Главный инженер строительства Виктор Алексеевич Ермилов слушал далёкое гудение в трубке и улыбался. Ему было немного досадно, что министр так сразу прервал разговор и он не успел поблагодарить его за внимание, сказать что-нибудь хорошее или пошутить. Но в общем, он был доволен, даже счастлив. Его до глубины души тронуло то, что министр называл его по имени и отчеству, а не по фамилии. Ещё так хорошо случилось, что начальник строительства был в отпуске и вся удача падала на него, Виктора Алексеевича. А это была настоящая удача. У министра хорошая память. И если уж западёт туда что-то, то держится крепко, если приглянется ему человек, то он даёт ему дорогу. Так говорили все.
Виктор Алексеевич работал с семи часов утра, к вечеру, казалось, выдохся, а сейчас почувствовал огромный прилив бодрости, сил, уверенности. Уверенности в том, что его ещё оценят по заслугам, даверят большие дела, что он далеко не исчерпал своих возможностей и его тридцать восемь лет — возраст первой молодости, а нынешний пост главного инженера — лишь первая площадка на большой лестнице, но которой ему ещё предстоит взойти. И Виктору Алексеевичу захотелось работать ещё неистовее, ещё безжалостнее относиться к себе, все, все, все силы отдать работе. Он был инженер по призванию. Крепкое крестьянское здоровье позволяло ему работать по четырнадцать часов в сутки. Он вникал в каждую деталь огромной стройки, пропускал всё через себя, всё старался держать под личным контролем.
— Закончили? — раздался нежный голосок телефонистки Люси.
— Да, да, — Виктор Алексеевич очнулся от грёз и положил трубку. «Хороший человек, — подумал он о министре, — позвонил, не стал важничать, чуткий, с таким приятно работать. Теперь у меня есть к нему ход. Я смогу доложить о моём проекте лично ему, — «главный» прикрыл глаза и невольно задумался над тем, что вот уже полгода занимало его ум, томило душу, с чем он связывал свое будущее. Суть этого многосложного и нового дела была предельно проста. До сих пор на строительствах ГЭС происходило и происходит примерно следующее: открывается стройка с того, что приезжает основное начальство и начинает созывать к себе в подчиненные знакомых по прежним стройкам, начинает собирать хвосты. И так идёт сверху донизу пока не собьётся разношёрстная масса, которой ещё только предстоит стать коллективом. О младших ИТР, о рабочих и говорить нечего — те вообще идут самотёком. И вот начинается каждая стройка с того, что день за днём, месяц за месяцем, через скандалы, ошибки, накладки, обманы, чрезвычайные происшествия, личные горести и радости медленно-медленно люди продираются к постижению друг друга, без которого немыслимо четкое взаимодействие. Кончается всякое строительство ГЭС тем, что после газетных оваций, наград, пира наступает горькое похмелье. Налаженное временем, проверенное делом, связанное в единое целое тысячами нитей, профессиональное сообщество людей вдруг распадается. Люди уезжают по новым стройкам, навстречу новым трудностям и старым ошибкам. Желание поломать данный порядок уже давно не давало покоя Виктору Алексеевичу. В последние полгода оно оформилось в реальные очертания расчётов. Виктор Алексеевич хотел не просто выдвинуть свою идею сохранения коллектива, а желал, чтобы этот эксперимент поручили именно ему и никому другому. Он знал, что в ближайшее время в Грузии откроется строительство точно такой же высотной арочной плотины, какую он сейчас заканчивал. Он хотел сказать высокому начальству: «Повремените несколько месяцев, отдайте эту плотину мне. Я возведу её в два раза быстрее и дешевле, чем любой, собранный по сосенке, новый коллектив. Я сэкономлю государству десятки миллионов рублей. Только не разгоняйте мой нынешний коллектив, он так нелегко складывался! Мне не нужны все шесть тысяч рабочих и ИТР. Я возьму с собой ядро — тысячу человек. Я лично отберу каждого. Такая специализация даст огромный скачок производительности труда».
— О-о, Сергей Алимович! — главный инженер поднялся из-за стола, и, сияя, пошёл навстречу Алимову. Крепко пожал его узкую смуглую руку своей сильной, словно из теплого мрамора изваянной рукой.
«В хорошем настроении, — отметил Сергей Алимович, — видно, с министром был хороший разговор. Всегда зовёт по фамилии, а оказывается помнит имя и отчество».
— Садись, — главный инженер коснулся рукой мягкого глубокого кресла. Он умел расположить к себе людей, когда хотел этого или когда у него было доброе настроение. — Как дела? — «главный» вертел в руках неразлучную пилочку, машинально проходя ею то под одним, то под другим ногтем.
— Спасибо, Виктор Алексеевич.
— Всё в порядке?
— Да.
— Сколько у тебя инженеров?
— Пока со мной восемь.
— А по штатному?
— По штатному расписанию должно быть четырнадцать.
— Тут из Московского университета нам обещали десяток ребят подбросить по распределению — из Свердловска, из Горького. Кадры хлынут потоком. Дам тебе человека три.
— Три мало, хотя бы человек пять.
— Не жадничай, — улыбнулся «главный», — специалисты всем нужны. Когда выйдем на пик, ещё дам.
— Тогда будет поздно, людей нужно вводить в курс дела.
— Введёшь, ничего страшного, — «главный» посмотрел в окно на площадь, где бойко торговали овощами жители окрестных аулов, и мечтательно улыбнулся своим мыслям.
«Чего же он не спросит про тоннель? Зачем же вызвал?»
— Есть что-нибудь ко мне? — «главный» спросил это уже совсем другим, властным, деловым тоном, резко подчеркнувшим то расстояние, что было между ними.
— Вы же сами меня вызывали…
— Вызывал? Да-о!.. Так вот насчет этих единиц. Сказать тебе, обрадовать.
— Спасибо! — вспыхнул Сергей Алимович, встал, шагнул к двери.
— Да, кстати, как там дело с блоком обделки строительного тоннеля? — остановил, его «главный». — А то тут всякие разговоры разговаривают. Рабочие приходили в партком жаловаться на тебя — зажимаешь.
— Плохо, Виктор Алексеевич, с этим блоком очень плохо.
— Не шути так, Алимов, — усмехнулся «главный». — Любишь ты преувеличивать.
— Какое тут преувеличение. Это же безобразие. А ещё во всех газетах расписали. Надо дать опровержение.
— Опровержение ТАСС… — «Главный» сочно, со вкусом засмеялся. — Ох, любишь ты преувеличивать, Алимов.
— Я ничего не преувеличиваю. Там работало одно звено — пять человек. За смену они уложили целый блок — девяносто восемь кубометров бетона. У них был один пневмобетоноукладчик и ручные вибраторы производительностью семь кубов в час каждый. Значит: только на проработку блока четырьмя вибраторами они должны были затратить четыре часа, а на укладку бетона остается всего два часа?! Тридцать кубов — максимум, что они могли сделать на одном пневмобетоноукладчике, если работать не разгибаясь. Они совершенно не прорабатывали бетон. Нагнетали укладчиком и всё — и получился рекорд. Так нельзя. Я не подпишу паспорт на этот блок. Как только узнал об их рекорде, я сразу посадил в тоннель лаборантку, чтобы она следила: больше рекордов не будет! С этого блока уже сняли опалубку. Хотя и переложили по двести килограмм цемента в каждый куб, в бетоне очень много раковин, он совершено не звучит — глухой. Типичный брак.
— Ты не хуже меня знаешь, что наш гидротехнический бетон зреет сто восемьдесят дней — срок немалый. Бетон окрепнет, наберет силу. Как говорится, всё притрётся и обойдётся. Любишь ты преувеличивать, Алимов.
— Виктор Алексеевич, неужели вы не понимаете, как это ненадёжно. Вода, которая пойдет по тоннелю, быстро смоет наш слабый бетон. Весь этот блок может рухнуть, закрыть тоннель и вода хлынет в котлован. Мы должны вырубить, убрать этот блок, сделать всё заново.
— А ты представляешь, как убрать блок?
— Да… примерно.
— При-мер-но. То-то и оно, что вы всё примерно представляете. А я тебе сейчас объясню не примерно, а конкретно. Сначала надо будет отбойными молотками разделать шов блока, отделить его от соседей. Глубина обделки, как тебе известно, восемьдесят сантиметров, шириной шов надо пускать не уже сорока, притом по всему своду тоннеля. Вдобавок потом ещё арматуру резать — сваркой — каждый прутик. Только на это дельце нужен месяц. Туда двести человек не кинешь, там негде повернуться. Так впятером и придется им вкалывать. Дальше. Взрывать надо мелкими кусочками, чтоб, упаси бог, соседние блоки не нарушить — тоже месяц выкалупывать. Потом очищать потихоньку, латать, готовить, как дупло больного зуба. И только потом снова бетонировать. На эту работу понадобится не меньше трёх месяцев. Соображаешь? На три месяца задержать сдачу основной схемы? Соображаешь?! Думаешь у меня об этом голова не болит…
— Да, но если блок потом рухнет и вода пойдёт в котлован, работы будут приостановлены самое меньшее на год.
— Рухнет? А почему он должен рухнуть? Он ещё наберёт крепость. Раковины можно разделать, в конце концов, есть десятки инженерных решений. Ты вот, что Алимов, не преувеличивай, мы не хуже тебя понимаем, где как действовать. В букву закона не упирайся. Паспорт подпиши. Лаборантку из тоннеля сними — нечего раздувать мелочи, сеять панику. Глупо получается: министр товарищей именными часами награждает, а ты не даешь возможности элементарно оплатить их труд. Я думаю, мы к этому вопросу возвращаться не будем. — «Главный» взглянул в окно и положил руку на телефонный аппарат, давая понять, что разговор окончен.
— Это против всех норм, — тихо сказал Сергей Алимович. — Так не положено делать, — ещё тише добавил он.
— Алимов, не будь формалистом. Формализм — страшное дело, не советую. — Серые, блестящие глаза «главного» стали ледяными. — «Положено». Удачное словечко. Если все делить на то, что «положено», и то, что «не положено», далеко не уедешь. Не упрямся, не трусь. Иди, Алимов, иди. До свиданья.
«Трус, — думал Сергей Алимович, шагая по пыльной дороге к минарету, за которым стояли жилые вагончики. — Несчастный трус! Испугался? Язык проглотил? Ничего фактически не доказал ему. Начал бормотать о производительности вибраторов, как будто он без меня не знает всей этой чепухи. Нет, я совсем не умею бороться. Не умею постоять за себя, а главное — постоять за дело».