Слава заранее сказал Смирнову, что в воскресенье нужно поехать в город и спросил совета: что подарить Боре? Он купил в универмаге постоянного посёлка зеленый пластмассовый пулемёт «Максим», но этого ему показалось мало.
— Подари щенка, — посоветовал Смирнов.
— Щенка? Здорово! Как мне в голову не пришло? А где его взять?
— Я достану, — пообещал Смирнов.
— Ой, если можно?!
— Достану, не боись, — лицо Смирнова осветила тихая родительская улыбка, — для такого пацана из-под земли достану.
Смирнов исполнил своё обещание. Когда в субботу утром Слава вошёл в редакционную комнату, на его столе, жалостно озираясь, сидел лопоухий кутёнок.
— Настоящая немецкая овчарка, — сказал Смирнов, — подрастёт — уши встанут, не боись!
До города Слава добирался в кузове попутного грузовика: зеленый «Максим» дрожал у его ног, как в бою, щенок шершавым розовым языком щекотно лизал Славины руки, поскуливал, боязливо оглядывась на летящие мимо сухие овраги, желтые вымоины, чахлые деревца у дороги. Слепящее солнце жгло голову, шею, горячий встречный ветер был пропитан запахом расплавленного асфальта.
Наконец, машина остановилась на одной из тенистых городских улочек. Слава, привыкший к шуму ветра, на долю секунды словно оглох от тишины. Первое, что он услышал, был странный звук: ффрр-к-шш-ш-шш! Он оглянулся: на тротуаре, грозно выгнув спину дугой, фырчал и пыжился маленький чёрный котёнок. Навстречу ему ленивой трусцой бежала большая рыжая дворняга. Собака пробежала мимо даже не взглянув на него, а воинственный котёнок как выгнул спину дугой, так и стоял, не умея разогнуться. Смеясь, Слава присел на корточки, погладил его по окаменевшей от страха спине. Котёнок глянул на него огромными изумрудными глазами с такой тоскою, что Слава взял и водрузил его рядом со щенком. «Тихо, — щелкнул он легонько по носу недовольного щенка, — и как я с вами к людям ввалюсь? Ну, будь, что будет!»
Двери открыла Оля.
— Вот, Боре привёз, — Слава остановился в нерешительности. Обведенные чёрными кругами бессонных ночей, сумрачные, без блеска глаза Оли вспыхнули молодо и радостно. «Какая она красивая», — подумал Слава.
— Ох, спасибо! Я сама об этом думала, да где же в чужом городе, на этажах, найдёшь такую прелесть? — Оля взяла из рук Славы щенка и весело крикнула: — Боря, смотри, кто к нам приехал, закрой глаза, ну, крепче!
Боря сидел в углу кровати, на подушках перед ним был выстроен строй оловянных солдатиков. Он крепко-крепко зажмурил глаза. Из соседней комнаты вышла тётя Катя.
— Можно открыть глаза? — нетерпеливо спросил Боря.
— Подожди! Не спеши, — Оля опустила щенка на кровать, приглашая жестом Славу сделать то же с котёнком.
Котёнок мяукнул, щенок тявкнул.
— Мамочка! — закричал Боря, распахивая чёрные блестящие глаза. — Слава! — радостно визжа, Боря бросился обнимать Славу.
— Да уберите вы их с кровати. Смотри, какое кошеня засмоктанное! — крикнула тётя Катя.
— Ничего, мама, ерунда, мы их сейчас искупаем, а постель я сегодня всё равно менять буду.
Боря, повиснув у Славы на шее, заглядывая ему в глаза, спрашивал:
— А как их зовут? Они теперь мои?
— Твои. Имена сам придумай.
— Мамочка, баба Катя, я сам им имена придумаю, ура!
— Сейчас поведём их на кухню, выкупаем, — сказала Оля.
Слава взял Борю на руки и пошёл с ним на кухню следом за Олей. Выкупав и замотав в чистые тряпки искричавшегося котёнка, Оля дала его подержать Боре и принялась за щенка.
— Ого, ты в таз еле-еле помещаешься, ничего, в следующий раз мы будем купать тебя на море.
— На море! — с восторгом повторил за матерью Боря.
Скоро все трое — Боря, котёнок и щенок сидели на полу на одеяле и знакомились.
— Слав, давай котёнка Мурлыкой назовём, а? Мам, баб Кать, давай его Мурлыкой назовём, а?!
— Правильно, — сказал Слава, — хорошо придумал!
— А кутёнка… как же кутёнка, а? Слав, как мы его назовём?
— Смотри сам — ты хозяин. Когда-то у меня был пёс. Его звали Друг.
— Ура! Друг! И у меня будет Друг! А мой кутёнок — мальчик, или девочка?
— Мальчик.
— Вот хорошо. Друг и Мурлыка. Вот да!
Боря сам налил котёнку молока в блюдце, щенку дал чуть тёплого супа.
— Смотри, Боря, никогда не давай Другу ничего горячего, а то он нюх потеряет.
— Хорошо. Давай его сейчас учить.
— Он, Боря, еще маленький, такой, как Олежка, пусть немножко подрастёт.
— Как Олежка, — засмеялся Боря, — тогда ему соску надо купить.
— Теперь Борю к полу будем приучать, пусть на полу со своими друзьями воюет, а то он у нас всё на кровати да на кровати, так и двигаться отвыкнет — боязливым станет, а какой был отчаянный, — сказала тётя Катя.
Заплакал проснувшийся Олежка, Оля вынула его из колыбели.
Слава нагнулся к разгулявшемуся Олежке и в его младенческих чертах зримо увидел черты Фёдора, что даже опешил.
— Как он похож на отца, такая кроха, а уже вылитый Фёдор.
— Да, — сказала Оля, — два сына и оба на меня ни капельки не похожи, будто бы не я их родила.
XXV
Сергею Алимовичу не впервой было «голосовать» на этом перекрестке, где с междугородной магистрали сворачивали две дороги — в степь, на станцию, и в горы, на стройку. Сойдя с автобуса, он прикрыл голову пачкой газет и встал у обочины в ожидании попутки. А между тем, по должности, ему полагался легковой автомобиль, и сейчас, стоя под жгучими лучами солнца, глядя на островок запылённых кустов верблюжей колючки, Сергей Алимович невольно видел перед собой гладко выбритое мужественное лицо начальника стройки и слышал его мягко рокочущий бас: «Машину дадим, Алимов, дадим, я тебя не забываю». — Начальник говорил это всякий раз, как видел Сергея Алимовича, говорил как бы благодетельствуя и вместе с тем предупреждая, чтобы ему об этом не напоминали.
«Они со мной не считаются. Не хотят считаться. Будь я на десять лет старше, давным-давно дали бы машину, и не нужно было бы мне сегодня возить этот рекордный бетон в город в НИИ, поверили бы на слово, не решились оспаривать. Они на меня смотрят, как на случайного человека, на выскочку, на мальчишку. Да, я попал на должность игрой обстоятельств, но так многие попадают. Они говорят, что я молод. Но разве я не обеспечиваю работу? Разве я знаю меньше других инженеров, которым по тридцать, даже по тридцать пять лет? Да, мне двадцать три года, ну и что? Я работаю в полную меру сил, я стараюсь читать все новинки, я ещё ни разу не подбел их и постараюсь не подвести. Авторитет… Что, ждать его до тридцати? Раньше он не даётся? Кто придумал этот дурацкий ценз? (Тридцать лет в представлении Сергея Алимовича были далекой седой вершиной, а тридцать пять — уже ирреальным возрастом). Нет, я не намерен ждать до тридцати. Я сейчас способен работать не хуже их. Я быстрее считаю, лучше вижу, я все хочу знать и уметь делать своими руками. Я пятнадцать лет учился — две трети своей жизни. Пятнадцать лет вбирал, впитывал, я хочу отдавать. Сейчас, сегодня, каждый день. Я заставлю их считаться со мной. Этот рекордный бетон не пройдет. (В кармане брюк Сергея Алимовича лежала почтовая квитанция посылки в Ленинград). Я не подпишу паспорт. Нет…»
Вздымая белую пыль, перед Сергеем Алимовичем остановился бортовой МАЗ. Он влез в высокую кабину. Шофёр был черноглазый, коренастый, в кепочке-шестиклинке. Он, видно, приехал на стройку недавно и не знал Сергея Алимовича.
— Студент? — добродушно усмехнулся шофёр, оглядывая смоляную, чуть курчавящуюся бороду своего пассажира.
— Школьник.
Шофёр обиделся, пожал круглыми плечами, закурил «Памир» и отвернулся к окошку.
«Борода моя не даёт им всем покоя. Целый день фактически потерял на работу рассыльного. Для того меня пятнадцать лет учили, чтобы бегать с образцами или ждать попутку. Сколько я выполняю работы, для которой не нужны ни ум, ни знания, для которой даже четыре класса на двоих — многовато. И если бы только один я! А то ведь все, вплоть до главного инженера, до самого начальника. Сколько времени впустую, какие силы! — Он развернул одну из газет и ещё раз пробежал глазами заметку ТАСС о мировом рекорде, установленном бетонщиками «строящейся в горах уникальной гидроэлектростанции». — Рекордсмены! Интересно как попала эта заметка в ТАСС, откуда узнали? Так быстро. Наверное, Смирнов постарался. Это обман, я этого не допущу!»
Он пришёл к ним тогда в тоннель и сказал:
— Бетон вы положили бракованный, я не подпишу паспорт.
Все знали, что без подписи Сергея Алимовича труд не будет оплачен. Без его визы на паспорте он фактически вне закона.
— Я не подпишу паспорт, — повторил Сергей Алимович.
Смолкли вибраторы, в тоннеле стало тихо и гулко, всё звено обступило его.
— Ну, это ты зря, — тихо сказал звеньевой бетонщиков, сосед Сергея Алимовича, Сеня Лысцов.
— По какому праву, — вскипятился Святкин, — я не дурной, кажется, такого закона нет. Жена, понимаешь, зарплату требует, извините, а тут!
— Мы тоже не хуже тебя понимаем, — сказал звеньевой.
— Хуже, — оборвал Сергей Алимович.
— Да ты в красных штанах под стол пешком ходил, когда мы уже строили. Ты, сопляк, палки-моталки!.. — закричал лупоглазый Генка Кузькин, самый нерасторопный и горластый не только в звене, но и во всей бригаде.
Мухтар Магомедов и Фёдор Кузнецов молчали — первый был новичком, а второму разговор был безразличен — поняв, о чём спор, он сразу отошёл в сторону.
— Сколько можно тыкать меня своей старостью! — глядя прямо в глаза тридцатипятилетнему Кузькину, разделяя каждое слово, заговорил Сергей Алимович. — Для вас мировой рекорд, а для меня брак. Есть нормы, их высчитывали учёные, всё записано в книгах. Существуют научно-исследовательские институты.
— A-а, брось, парень, брось, Кузькин тебе говорит. Книги, нормы, твою писанину к жизни не примеришь. И вообще, если по букве идти — ни черта не будет!
— Будет. Я не для того пятнадцать лет учился, чтобы пускать работу на глазок. Я учился…