что в основе этого предания лежат сведения о реальном лице и даже (судя по месту находки перстня) о каких-то реальных фактах его биографии. Но способ подачи материала в рассказе Геродота чисто фольклорный, и соответствующая его обработка была осуществлена не столько в эллинской, сколько в самой скифской среде.
До сих пор я рассматривал как восходящие к скифской фольклорной традиции лишь достаточно однотипные по тематике и характеру пассажи античных авторов – по преимуществу сюжетные фрагменты, где отчетливо звучат мифологические или героические, пусть даже облаченные в исторические одежды, мотивы. Но сказанное выше о той функции «социокультурной памяти», которую эпические тексты выполняли в архаических обществах, заставляет высказать предположение, что на самом деле круг таких фольклорных по происхождению пассажей в античной литературной традиции о скифах значительно более обширен. Чтобы обосновать данный тезис, необходимо вкратце затронуть проблему источников этой традиции.
В отечественной науке указанный вопрос наиболее подробно был проанализирован С. А. Жебелевым [1953] применительно к Скифскому логосу Геродота. Его выводы, не потерявшие актуальности и по сей день, сводятся к следующему. Все этнографические рассказы Геродота, в том числе скифский, могут быть возведены к четырем категориям источников: результаты его личного наблюдения (όφις), запись услышанных рассказов (λόγοι), запись ответов на собственные расспросы (ϊστορρη), заимствования из произведений предшественников. Информация трех последних категорий могла восходить как к припонтийским эллинам, так и к связанным с эллинской средой скифам. В свою очередь, идущая от эллинов информация в конечном счете может быть расчленена на две категории, изоморфные тем, на которые делятся источники самого Геродота: либо данные эллинов-очевидцев, либо сведения, полученные от скифов. Эти последние и должны привлечь наше внимание. Скифские λόγοι легли, по всей видимости, в основу тех сюжетных пассажей, которые были рассмотрены здесь как образчики скифского фольклора. Но какова была природа ответов, которые получали греки от скифов на свои расспросы о различных сторонах скифского быта, культуры, обычаев? Сказанное выше о преимущественной ориентации архаических обществ не на абстрактно сформулированные «нормы и правила», а на прецеденты заставляет с высокой долей вероятности предположить, что и здесь в ответ на расспросы, каким является поведение скифов в той или иной ситуации, любознательный эллин чаще всего должен был услышать не формулировку правил такого поведения «в принципе», а очередной λόγος – рассказ о конкретном случае, в большей или меньшей степени соответствующем интересующей его ситуации. В качестве же такого рассказа скорее всего выступал тот или иной фрагмент скифского эпоса, служившего, как уже говорилось, хранилищем подобных «нормативных прецедентов».
Отметим, что именно по такой модели строятся, к примеру, скифские новеллы Лукиана – автора достаточно позднего, но, как считается, хорошо знакомого с более ранними и вполне достоверными источниками [Ростовцев 1925: 106 сл.]: они представляют диалог эллина и скифа и начинаются с формулировки вопроса, как ведут себя представители этих народов в определенной ситуации; и ответ на этот вопрос дается непременно в форме развернутого рассказа о случае, соответствующем избранной теме. Такую композицию трактуют иногда как литературный прием [там же: 106 – 108]. Но даже если это так, само зарождение этого приема было скорее всего обусловлено тем, что именно такой способ получения «этнографической» информации был для греков наиболее привычным.
Геродот с его склонностью к «научному» описанию не придерживается этого приема: в его труде подобные сведения подаются в обобщенном виде, лишены черт повествования о конкретном эпизоде. Но есть все основания предполагать, что во многих случаях это обобщение, своего рода «генерализация» – дело его собственных рук, а услышан им был именно рассказ о случае, соответствующем рассматриваемой ситуации. Производя такую «генерализацию», выводя на первый план в описанном случае его типичность, «образцовость», Отец истории, по сути, осуществлял процедуру, вполне соответствующую роли услышанных им фольклорных текстов в механизме функционирования самой скифской культуры.
Если взглянуть в свете этой гипотезы на содержание Скифского логоса Геродота, то многие его разделы предстанут в совершенно новом свете. Так, мы находим здесь (IV, 71 – 72) весьма подробное и детальное описание похорон скифского царя, обнаруживающее хорошее знакомство с элементами ритуала и с их последовательностью на протяжении очень длительного временного отрезка, включая процедуры, осуществлявшиеся через год после погребения. Допущение, что сам Геродот или какой-то эллин, его информатор, присутствовал на всех этих длительных церемониях, постоянно докучая его участникам расспросами, и столь детально усвоил всю структуру обряда и значение каждой его детали, крайне сомнительно. Как уже говорилось, маловероятно и умение скифа вычленить из этого ритуала его абстрактно сформулированные принципы. Зато характер этого описания у Геродота вполне сопоставим с соответствующими ему по тематике разделами эпических памятников разных народов, такими, как описание погребения Патрокла в «Илиаде» или похорон Ростема в «Шахнаме». Мы получаем, таким образом, еще один значительный фрагмент реконструируемого скифского эпоса, посвященный погребению некоего великого властителя и включающий подробное описание процедуры сооружения могилы, церемонии убирания трупа, путешествия траурного кортежа по подвластным умершему землям, ритуалов оплакивания, состава погребального инвентаря и многих других деталей этого грандиозного действа.
Подобным образом могут быть истолкованы и параграфы, содержащие описание военных обычаев скифов (IV, 64 – 66): достаточно подставить на место безликого «скифы» имя какого-то эпического персонажа, как весь текст Геродота предстанет в виде несколько конспективного изложения серии эпизодов из его жизни – рассказа о первом убитом им враге, о снятых им в сражении скальпах, о награде, полученной от царя за головы убитых им противников, о чаше, сделанной им из черепа злейшего своего недруга, и т. д. Лежащее в основе этого текста сюжетное повествование иногда даже достаточно отчетливо проглядывает сквозь довольно поверхностную «генерализацию»; так, весьма специфичная экспозиция рассказа о черепах родственников, ставших врагами скифа, прямо, как кажется, указывает на конкретный сюжетный текст, услышанный Геродотом: «Когда являются гости, которым скиф желает оказать внимание, то он приносит такие черепа…» и т. д.
В свете сказанного можно высказать предположение, что дальнейший анализ «скифских пассажей» античной литературы позволит выявить среди них еще значительное число восходящих к собственно скифской фольклорной традиции. «Немота» древнего ираноязычного населения Северного Причерноморья перед лицом современной науки оказывается при ближайшем рассмотрении далеко не столь абсолютной, как это кажется на первый взгляд. Косвенные, вторичные источники донесли до нас достаточно богатое наследие скифского словесного творчества, представленного в этих источниках образцами различных жанров и разновременных пластов, отражающих историю развития скифского фольклора от чисто мифологических текстов к «мифоисторической» традиции и к раннеисторическим описаниям. Близость изложения фрагментов скифского фольклора античными авторами, выявляемая в ряде случаев достаточно отчетливо, свидетельствует, что античные источники о скифах далеко не всегда могут быть прямолинейно отнесены к категориям иноописаний. Это скорее синтез само– и иноописания, причем расчленить элементы, относящиеся к той или иной категории, достаточно сложно.
В то же время продемонстрированная фольклорная природа тех данных, на базе которых формировалась античная традиция о скифах, должна постоянно учитываться при изучении скифских обычаев, истории, культуры; признание ее фольклорного генезиса требует специфического отношения к проблеме исторической информативности этой традиции, поскольку «проникнуть через фольклор к этнографическим субстратам… очень трудно», ибо между реальностью и ее отражением в фольклоре «существует сложная система посредствующих связей» [Путилов 1976: 217]. Иными словами, историческая интерпретация данных античных авторов о скифах требует выработки методики, адекватной природе этих данных (подробнее см. [Лелеков, Раевский 1979]).
В контексте же данной работы вывод о происхождении из скифского фольклора многих пассажей античной литературной традиции о скифах важен прежде всего тем, что в его свете становится ясным: поиски прямого отражения модели мира, характерной для скифской культуры, следует вести не только в отрывках откровенно мифологического содержания. Скифский взгляд на мир и присущие скифам способы символического кодирования мироздания и его элементов могут быть обнаружены на значительно более обширном пространстве. Так, из «исторического повествования» выше были извлечены сведения о применении в скифской среде предметного и зоологического кодов для целей описания универсума. Прямую перекличку с этими фольклорными мотивами обнаруживают памятники изобразительного искусства Скифии, к анализу которых следует теперь обратиться.
Глава III. Скифское изобразительное искусство как динамическая семиотическая система
… Бывают этапы в истории науки, когда, при всем уважении к достоинствам предшественника… появляется желание показать вещь по-иному, пусть не с должной законченностью и удачей.
Изобразительное искусство скифов представляет одну из наиболее привлекающих внимание исследователей сторон скифской культуры. Оно изучалось и изучается в разных аспектах: исследуются проблемы генезиса, направление и характер стилистической эволюции, репертуар образов, в том числе его изменения на протяжении скифской истории; в последние годы много внимания уделяется вопросам семантики. Следует, однако, отметить, что эти аспекты изучения существуют в значительной мере изолированно, без должного учета того факта, что все они представляют различные стороны единого культурно-исторического явления. Если исходить из того, что «искусство может быть описано как некоторый вторичный язык, а произведение искусства – как текст на этом языке» [Лотман 1970: 16], то мы оказываемся перед необходимостью синтезировать все указанные подходы, рассмотреть все аспекты истории скифского искусства в их единстве и внутренней связи. Иными словами, возникает задача исследования скифского искусства как динамической семиотической системы