часть. Иногда банок было больше, иногда ещё попадались большие плоские банки без ручек (верно, старого образца), с чуть более широкими бобинами.
Громыхая замком и обитой железом – словно за ней не луч кино работает, а луч рентгена! – дверью (от нашего дома хорошо слышно и как раз видно), взобравшись на высокий, в одну, но уже бронировано железную, приступку, порог, он открывал свою будочку (как бы пристройка с торца, кажется, без хоть каких-то окошек вообще), заходил и… Обычно запирался изнутри.
Внутри происходило следующее. Нужно было написать две афиши (вторая вешалась на магазин), а то и сразу три – на нас, сорванцов, он не зря ругался: обычно, не успевал Портфель (иль даже Портфель – всё вариации прозвища) доковылять до магазина, как первая афиша уже срывалась. Были попытки даже, когда вызывались с утра заряжён (н) ому – произносится именно так! – дядь Вите помочь донести банки, стырить и плёнку. До криминала всё же не дошло, но сверхкраткие фрагменты фильмов, я помню, у пацанья циркулировали, и я особенно вожделел их заполучить (впрочем, разжиться ими можно было и почти легально, поскольку подобные ценнейшие обрезки и так в изобилии валялись в будке по углам и щелям деревянного помоста для кинопроекторов, но для подростковой фетишизации в большинстве своём не годились: в слайд не вставить, в диапроектор не заправить, фотоувеличителем не напечатать, на солнце-то не полюбоваться-похвалиться – широкоэкранное изображение вытянуто наискось).
Далее нужно было перемотать всю плёнку в бобинах – на специальном станке вручную. Для этого, сами понимаете, требовались помощники… Иногда помогали мы, ребятня, иногда заходили покурить шалопаи постарше, но чаще посещали местные элитарные «весёлые ребята» – Кондрай и Ряшка. Если дверь уже была закрыта, они стучали по железу. Если открыта (летом), «значит, Палыч трезвый». Но если уж вошли и закрыта, то вечером (а тем более, если не дай бог неурочный этот детский сеанс!) нередко происходило за следующим следующее. «Палч, начинай!» – как кинохлопушка, выкрик из зала Наташи-завклуба, вечно не расстающейся с семечками (пахучие, ещё тёплые – два больших кармана, и пакетик для шелухи с собой – рабочий комплект!). И тут – заминка, или – что чаще – смех и свист в зале и её же выкрик: «Палч, кверхногами!» Есть ещё обрыв плёнки, которую Палыч, в присутствии своих ассистентов, должен поспешно и правильно склеить ацетоном.
В будке два кинопроекционных аппарата – таких тяжёло-железячных тоже. Работают исправно при любой температуре и запылённости. Техника советская – это вам не айпад какой. Только изучая в университете идиотский курс «ТСО», я понял, каких трудов и сноровки стоит правильно заправить все 22 вилюшки и уловки кинопроектора! Воистину надо отдать должное киномеханику широкого профиля – лишь он один это мог сделать!
«Кина не будет – киномеханик пьяный!» – не шутка. Дядь Витя был тогда темпераментный, и иной раз идущие своею чередой за перегородкой встречи и, так сказать, аудиоспектакли конкурировали с экранным действом (команда Наташи: «Палч, потише!», а то и попытка прорваться к нему в «бункер»). Задержать сеанс, отменить или прервать (а тем паче пропустить фильм из-за отсутствия афиши) – плёвое дело, семечки. За 20 копеек не обидно, да и фильмы иногда повторяются (есть некий их оборот – по району и области, а может, и по стране), плюс особенно кассовые киноленты (целый мешок монет у завклуба и весь пол в шубе от подсолнечной шелухи!) по заявкам зрителей иногда через неделю-другую показывались ещё раз.
В шаге от будки – дорога-мост. Опасались всё, как бы Палыча поддатого машиной не сбило, но ему, пьяному, хоть бы что, а задавили вскоре его мать – хлебовоз стал назад сдавать, от порога магазина с только что наклеенной афишей, и он, вернувшись на крики, горько причитал: «Мамака, мамака!». Тогда я впервые увидел подсохшую, словно акварельная краска или гуашь, человеческую кровь, и долго потом боялся даже наступить на это место на асфальте. Палыч, кажется, и тем более не имел сил каждый день ходить по этому злосчастному месту (как раз на его маршруте – бывало, не успел налепить афишу, тут уж компаньон какой-нибудь прилепился «красноты тяпнуть» – всего-то и забот!), запил по-настоящему, а тут и времена непонятные подступили, и он, извечный холостяк, совсем одичал… Здоровья ему, жив и ныне – домик его на самом краю деревни – неизвестный и никому не нужный ветеран культуры…
На индийские песни-танцы-слёзы народищу набивалось буквально битком – порой со всех окрестных деревень, ко второй серии подъезжали на тракторах и чуть не на комбайнах работяги с колхозной страды (!), и вообще все люди солидные из домов и закоулков собирались, не только расхитители яблок и огурцов. Иногда был антракт небольшой между сериями – вот уж тусня, покруче, чем на экране!..
Куда всё это ушло? – как будто луч проектора погас, промелькнуло «конец», выдохнуло «всё», и кранты.
На этом же пороге, на переднем и парадном клубном, была на днях из нынешнего времени сценка, тоже «индийская».
Влетает мама и что-то непонятное, запыхавшись, сообщает:
– Лимонхва сидит на пороге у клуба – да как сидит-то! Согнулась как-то – голова прям на пороге рядом лежит!
– Как лежит? – не понимаю, – она живая вообще?
– Живая, я подходила. Но пьяная вусмерть. Надо же так изогнуться! И одета в невозможное какое-то платье – как из парусины красной!
И разъясняет мне и даже пытается показывать.
– То есть, ты хочешь сказать, что спина в виде подковы изогнута, а голова на этой же ступеньке?
– На этой!
– Так и йог не изогнётся индийский.
– Иди да посмотри! Серёжка хоть бы приехал, может, отвезти её домой.
Поколебавшись, я всё же побежал. Но Лимонхвы уже не было! Я посидел на «родном» грязном пороге, пытаясь изогнуться «буквой зю», но не выходило. Наверное, голова всё же на второй ступеньке покоилась…
Примерно через час, когда подъехал к дому братец на машине, случилось явление Лимонхвы у клуба. Как бы на фоне клуба – на фоне ярко освещённой его стены она летела по дороге – в этих невообразимых красных одеяниях, непривычно ярких, длинных, развеваемых ветром, как полотнища алых флагов! И чуть не полуголая, словно бы сари какое-то напялила… Доли секунды – визуальное потрясение, будто в кино или клип вдруг провалилось сознание: ветрина такой – и она чуть не летит буквально!.. А сама при этом ещё что-то выкрикивает причитающе.
«Сережа, Серёженька, прости, родной! Я не дождалась, чтоб ты меня довёз – сама ушла!» – насколько я понял, кричит братцу, увидав его джип. Откуда такое ясновидение – кто передал?!.. Или совпадение… Мне кажется, я разглядел, что платье было не драным, и как будто из шторы какой блестяще-яркой сшито. Но это уж детали, анализ, а первое секундное впечатление било чем-то откровенно откутюрным (по части одёжки тут такое не часто увидишь) – я даже за фотоаппаратом домой кинулся!.. А когда выбежал, видение растворилось – и нигде в округе «индиянки» уже тоже не было.
Месяца через полтора я удивился тоже, увидев Лимонхву в ярко-синем. В этот раз ничего не развевалось, да и издалека совсем, но всё же… Обычно она так, в тряпье каком-то невзрачном.
Раза три мельком замечен был на этой же тропе на фоне клуба другой герой. Николай Глухой! – что называется, вдоль деревни с песнями. А раньше, мне вдруг вспомнилось, он проезжал тут каждый день по нескольку раз – с работы (на работу я не видел – рано утром), на обед, с обеда. И каждый рейс – на лошади медленно тянется в гору, трясясь в телеге деревянной, сколоченной в виде гроба, – зерна, дроблёнки, каши, а обычно силоса8 кучку – своей скотине в помощь от колхозной… Лицо его небритое, что называется обветренное, точь-в-точь как квадратно-скуластый, орлино-носый профиль красноармейца на старом плакате – и такое же я видел в музее вырезанное из дерева или высеченное из камня грубого – борец, боксёр закоренелый или глинобитный голем. «Такой забьёт» – в народе только скажут между делом, без осуждения. Жена ушла, детей забрала. Лошадь-то стеганёт – страшно смотреть. «Из колхоза все тащут, на то он и колхоз» – само собой, «Да ведь глухой, да пьёть ещё» – что тут взять. Слухового аппарата у него никогда не было – и в голову не приходило. Всё тут по-другому… Но что действительно оказалось по-другому – что этот «красноармеец» на старости лет «стал чудить – ходить да песни заводить», да какие!
А тогда… Мне эта индийская размазня и сразу почему-то была непонятна, её я не мог смотреть и в пять, и в десять лет. Даже сверхпопулярный «Танцор диско» (1982, в нашем прокате с 1984), хоть его и с выскоками наружу как-то высидел, никак не вдохновил.
А то, что смотрел, как правило, производило впечатление сильное (впрочем, обычно это воспринималось как должное и естественное). Смотрели то, что показывали, но посмотреть-то – теперь я понимаю! – было что. И не только про красноармейцев.
Прошу прощенья за общеизвестные справочные данные, но поражает и качество материала, и представленность всех жанров, и удачные импортные вкрапления, и особенно, конечно, то, что не гонялись за тупой, выхолощенной – и выхолащивающей воображение! – зрелищностью, а также за новизной репертуара (нынешняя кинопрокатная система в этом отношении полностью порочна).
Вот навскидку, россыпи и перлы.
«Кинг-Конг» (1976) – спецэффекты всё же и тогда ценили, в среде пацанской всё же абсолютный лидер. А через неделю «Кинг-Конг жив» (1986) – народищу ещё больше. А через месяц – третья часть! – все друг другу восторженно передают: «Кинг-Конг в английском парке»! (Палыч, правда, оговорился, что не очень с похмелюги разобрал каракули на стёршихся этикетках кинобанок – но судя по всему, Кинг-Конг, а кто же?!) Народу понабилось жуть, клуб чуть не снесли, аж кресла поломали… И наконец – вполне отечественные титры на экране: «Канкан в Английском парке»! (Кресла доломали.)