На письменном столе стоял девятилитровый баллон пива, за столом сидели трое мужчин.
«А пиво холодное: баллон вспотел; литра четыре уже успели выдуть», — отметил Слава и в горле у него запершило от жажды.
По красным лицам пьющих катился обильный пот, глаза их томно остановились на вошедших.
— Привет! — сказал Алимов. — Вот, Толя, привел к тебе работника, — кивнул он плотному красивому мужчине с густым русым чубом.
— Руки в селедке, — сказал тот, вставая с кресла, похожего на трон, протягивая Славе запястье правой руки.
— Смирнов. Садись, старик, располагайся, как дома, и ты, Алимов, хоть кружечку выпей.
— Я побегу — у меня обострение, и девочки ждут!
Смирнов налил две поллитровые банки, одну подал Славе, другую — Алимову.
— Хрен с твоей язвой, выпей, а девчонки подождут. Вот селедка.
— Что ты! Копчёную мне совсем нельзя: скрутит. Пиво — рискну: во рту пересохло.
— Как сдали твои девочки? — спросил парень в голубой шелковой тенниске, плотно обтягивающей его мощную грудь и бицепсы.
— Спасибо, Мухтар, на четыре, — улыбнулся Алимов, быстро глотая холодное пиво.
— Да, ты, между прочим, громче можешь? Что ты все шепчешься, как барышня! — сказал Смирнов.
— Привык так…
— А Мухтар мотоцикл выиграл, — сказал худощавый белокурый юноша в затертых джинсах. — Завтра в город поедем получать.
— Хотел информацию тиснуть в газете, а он баллон пива поставил, только чтоб его не прославлять, — засмеялся Смирнов.
— Зачем позорить? — Мухтар опустил голову.
— Чудак-человек, — Смирнов развел руками, — не позорить, а прославлять! Лучший бетонщик стройки Мухтар Магомедов выиграл по лотерее мотоцикл и т. д. и т. п. Жаль, что пиво привезли, а то бы ты не откупился, да и вообще еще не поздно!
— Ну-ну, — Мухтар покраснел и сжал тяжелые кулаки.
— Так я побежал! — сказал Алимов, допивая пиво. — Не обижайте товарища! Простите, Слава, вы не могли бы помочь нам по русскому письменному? Вас ведь еще никто здесь не знает…
— Я делаю ошибки, я…
— Понятно! — Алимов улыбнулся. — Что-нибудь придумаем, не беда. Ну, пока ребята! Да, — обернулся он к Славе, — как мы будем с вами? У меня в комнате трое ребят ночуют, наших детдомовских.
— Не беспокойся, — прервал его Смирнов, — теперь он мой работник, и я о нём позабочусь, у меня места дома много.
— Ладно, потом посмотрим. Ну, пока, побегу. Много работы. — Алимов хлопнул дверью.
Длинноволосый юноша скривил губы:
— Гуд бай!.. Наливай!
«Какое тонкое, одухотворенное лицо у этого парня и какие прекрасные пушистые ресницы», — подумал Слава.
— Метр-эталон неподкупной совести, а своим девчонкам шпаргалки пишет! — усмехнулся юноша. — Ну, еще по одной и хватит, а то лопну.
Выпили.
— Ну, бывайте, старики, вы — журналисты — управитесь. Пошли, Мухтар!
Смирнов и Слава остались вдвоём.
— Правда, что вы книгу пишете? — не выдержал Слава, всё время думающий об этом факте, поразившем его воображение еще в поезде, при первом знакомстве с Алимовым.
— Есть такое. — Смирнов просиял и с готовностью вынул из стола тиснёную коричневую папку с белой наклейкой. На наклейке было начертано: «Прометеи, добывающие огонь». Он не дал папку Славе и не открыл её, а только издали показал, спрятал опять в стол и щёлкнул замочком.
Слава не обиделся, он понимал, что Смирнов не может вот так, сразу, едва познакомившись с ним, посвятить его в свою святая святых.
— Ладно, старик, давай допьём пиво и — за работу. Завтра, между прочим, в типографию номер везти, а в нём ещё дырки остались.
— Прогуляемся по посёлку, тебе это должно быть интересно.
— Как здесь быстро темнеет, — удивился Слава, когда они вышли на улицу. — И жара спала.
— Чудак-человек — горы. Ночью здесь и вовсе прохладно.
Высоко за поселком, там, где должна была встать будущая плотина, ослепительно ярко светили прожекторы. Домики поселка тонули в чёрной густоте деревьев, лаяли собаки; со стороны каньона доносился приглушенный рокот работающих механизмов. С наслаждением дыша вечерней прохладой, они медленно шли по поселку. Смирнов то и дело здоровался со встречными за руку, шутил, желал удачи.
«Настоящий журналист, — с восторгом думал Слава, — всех знает в лицо и по имени».
— Поселок строителей, между прочим, поставили в колхозном саду — ты бы раньше приехал — персики цвели — красотища! Вообще работа в котловане идёт днём и ночью — глядя на электрическое зарево, сказал Смирнов, — завтра я тебя поведу в котлован, полазаем по штольням, увидишь, какие дела ребята ворочают. Я здесь второй год, всё насквозь знаю, а привыкнуть никак не могу. Пойдём к речке.
Узкой, каменистой тропинкой они спустились в ущелье. Внизу было совсем прохладно, шум воды мешал говорить. На другой стороне ущелья, на склоне горы, желтыми огоньками мерцал аул, сакля над саклей.
— Вон аул, видишь? Доживает последние дни, — прокричал Смирнов, — скоро уйдёт под воду!
— Я слышал, аул очень древний?
— У-у, лет пять-сот, там та-кая древ-ность! Хо-чешь, перейдём на ту сто-ро-ну?
— А как?
— Из ущелья выберемся, там мост есть.
Они вскарабкались по тропинке вверх, нашли узкий железный мост. Слава плохо переносил высоту и радовался, что темнота скрывает глубину ущелья.
— Здесь, между прочим, сто двадцать метров, — сказал Смирнов и щелчком бросил вниз окурок.
Слава долго следил за падающей светящейся точкой.
— А там, где будет плотина, — триста метров — второй каньон в мире. Между прочим, здесь когда-то побывал автор «Трех мушкетёров» — красотища!
— Вот это да! — удивился Слава.
— Между прочим, этот мост был одним из первых объектов стройки, — сказал Смирнов, — трудное было дельце. Нужно было положить стальную балочку в гнездо — с одного берега на другой. А балочка была в двадцать пять метров длины. Между прочим, Сашка клал на своём кране. Весь аул сидел на том, на левом берегу, люди не верили, что удастся эта операция. Всё шло нормально, а потом лебедка, которая держала кран, стала клевать над пропастью. Сашка не растерялся, успел положить балку точно в гнездо, а кран между прочим, всё равно завис — вот-вот загудит в пропасть: стропа на той стороне зацепилась. Аульчане пробовали отцепить — ничего не вышло. К самой кромке подойти и двумя руками взяться никто не рискнул. Тогда Сашка вылез из кабины и по этой балочке над пропастью — пошёл. Между прочим, отцепил, спас кран. Когда он по этой балочке возвращался, начальник строительства, Кузьменко, в обморок хлопнулся — нервы не выдержали.
— А где сейчас этот Саша? Вот бы познакомиться! — восхищенно сказал Слава.
— Да ты знаком с ним, пиво вместе пили, тот, что в джинсах.
— В джинсах? — Слава вспомнил лицо длинноволосого юноши: серые чистые глаза, пушистые ресницы припухшие нежные губы, надменная улыбка. И вдруг он остро почувствовал, что из всех мест на земле — стройка лучшее, куда бы он мог приехать.
— Да тут, между прочим, дырок не так много, — сказал Смирнов, когда они вернулись в редакцию. — На первой да на четвертой полосе. Я на первую набросаю, у меня есть кое-что в записной книжке, я даже начал. Вот послушай: «Бой в ущелье», нет — «Наступление в ущелье». Начну так, послушай: «Здесь можно стоять часами и не надоест, настолько подавляюще, захватывающе и потрясающе грандиозное наступление на реку. Оно ведётся в трех направлениях: бой на перемычке, бой на врезках, бой в котловане…» Ну как, старик?
— Очень хорошо, — одобрил Слава, мало понимая, зачем работу обязательно сравнивать с войной, — только ведь я всего этого не видел.
— Увидишь, чудак-человек! А пока давай пару письмишек на школьную тему обработай. Конец учебного года, а они тоже, между прочим, люди. — Он подал Славе два авторских письма и снял телефонную трубку.
— Алло, Люсенька, дай хату! Алло, Витька, матери скажи… Ну, позови, позови. Варь, сходи, пока не закрыли, в магазин. Я с человеком приду. Сказал сходи — всё! — И положил трубку, как бы пресекая сопротивление жены. — Мне на четвертую полосу надо сто двадцать строк, так что разбавь там пейзажем.
Письма, которые Смирнов дал Славе, были в несколько строк. В одном сообщалось, что в поселковой школе начались экзамены, в другом, что пионеры ездили на районный слет туристов.
— Можно я на машинке? — спросил Слава.
— Бери, если умеешь.
Слава поставил пишущую машинку на свой стол, заправил чистый лист бумаги, положил руки на клавиши, на секунду закрыл глаза и… застрекотал, как из пулемёта:
— «Кто быстрее разожжёт костер?
— Кто не собъётся с дороги в глухом лесу?
— Кто раньше всех поставит палатку?
— Чей суп будет вкуснее?
Поспорить об этом собрались в лесистом Чак-Чаке пионеры нашего района…»
— Ты смотри, — сказал Смирнов, наблюдая за Славой, — здорово стучишь!
Слава знал, как поражает всех его умение работать десятью пальцами, не глядя на клавиатуру пишущей машинки.
— Я телеграфист первого класса, армейская специальность.
— Для нашего дела — это клад, — сказал Смирнов. — Может, и стенографию знаешь?
— Нет, не знаю.
Второе письмо Слава обработал ещё быстрее и, как ему показалось, удачнее.
— Всё! — Он быстро вынул из машинки последний листок.
— Ну-ка, дай! — Смирнов нетерпеливо протянул руку.
Слава подал обе заметки.
— Отлично! — ревниво сказал Смирнов. — Молодец!
Слава смутился, потупил взгляд, и вдруг всё поплыло перед глазами, к горлу подступила тошнота, лицо покрылось холодной липкой испариной, сознание стало меркнуть.
— Что с тобой? — Смирнов вскочил. — Ты что, старик?
— Не знаю, со мной так часто бывает в последнее время… Сейчас пройдет…
Смирнов расстегнул Славе ворот рубашки, стал обмахивать его газетой.
— Ну что, старик, полегчало?
— Спасибо, уже прошло.
— Шабаш! Пошли на воздух, это ты переутомился. Может, не ел? Пошли да хаты.
На улице Славе стало легче, а когда они вошли в калитку дома Смирновых, он чувствовал себя уже вполне здоровым человеком. На крылечке дома десятилетний мальчик играл на белеющем перламутром баяне «Полюшко-поле».