е напрасно. Как-то в каникулы она поехала в Европу по учебной программе и не вернулась. Было это шесть лет тому назад. — А что Анжелика?
— Анжелика… — вздыхает Герман Пабст. — Она тоже восстала против родительской любви, но иначе, чем Лили. Стала интеллектуалкой. Все время проводила за книгами, с мальчиками не встречалась. На нас с матерью смотрела. свысока — мол, невежды. Что ж, я согласен, времени для чтения мне всегда не хватало, успевал просматривать лишь «Уолл-стрит джорнал» да профессиональные журналы по авиации. Пытался было образоваться, читая «Ридерс дайджест», но она выбрасывала журналы в мусорную корзину и давала мне книги, в которых я ничего не смыслил. В Колледже Вассара по всем предметам училась лучше всех и окончила его с отличием. Потом пожелала поехать в Кембридж, чтобы получить еще одного бакалавра, а затем объявила нам с матерью, что поступает в аспирантуру в Йель — будет заниматься корпоративным литературоведением, что ли…
— Компаративным литературоведением.
— Точно так. Говорит, что мечтает преподавать в университете. Какая чепуха! С ее красотой, умом, возможностями! Она составит блестящую партию тому, у кого есть и деньги, и власть, и цель в жизни. Ее хоть за президента США можно отдать.
— Вы правы, сэр, — говорит Перс. Он счел неблагоразумным обнаруживать свои марьяжные намерения по отношению к Анжелике. Господину Пабсту он представился как писатель, работающий над книгой о поведенческих моделях близнецов: повстречав Анжелику в Англии, захотел узнать подробности ее необычной биографии.
— Еще она ни за что не соглашается, чтобы я платил за ее учебу. Хочет сохранить независимость. Зарабатывает тем, что проверяет студенческие работы для своего профессора в Йеле, — как вам это нравится? Хотя я за неделю получаю больше, чем он за год. Единственное, что она приняла от меня, — это карточку, которая позволяет ей бесплатно летать по всему миру на самолетах нашей компании.
— И она сполна ею пользуется, — говорит Перс. — Ездит по конференциям.
— И не говорите! Она помешана на них. Я как-то на днях сказал ей: «Анжелика, если бы ты столько не моталась по конференциям, ты бы давно закончила свою диссертацию и выбросила ее из головы».
— На днях? Вы на днях видели Анжелику? — спрашивает Перс, стараясь сохранять спокойствие. — Так она сейчас в Лос-Анджелесе?
— Уже нет. Сейчас она в Гонолулу.
— В Гонолулу? — растерянно повторяет Перс. — Господи Боже мой!
— И догадайтесь с трех раз, почему она там?
— Еще одна конференция?
— Конечно. По какому-то Жану.
— Жану? Какому Жану?
Пабст пожимает плечами.
— Она не сказала. Просто предупредила, что едет в Гавайский университет на конференцию по Жану. — Может быть, конференция по жанру?
— Точно. По нему. — Пабст смотрит на часы. — Извините, МакГарригл, но мне пора. Если у вас остались вопросы, можете проводить меня до самолета. — Он берет изящный портфель бордового цвета, а Перс — свою потрепанную спортивную сумку, и они выходят из прохладного здания на солнцепек.
— А что, Анжелика общается с сестрой? — спрашивает Перс.
— Да, как раз об этом она мне говорила, когда мы с ней виделись, — отвечает Пабст. — Последние два года она учится на стипендию Вильсона в Европе. Живет в основном в Париже, но много путешествует и повсюду ищет сестру. В конце концов ей удалось разыскать ее в каком-то ночном клубе в Лондоне. Судя по всему, Лили работает там кем-то вроде танцовщицы. Кажется, во время танца она раздевается, но это все-таки лучше, чем порнофильмы. Анжелика говорит, что Лили жизнью довольна. Она работает на какое-то международное агентство, которое посылает ее в командировки по всему свету. Похоже, обе мои девочки хотят узнать жизнь из первых рук. Я их не понимаю. Впрочем, это не удивительно. Они ведь мне не родные. Ради них я старался как мог, но что-то упустил.
Они выходят на бетонированную площадку, где паркуется частная авиатехника всех сортов и калибров — от легкокрылых и хрупких, как комар, самолетиков с одним пропеллером, до солидных реактивных лайнеров для большого начальства. Увидев приближающегося Пабста, сидящие в тени бензовоза молодые люди вскакивают и начинают размахивать плакатиками с написанными от руки названиями городов: Денвер, Сиэтл, Сент-Луис.
— Извините, ребята, не могу, — говорит им Пабст, качая головой.
— Кто это? — спрашивает Перс. — Автостопщики.
Перс удивленно оглядывается через плечо. — Вы хотите сказать, что они пользуются попутными самолетами?
— Ага. Это современный способ путешествовать автостопом — искать попутки на частных авиационных парковках.
Личный самолет Германа Пабста — это оранжево-фиолетово-белый «Боинг-737», раскрашенный в фирменные цвета «Трансамериканских авиалиний». Его двигатели уже завывают, готовясь к взлету: И-И-И-И-И! У трапа Пабст и Перс обмениваются рукопожатьем.
— До свиданья, господин Пабст. Спасибо, что приняли меня.
— До свиданья, МакГарригл. Желаю успеха в исследованиях. Тема у вас интересная. Люди на удивление мало знают о поведении близнецов. Как-то Анжелика дала мне почитать книгу о близнецах, правда, они были разнополые. Но у меня не хватило терпения дочитать ее.
— Вас можно понять, господин Пабст.
— Куда мне прислать газетные вырезки?
— В Университетский колледж, город Лимерик.
— Хорошо. Ну, пока!
Герман Пабст взбегает по трапу, машет Персу рукой и исчезает в самолете, от которого тут же откатывают трап. Двигатели воют еще громче и пронзительней, Перс закрывает ладонями уши, самолет выруливает на взлетную полосу. И-И-И-И-И-И-И-И-И-И! Затем он исчезает за ангаром и спустя несколько минут показывается уже в воздухе над морем, а потом поворачивает на восток. Перс, подняв с земли сумку, идет по направлению к сидящим у бензовоза молодым людям.
— Привет — говорят они ему.
— Привет, — отвечает Перс и присаживается рядом на корточки. Он вынимает из сумки большой блокнот и крупно пишет фломастером на его странице: «ГОНОЛУЛУ».
В гостиничном номере Дезире на Английском бульваре звонит телефон. Человек из «Интерпола» резко выпрямляется на стуле, надевает наушники, включает записывающее устройство и кивает Дезире. Она берет трубку.
— Это есть синьора Цапп?
— Слушаю вас.
— У меня для вас сообщение.
После паузы и щелчка Дезире слышит голос Морриса. — Здравствуй, Дезире, это Моррис.
— Моррис, — говорит она, — куда, черт возьми, тебя занесло? Я только что… — Однако Моррис продолжает говорить, не реагируя на ее слова, и Дезире становится ясно, что она слушает магнитофонную запись.
— …Я пока жив и здоров, за мной здесь присматривают, но эти парни шутить не любят, и они уже теряют терпение. Я объяснил им, что мы с тобой в разводе, и они согласились сделать по этому случаю скидку — сократить выкуп вполовину, теперь это четверть миллиона долларов. Я понимаю, что это огромная сумма, и — Господь свидетель — ты ничего мне не должна, но ты единственный человек, у которого на руках есть столько капусты. В «Ньюсвик» напечатали, что на «Критических днях» ты сделала два миллиона — у этих парней есть вырезка из журнала. Помоги мне отсюда выбраться, и я выплачу тебе эти четверть миллиона — даже если на это уйдет остаток моей жизни. Но по крайней мере жизнь у меня останется!
Я прошу тебя сделать следующее. Если ты согласна заплатить выкуп, помести в парижском выпуске «Геральд трибьюн» короткое объявление — можно передать его по телефону, заплатив кредиткой, — с текстом «Дама согласна». Хорошо? Поняла? «Дама согласна». Затем распорядись, чтобы банк выдал тебе двести пятьдесят тысяч долларов бывшими в употреблении и не помеченными купюрами, и жди дальнейших инструкций. Не стоит и говорить, что ты не должна вовлекать в это дело полицию. Малейшее вмешательство с ее стороны — и моя жизнь окажется под угрозой.
Пока Моррис говорит, звонок отслеживают на телефонной станции, и вот полицейские машины, завывая сиренами, уже несутся по улицам Ниццы, окружают телефонную будку в старом городском квартале — и обнаруживают снятую с рычажка трубку, перед которой пристроен дешевый японский кассетный магнитофон, все еще издающий жалобные заклинания Морриса.
На следующий день Дезире помещает в парижском выпуске «Геральд трибьюн» короткое объявление: «Дама согласна на десять тысяч долларов».
— По-моему, это очень щедро, — с клекотом, будто от беспрерывного поглощения шоколада у нее слиплось горло, говорит из Манхеттена Элис Кауфман.
— Я тоже так думаю, — отвечает Дезире, — но уж десять-то штук Моррис будет в состоянии вернуть. Все же мне будет совестно, если с ним что-нибудь случится по моей вине.
— Ты права, милочка, ты права, — говорит Элис Кауфман, облизывая пальцы и прерывая свою речь тихим чмоканьем. — Подобные ситуации всех выводят из равновесия, даже женщин, которые проповедуют феминизм. Если Моррису придет конец, это скажется на продаже твоей книги. Может, предложить им двадцать тысяч?
— А эти деньги учтут при начислении подоходного налога? — спрашивает Дезире.
— Ну и баба! — возмущается Карло. — Нет, вы видели, чтобы кто-нибудь торговался с похитителями?
— Я же вам говорил, — отвечает Моррис Цапп.
— Подумать только, она предлагает десять тысяч долларов! Это прямо оскорбление!
— Если вы оскорблены, то каково мне?!
— Придется тебе записать для нее еще одно сообщение.
— Бесполезно — если, конечно, вы не согласитесь спустить цену. Может, попросить у нее сто тысяч долларов?
Все еще с повязкой на глазах, Моррис слышит резкий свистящий вдох.
— Я поговорю с ребятами, — говорит Карло. Через десять минут он возвращается с кассетным магнитофоном. — Сто тысяч долларов — наше последнее слово, — говорит он. — Скажи ей об этом и втолкуй хорошенько. Чтоб поняла.
— Это не так просто, — говорит Моррис. — Каждое декодирование — это тоже кодирование.
— Чего?
— Ничего. Давайте сюда магнитофон.
— Дезире, взгляни на это по-другому, — сипит в телефоне Моррис, а по Английскому бульвару, прямо под балконом комнаты с видом на море, уже несутся с воем полицейские машины в поисках телефонной будки, откуда ведется разговор. — Сто тысяч долларов — это меньше двадцатой части твоих гонораров за «Критические дни» (кстати, я думаю, что это потрясающая книга, если не сказать шедевр, честно), меньше четырех процентов. И вот, хотя я не приписываю себе никаких заслуг, то есть я хочу сказать, что книга — плод твоего писательского таланта, все-таки в некотором смысле верно и то, что если бы я не был таким паршивым мужем, ты не смогла бы ее написать. Ну, то есть, где бы еще ты почерпнула свой горький опыт? Я даже могу сказать, что сделал тебя феминисткой. Я открыл тебе глаза на унизительное положение американской женщины. Не думаешь ли ты, что, в свете сказанного, я заслуживаю некоторого сочувствия? Ведь даже своим агентам за гораздо меньший вклад ты платишь десять процентов.