (тоже, вы помните, два шага), чуть не ежедневно приезжала машина, он забирал две тяжёлые железные банки – с такими ручечками сверху, и, как два ведра, с прибаутками встречным, тащил их к себе в будку. Весь путь – и тридцати метров не будет. В каждой такой банке – по несколько плоских металлических банок, каждая со свитком плёнки. Каждый рулон – одна