Солнце поднялось над горизонтом, неожиданно омыв их теплом. Леа умолкла и с ужасом уставилась на Брайона.
— У тебя горло перерезано! Ты истечешь кровью!
— Не думаю, — ответил он, ощупывая рану в запекшейся крови, кольцом охватывавшую его шею. — Рана неглубокая.
Внезапно, при воспоминании о случившемся этой ночью, его охватила депрессия. Леа не заметила выражения его лица: она сосредоточенно рылась в сброшенном им рюкзаке. Ему пришлось помассировать лицо, чтобы убрать с лица гримасу боли, мучительно искривившую его рот. Воспоминания оказались более болезненными, чем рана. Как легко он убивал! Три человека. Как тонка оболочка цивилизации и как мало отделяет человека от зверя! В бесчисленных схватках он пользовался этими захватами, но никогда — в полную силу. Эти приемы были частью игры, частью Двадцатых. Но когда был убит его друг, это превратило его самого в убийцу. Он не желал насилия, он верил в святость человеческой жизни — до этого первого испытания, когда он начал убивать без размышлений. Ирония же заключалась в том, что он даже теперь вовсе не чувствовал вины. Да, было потрясение от происшедшей в нем перемены. Но — не более.
— Подними подбородок, — скомандовала Леа, махнув тюбиком с антисептической мазью, который раскопала в аптечке.
Он повиновался, и жидкость обожгла его горло холодом. Сейчас Леа забыла о себе, заботясь о нем. Он смазал антисептиком ее синяк, отчего девушка тихонько взвизгнула и отшатнулась. Потом они оба проглотили таблетки.
— Солнце уже жарит, — заметила она, стаскивая теплую одежду. — Давай найдем какую-нибудь хорошенькую прохладную пещерку или салун с кондиционером и пересидим там день.
— Не думаю, чтобы здесь было что-либо подобное. Только пески. Нам придется идти…
— Я знаю, надо спешить, — прервала она его. — Нечего читать мне лекции. Ты серьезен, как Земной Банк. Расслабься. Досчитай до десяти и начни снова.
Леа говорила без остановки, пытаясь словами заглушить не покидавшую ее тревогу.
— Для этого нет времени. — Брайон медленно поднялся на ноги. Когда он посмотрел на свою схему, а потом на западный край неба, то увидел, что никаких меток, по которым они могли бы ориентироваться, попросту нет. Перед ними были только волны песчаных холмов. Он помог Леа подняться и пошел вперед.
— Погоди секундочку, — попросила Леа. — Куда, ты думаешь, мы идем?
— Вон в том направлении, — показал он. — Я надеялся на то, что тут будут какие-то ориентиры, но их нет. Нам придется идти почти наугад. Впрочем, солнце не даст нам сбиться с курса. А если мы не доберемся до места прежде, чем стемнеет, мы сможем ориентироваться по звездам — это еще лучше.
— И все это на голодный желудок? Как насчет завтрака? Я голодна… и хочу пить.
— Еды нет, — он потряс флягу; воды в ней оставалось на дне. — Воды мало, а она нам еще понадобится.
— Мне она нужна сейчас, — коротко сказала Леа. — У меня настоящий коровник во рту, и я вся высохла, как бумажный лист.
— Один глоток, — после недолгого колебания сказал он. — Это все, что у нас есть.
Леа выпила этот глоток, прикрыв глаза от наслаждения. Потом он завернул крышку фляги и запихнул ее в мешок, так и не выпив ни капли. Они начали подниматься на первую дюну — и к середине подъема взмокли от пота.
В пустыне не было жизни. Они были единственными существами, которые двигались под этим безжалостным солнцем. Их тени словно бы указывали путь, стелясь перед ними; чем короче становились тени, тем нестерпимее становилась жара. Она наваливалась на Леа невыносимой тяжестью, пригибая ее к раскаленному песку. Волосы девушки слиплись, горячий пот заливал глаза. От яростного света солнца она почти ослепла. Леа опиралась на твердую, словно из камня выточенную руку Брайона, а он упорно шел вперед, не обращая внимания на жуткое пекло.
— Интересно, может, эти штуки съедобны или запасают воду впрок?..
Голос Брайона звучал глухо и, казалось, царапал слух. Леа проморгалась и, прищурившись, взглянула на кожистое образование на вершине дюны. Сложно было сказать, растение это или животное. Размерами оно было с голову взрослого мужчины, сморщенное и серое, как высушенная груша, да к тому же утыканное толстыми колючками. Брайон пнул непонятную штуковину носком ботинка. Им удалось разглядеть что-то белое, толстое, похожее на корень, уходящий в глубь дюны. Потом серая штуковина сжалась, втягиваясь глубже в песок. В тот же миг что-то тонкое и острое вырвалось из складок серой кожи, ударило в ботинок Брайона и мгновенно втянулось назад. На твердом пластике осталась царапина, в которой поблескивали капельки зеленой жидкости.
— Яд, должно быть, — заметил Брайон, зарываясь носком ботинка в песок. — Эта штука слишком злобная, чтобы с ней связываться без особых на то причин. Пошли лучше.
Полдень еще не наступил, когда Леа упала. Она очень хотела идти вперед, но тело ей больше не повиновалось. Тонкие подметки туфель не защищали от раскаленного песка, и ее ноги превратились в сплошную рану. Воздух, который она хватала ртом, как выброшенная на берег рыба, вливался в ее легкие расплавленным металлом, и губы трескались от жара.
С каждым ударом сердца кровь начинала пульсировать в ушибленном виске, пока ей не стало казаться, что ее голова сейчас расколется на части. Она разделась, скинув с себя все, кроме туники, хотя Брайон и настаивал на том, что нужно защищать тело от прямых лучей солнца, и теперь тонкая ткань, пропитанная потом, облепила ее тоненькую фигурку. Она рванула тунику на груди в тщетном усилии вздохнуть. Не было спасения от чудовищного бесконечного жара, и не было спасения в этом адском пекле…
Хотя раскаленный песок немилосердно жег ее ладони и колени, подняться она не могла. Ей пришлось напрячь все свои силы, чтобы не рухнуть на песок. Глаза ее закрывались, перед ними плясали огненные круги.
Брайон, увидев, что она упала, поднял девушку и снова понес на руках, как это было ночью. Прикосновение к ее телу едва не обожгло его руки. Ее кожа стала ярко-розового цвета, туника на груди была разорвана, и обнаженная грудь вздымалась и опадала в такт неровному дыханию. Вытерев вспотевшую ладонь от соленой влаги и налипшего песка, Брайон коснулся кожи девушки и ощутил зловещий сухой жар. Налицо все симптомы теплового удара. Сухая обгоревшая кожа, прерывистое дыхание, температура.
Брайон ничего не мог сделать, чтобы защитить девушку от жары. Он отмерил крохотную порцию воды и влил ей в рот; Леа конвульсивно сглотнула. Брайон мог только продолжать идти к недостижимому горизонту. Увидев небольшую скалу, выступающую из песчаного моря и отбрасывающую короткую тень, Брайон направился туда.
По контрасту с окружающим пеклом песок, защищенный от лучей солнца, казался почти прохладным. Когда Брайон опустил Леа на землю, она открыла глаза и посмотрела на него туманящимся от боли взглядом. Ей хотелось извиниться за свою слабость, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука. Ей казалось, что его тело колышется в потоках раскаленного воздуха, раскачиваясь, как дерево в бурю…
Внезапно она широко распахнула глаза; от потрясения на мгновение ее разум прояснился. Брайон действительно шатался. Она осознала, насколько безоглядно полагалась все это время на его силу, казавшуюся неистощимой, а сейчас эта сила была на исходе. Все его мышцы вздулись чудовищными буграми, рот приоткрылся, и этот безмолвный крик был страшнее, чем любой вопль. И тогда Леа закричала, увидев, как закатились его глаза — казалось, он уставился ей прямо в лицо страшными бельмами. Он рухнул на спину, как подрубленное дерево, и обожженная земля, казалось, отозвалась звоном от тяжелого удара. Леа не знала, мертв ли он или только потерял сознание. Она потянула Брайона за ногу, но так и не смогла перетащить в тень его огромное тело.
Брайон лежал на спине под палящим солнцем и потел. Только поэтому Леа и догадалась, что он еще жив. Но что происходило? В багровом тумане, заволакивавшем ее мозг, она пыталась отыскать хоть какое-то объяснение, но ничего подобного припомнить не могла — такого просто не было в ее медицинской практике. Словно внезапно по всему его телу потовые железы пробудились для невероятно бурной деятельности: из каждой поры выкатывались крупные капли маслянистой жидкости, гораздо более вязкой, чем обычный пот. Руки Брайона беспорядочно двигались, и Леа с ужасом увидела, что волоски на его коже шевелятся, словно бы живут сами по себе. Его грудь вздымалась и опадала, все тело сотрясалось от глубокого частого дыхания. Леа могла только сидеть и смотреть сквозь мутно-красную дымку, застилавшую весь мир перед ее глазами, да думать, успеет ли она перед смертью сойти с ума.
Тяжелое дыхание Брайона было внезапно нарушено приступом сильного кашля. Через несколько минут кашель прекратился и дыхание стало легче. Пот все еще покрывал его тело, капли собирались в маленькие ручейки, стекавшие по коже и мгновенно впитывавшиеся песком.
Брайон шевельнулся и перекатился на бок, повернувшись к Леа. Его глаза были широко открыты, и он улыбался.
— Совсем не хотел тебя пугать. Это началось внезапно — не по сезону. Хорошая встряска для моего организма. Теперь я дам тебе немного воды — у нас еще осталась пара глотков.
— Что случилось? Ты так выглядел… и когда ты упал…
— Два глотка, не больше, — предупредил он, поднося открытую флягу к ее губам. — Это просто летнее изменение, вот и все. На Анвхаре это происходит с нами каждый год — конечно, не так стремительно. Зимой, для утепления организма, наши тела запасают подкожный жир, а потоотделение почти прекращается. Происходит также множество внутренних изменений. Когда становится теплее, включается обратный процесс. Подкожный жир исчезает, а потовые железы увеличиваются и начинают постоянную работу — таким образом тело готовится к двум месяцам жары, тяжелой работы и бессонных ночей. Полагаю, что здешняя жара привела в действие процесс летнего изменения.
— Ты хочешь сказать… что ты приспособился к этой кошмарной планете?