XXIX
Как проколотая камера, шумно хлопнули воздушные тормоза, взвизгнули о гравий колёса.
— Куда ты, ё… ё-моё!
Горячий радиатор грузовика обдал Сергея Алимовича жарким воздухом, рубашка коснулась горячего металла.
— Смотреть надо, ё-моё! — Побледневший шофёр снял кепочку-шестиклинку и вытер подкладкой потное лицо.
Сергей Алимович поднял глаза, за стеклом кабины сидела белокурая девушка с распущенными по плечам волосами. В ту же секунду он узнал шофёра и понял, что это его дочь Саша-французска. Он подошёл к кабине, дотянулся до ручки, открыл дверцу.
— Извините, зазевался.
— Ещё знакомый называется, — шофёр бросил кепку на горячее сиденье, — всё внутри оборвалось!.. Счастливый ты: покрышки я новые утром надел — не то быть бы тебе в раю, а мне за решеткой. Фу! — Он снова вытер кепкой лицо и откинулся на спинку сиденья.
В глазах девушки стоял ещё не прошедший ужас и слёзы.
— Папа, что с тобой, папа?
Шофёр закрыл глаза.
— Ничего, Саша, с испугу, сейчас пройдёт. — Он словно невзначай провёл по груди, и по тому, как рука задержалась на сердце, Алимов понял, что шофёру плохо.
— Вам нельзя сейчас вести машину, нужно отдохнуть, я живу рядом, пойдёмте ко мне, — быстро и убеждённо заговорил Сергей Алимович.
— Правда, папа, пойдём, на тебе лица нет, — сказала девушка.
— Надо машину с дороги убрать.
Он свернул в сторону от дороги, выключил мотор, неловко вылез из кабины. Девушка спрыгнула за ним. Через минуту они уже были в вагончике.
— Как у вас… удивительно! — В глазах девушки вспыхнули и не гасли трепетные огоньки. — А книг сколько, удивительно!
«Ты сама удивительная, — подумал Сергей Алимович, — волосы, как лен, белые, некрашеные, а глаза, как у цыганки».
— Прилягте, — сказал Алимов и подтолкнул шофёра к топчану. Тот послушно лёг на спину, не поднимая однако с пола пыльных ног, обутых в старые босоножки. Алимов заботливо подставил под них низкую табуретку.
— Сейчас я чайку организую, — засуетился он.
— Вам помочь? — спросила Саша. — Может, чашки помыть? Мужчины не любят мыть посуду, где у вас посуда?
— На полке.
— Почему вы так тихо говорите, что у вас горло болит?
— Нет, — Сергей Алимович вспыхнул, — так, привычка, ещё детдомовская привычка; там все кричали, а я тренировался говорить тихо, так лучше слушают.
— Бедный, вы выросли в детском доме?
— Да, только я вовсе не бедный, у нас был такой дом, такой директор! Нет, я не бедный, а богатый, не у каждого бывает такое детство, какое было у меня.
— Расскажите.
— Потом, когда-нибудь потом, а сейчас будем чай пить, хорошо?
— Да где же ваши чашки? — Саша приподнялась на цыпочках, заглядывая на полку, где стояла посуда. — У вас, и правда, все чашки чистые, удивительно! — Она всплеснула руками. — А папка терпеть не может посуду мыть, — засмеялась Саша, — говорит, грязную выбросить да новую купить! Я думала, все мужчины такие! Удивительно, какой у вас порядок! Умница! — Чёрные глаза её сверкнули кокетством. — Умница! — Она погладила его по голове лёгким прикосновением пальцев. Сергей Алимович глядел на её нежную шею с голубыми ниточками вен, тонкую золотую цепочку, уходящую в вырез ситцевого платья. Замирая от неожиданной нежности, он поспешно вышел в коридор, поставил на газовую плиту чайник и, охваченный этой странной, неожиданной нежностью, вернулся в комнату.
— Какой олень! — сказала Саша. — Откуда он?
— Река вынесла, а потом я его чуточку подправил.
— Умница!
— Да уж…
— У вас жарко.
— Крыша железная — накаляется. Вы стройку видели?
— Вообще папка возил. В котловане только не была, в котлован хочу.
— А мы туда с вами как-нибудь обязательно сходим, — улыбнулся Сергей Алимович, замирая от собственной дерзости. — Сейчас у вас экзамены?
— Вчера досрочно последний сдала; у нас всего два экзамена в эту сессию. Поеду в Крым. А вы откуда знаете, что я учусь?
— Так руки же у вас в чернилах, — пошутил Сергей Алимович.
Саша взглянула на свои руки, указательный палец был выпачкан в чернилах.
— Тоже мне Шерлок Холмс! — Она заразительно засмеялась, откинув голову. Её тяжелые белые волосы, бившиеся на её спине, напоминали Алимову упавший парус. «Я так смеяться уже не могу, ей не больше семнадцати…» И словно в потверждение, отец девушки пробурчал:
— Ах, Саша, Саша, тебе только палец покажи — ты уже и зашлась, сказано — семнадцать лет.
— Мы с вашим отцом познакомились три дня тому назад, а сегодня и вовсе породнились, — тише обычного сказал Сергей Алимович. Шёпот и улыбка придавали его словам особую значимость.
— Я так испугалась: вы шли по обочине, я ещё подумала: какой бородатый студент, наверно, из Москвы, и вдруг раз — прямо под колёса свернули. Ужас! И как папка успел, он же недаром бывший танкист. Умница!
Лежавший на топчане отец Саши, скосил на дочь усталые глаза.
— Задумался, машинально свернул к своему дому. Я совсем не слышал и не видел машины.
— Интересно, о чем можно так задуматься? — Саша лукаво улыбнулась.
— О бетоне, — сказал Сергей Алимович.
— А зачем вам о нём думать?
— Я за него отвечаю.
— А кем вы работаете? Или вы на практике?
— Я работаю начальником экспериментальных работ строительства.
— Ого! — Саша всплеснула руками. — Папка, вот так крестник у тебя, смотрите, и меня своими милостями не забудьте! — От смеха её тяжёлые волосы опять забились по плечам упавшим парусом.
— Саша! Ах, Саша! — сказал старый шофёр.
— Я что, неловко представился? — смутился Сергей Алимович.
— Очень ловко! — продолжала хохотать Саша. — Просто я с первым начальником так запросто разговариваю, вот и радуюсь, раньше я видела начальников только издали. Мы — шофёры, — сказала она и вновь прыснула. — Вот тебе и протекция есть, когда окончу университет. Вам переводчики нужны? Вы один живёте?
— Нет.
— Жаль, а то бы я принципиально пошла за вас замуж.
— Саша, если ты не прекратишь болтать, мы сейчас же уедем, — строго сказал отец.
— Не буду. Ради бога лежи! — замахала руками Саша и надула губы. — Подумаешь, и пошутить нельзя. Не бойся, прежде чем выходить за него замуж, я бы принципиально приказала ему сбрить бороду, а он, думаешь, согласился бы. У него, как у Черномора, вся сила в бороде. Правда?
Сергей Алимович беспомощно улыбнулся.
— Меня зовут Саша, вы это прекрасно знаете, а вас?
— А меня — Сергей Алимович.
— А почему так? — серьёзно спросила Саша, а он подумал:
«Какие у неё резкие переходы, не знаешь, что она скажет в следующую секунду», — и ответил:
— По долгу службы, привык. Зовите Сергеем.
— Нет, почему же, Сергей Алимович лучше. А почему Алимович?
— Отца так звали.
— А почему Сергей?
— Зовут меня Серажутдин, а в детдоме все Сергеем звали, вот и привык.
— А… Я буду звать вас Серажутдин, можно?
— Зовите.
Кто-то вошёл в коридор, было слышно, как он возится за дверью, льет воду.
— А вот и мой друг! — Алимов сделал широкий жест рукой, Слава открыл дверь.
Саша глянула на Славины босые ноги и прыснула.
— Это у нас обычай такой, — поймав её взгляд, сказал Слава, — как у японцев: входить в дом босиком, вымыв ноги. Здравствуйте!
— Добрый день, — важно сказала Саша. — А почему же мы не как японцы? — возмущённо спросила она Алимова, кивая на свои маленькие ноги в белых босоножках.
— Те, кто приходит к нам в первый раз, обуви не снимают. Это мой друг, а это Саша, помнишь, что я тебе рассказывал? Саша-французска, — с вызовом добавил Сергей Алимович.
— Ого! Вы и это знаете, ну и папка! Тс-с! Папка уснул. — Она показала Славе на отца. — Его зовут Василием Петровичем. — Мы чуть не задавили вашего друга.
— Нет худа без добра — зато вы теперь наши гости.
— Он тоже начальник?
— Нет, я подчиненный. Работаю в местной газете.
— Удивительно! Я с журналистами тоже ещё не была знакома. Мы — шофёры.
Василий Петрович открыл глаза.
— Папа, а почему бы мне летом не поработать на стройке? — с вызовом спросила Саша.
— Ты что, Сашок, ты что! — Василий Петрович, испуганно сел на топчане. — Тебе же нельзя, у тебя строгий режим.
— Здесь очень жарко, пыльно, тяжело, — сказал Слава.
— Я хочу, принципиально, вы же все работаете!
— Сашок, тебе нельзя!
— Папа, я хочу!
— Нет, Сашок, не дури!
— Принципиально!
— Не дури, я сказал. Ах, Саша, Саша! — Василий Петрович встал и заходил по комнате. — Ладно, ехать надо.
— Я не поеду, — сказала Саша, — поезжай один.
— То есть, как?
— А так. Серажутдин покажет мне стройку, спустимся в котлован, а вечером поиграем на гитаре, чья гитара?
— Моя, — обрадованно сказал Сергей Алимович.
— Поиграем, попоём, а когда окончится смена, ты за мной приедешь. Ну, скажи, с какой стати мне в твоем МАЗе до двенадцати ночи трястись. И в Чарыке, в который ты едешь, я уже была.
В дверь постучали.
— Войдите, — недовольно сказал Алимов.
Вошли Сашка и Люся.
— Ноги, где мыть? — спросил Сашка.
— А-а-а! — Алимов засмеялся. — Сегодня можно не мыть, заходите! Знакомьтесь!
— Как славно у вас, Сергей Алимович, — сказала Люся.
— Правда? — обрадовалась Саша-французска, будто хвалили её квартиру. — Я сейчас! — Она выбежала за порог, сорвала с Сениной клумбы несколько маргариток и веточку львиного зева, нашла мензурку, поставила в неё цветы.
— Пришли за твоей мудростью, Аристотель, выручай, не хочет Люся пользу приносить на телефоне. Мои лавры не дают ей покоя. Говорит, хочу строить ГЭС, я в Москве на Центральном телеграфе телефонисткой работала и здесь то же самое, зачем же ехала? Захотела стать, как говорит наш старик Смирнов, Прометеем, добывающим огонь.
— Что ж, это можно устроить, — сказал Алимов, — у нас места вакантные есть.
— Вот хорошо! — обрадовалась Люся.
— Поехали, — обратился к дочери Василий Петрович.